«Мил» – вот оно что! До той поры Улав не связывал своей ревности с Тейтом как таковым. Это из-за Ингунн, из-за беды, что случилась с нею, он был потрясен до глубины души. Ведь Тейт был для него тоже никто. Но ей, стало быть, этот расхлебай был мил, она с ним любилась все лето! Ясное дело, парень, черт бы его побрал, красив собою, разбитной и сильный. Он до того ей полюбился, что она позволила ему делать с собою все, что он хочет. После она испугалась… И все же она по своей охоте отдалась этому темнокудрому исландцу.
– Стало быть, ты не хочешь дать мне с собой в Миклебе какой-нибудь знак или велеть передать что-нибудь такое, что могло бы пойти мне на пользу? – спросил Тейт.
– Как это ты еще не попросишь меня поехать с тобой, замолвить за тебя словечко? – сказал Улав с насмешкою.
– Да нет уж, такого я бы не посмел просить, – ответил Тейт простодушно. – Однако я думал: коли и у тебя до него дело есть, так мы могли бы поехать вместе.
Улав разразился смехом, отрывистым, лающим. Тейт встал, попрощался и ушел.
Тут же Улав будто очнулся ото сна. Он пошел к двери и сам не заметил, как в руках у него очутился топорик, который лежал на скамье вместе с ножами, долотом и прочим инструментом, – Улав ладил скамеечки для ног: приор сказал, что у них в церкви их мало, вот Улав и взялся смастерить несколько штук.
Он вышел на церковный двор и прошел наискосок к калитке. Там стоял в привратниках один послушник. Улав остановился возле него.
– Ты не знаешь вон того человека? – спросил он.
Тейт карабкался вверх по холму к собору; кроме него, людей на дороге не было.
– Да не тот ли это исландец, – сказал привратник, – что служил писцом у певчего Тургарда в прошлом году? Точно, это он.
– А что, знаком он тебе? – снова спросