— Я знаком лишь с ее «Упражнениями», — ответил Дюрталь. — Помню, что у меня осталось от них впечатление эха, отзвуков священных книг. Судя по отрывкам, у нее, на мой взгляд, нет дара творческого изображения, и она значительно ниже святой Терезы и святой Анжель.
— Без сомнения, — подтвердил монах. — И, однако, способностью простодушной беседы с Христом и пылкой речью, преисполненной любви, она приближается к святой Анжель. Но перевоплощает все это на собственный лад, мыслит литургически. Да, это так, и в сознании ее ничтожнейшая дума облекается языком Евангелия и псалмов.
Драгоценны ее «Откровения», ее «Внушения» и «Глашатай Божественной любви». И не изысканна разве молитва ее к Пресвятой Деве, начинающаяся словами: «Спаси, о непорочная лилия Троицы лучезарной и во веки безмятежной»… Идя по ее стопам, бенедиктинки Солезма издали «Откровения» святой Мехтильды Магдебургской, ее труд об «Особой благодати» и «Сияние Божественное». Они там, на той полке…
— Полюбопытствуйте, посмотрите и на эти вехи, мудро указующие путь душе, когда, вырвавшись от самой себя, она стремится достигнуть вершин вечности, — и посвященный в свою очередь подал Дюрталю сочинение Лопеца Эчкера «Lucerna mystica» [100], фолианты Скарамелли, тома Шрама, «Христианское подвижничество» Робе и «Основы мистической теологии» отца Серафима.
— А это знакомо вам? — Посвященный держал том, озаглавленный «О молитве», анонимное произведение, на заглавном листе которого значилось: «Солезм, типография аббатства святой Цецилии» и под напечатанной датой «1886» Дюрталь разобрал надпись чернилами: «Исключительно частное издание».
— Я никогда не видал этой книги, которая не поступала, по-видимому, в продажу. Кто ее автор?
— Необычнейшая из инокинь того века, игуменья бенедиктинок Солезма. Жалею, что вы так скоро уезжаете и, к моему прискорбию, вам некогда ее прочесть.
Как документ, он полон недосягаемой мудрости, снабжен дивными цитатами из святой Гильдегарды и Кассиана. С мистической точки зрения святая Цецилия воспроизводит лишь труды своих предшественников, не сообщает ничего особо нового. И, однако, мне вспоминается отрывок, по-моему, более исключительный, носящий более личный отпечаток. Подождите…
И, перелистав несколько страниц, посвященный прочел:
— «Полагаю, что одухотворенная душа не преследуется искушением в истинном значении этого слова. Соизволением Божественным она призывается соприкоснуться с демоном, тесно столкнуться с ним наедине… Воздействие демона воспринимается оболочкой души, как опаление и духовное и чувственное… Душа ревностная в единении с Господом и доблестная стойко сносит самую язвительную муку. Но стоит душе впасть в малейшее несовершенство, хотя бы даже помыслом, как демон пробивает себе путь и все глубже жжет ее своим адским пламенем, пока она не изгонит его подвигами добродетели»…
Согласитесь, по меньшей мере, любопытно такое чуть не телесное сатанинское прикосновение к сокровеннейшим недрам человеческого существа, — добавил посвященный, закрывая книгу.
— Святая мать Цецилия — доблестный полководец души, — подтвердил приор. — Но… но… по моему, в составленном ею для сестер ее аббатства назидании есть несколько смелых утверждений, которые едва ли прочли в Риме с особым удовольствием. Но пора кончать с обозрением нашего скудного сокровища…. Здесь, — приор жестом указал на часть библиотеки, — вы найдете труды для занятий: цистерцианские четьи-минеи, патерик, сборники житий святых, руководства по священной герменевтике, каноническому праву, христианской апологетике, библейской экзогетике, полное собрание сочинений святого Фомы, — все пособия, которыми мы совсем не пользуемся. Ибо известно вам, что мы — ветвь древа бенедиктинского, обреченная на жизнь телесного труда и покаяния. Первейшее призвание наше — быть страстотерпцами Господа Бога. Один Брюно работает над книгами, да, случается иногда прибегнуть к ним мне, человеку, прямое полномочие которого здесь в пустыни — блюсти область духовного, — присовокупил монах с улыбкой.
Дюрталь рассматривал его. Любовно ощупывал отец Максим книги, впивался в них сияющим голубым взором, смеялся по-детски радостно, когда перевертывал страницы.
Как непохож этот монах, очевидно, обожающий свои фолианты, на того приора, с величественным профилем и немыми устами, который внимал моей исповеди на другой день после приезда! И перебирая в памяти всех виденных траппистов, их просветленные лица, ликующие глаза, Дюрталь подумал, что мир ошибается, когда мнит цистерцианцев печальными и мрачными. Совсем напротив — они радостнейшие из людей.
— Кстати, — сказал отец Максим, — его высокопреподобие отец игумен дал мне поручение. Он теперь выздоровел и, зная, что завтра вы намерены покинуть нас, хотел бы провести с вами несколько минут. Сегодня вечером он свободен. Вас не стеснит повидаться с ним после повечерия?
— Отнюдь нет, я буду счастлив побеседовать с Дом Ансельмом.
Они спустились. Дюрталь поблагодарил приора, скрывшегося затем в лабиринте коридоров, и посвященного, который удалился в свою келью. Бездельничая, дождался вечера и не особенно мучился, несмотря на терзавшую его думу об отъезде.
До глубины души взволновала его «Salve Regina», которую в таком исполнении мужских голосов он слышал, быть может, в последний раз. Воздвигался воздушный звуковой храм и с концом антифона рассыпался в огоньках свечей. Истинным очарованьем дышала сегодня траппистская церковь. После богослужения исполнялись четки и не по-парижски, где читают после одного «Pater», десять «Ave» и одну «Gloria» и потом сызнова, но по одиночке низали друг за другом латинские «Pater», «Ave» и «Gloria», пока не перебрали нескольких десятков.
По четкам молились на коленях; половину молитв читал приор, половину — все монахи хором. Молитва возносилась столь стремительно, что Дюрталь чуть разбирал слова; по окончании, по данному знаку, воцарилось глубокое безмолвие, и все погрузились в немую молитву, охватив головы руками.
И Дюрталь понял искусно установленные средства молитвенного возбуждения. После чисто внешних молитв, наступала молитва духовная, благоговейный порыв, усиленный, двинутый в ход самым механизмом «Pater».
«Нет ничего случайного в религии. Обряд, на первый взгляд бесполезный, на деле таит в себе глубокий смысл, — рассуждал он, выходя во двор. — Не бесцельны и четки, которые успокаивают душу, исступленную чтением продуманных, выстраданных молений. Мешают ей печаловаться, твердить Господу все те же просьбы, те же сетования. Дают передышку, возможность рассеяться, забыться речами, над которыми не надо размышлений. Четки заполняют часы усталости, когда мы не молились бы совсем».
— А! Вот и отец игумен! — Траппист выразил сожаление, что им придется ограничиться такой мимолетной встречей, и на вопрос Дюрталя о здоровье ответил, что его силы, Бог дал, окончательно восстановились. Потом предложил ему прогуляться по саду и, если угодно, без стеснения курить.
Разговор завязался о Париже. Дом Ансельм расспрашивал и, наконец, сказал с усмешкой:
— Из газетных отрывков, которые доходят до меня, я вижу, что общество сейчас очаровано социализмом. Весь мир стремится разрешить пресловутый социальный вопрос. К чему пришли они?
— К чему пришли? Да ни к чему! Чего ждать от всех этих систем, раз не изменятся души хозяев и работников, не сделаются они, по мановению руки, бескорыстными и милосердыми!
— И, однако, этот вопрос, — монах указал широким жестом на монастырь, — разрешен здесь. Уничтожением заработной платы устранены все источники распрей. Всякий трудится согласно способностям своим и силам. Отцы, не обладающие дюжими плечами и грубыми руками, завертывают шоколад или подводят счета, а люди крепкие возделывают поля.
Добавлю, что наши монастыри построены на совершенном равенётве, и ни приор, ни игумен не пользуются никакими преимуществами. Для всех за столом одинаковая трапеза и в спальне одинаковые соломенные тюфяки. Единственная выгода игумена — в неизбежном бремени забот, которых требует нравственное руководство аббатством и управление его доходами. Как видите, у монастырских работников нет поводов к забастовкам, докончил с улыбкою игумен.
— Да, но вы довольствуетесь самым малым, отказались от семьи и женщин, терпите беспримерные лишения и ждете истинной награды ваших трудов по смерти. Попытайтесь втолковать это горожанам!
— Я бы определил положение общества так: хозяева хотят угнетать рабочих, а рабочие в свою очередь хотят получать как можно больше и работать как можно меньше. При таких условиях выхода не найти!
— Совершенно верно. И это печально. В основе социализма лежат, в сущности, мысли милосердые и чистые, но он всегда будет разбиваться об эгоизм и жажду наживы, сталкиваться с неотвратимыми всплесками людских грехов. Дает вам прибыль ваша фабричка шоколада?
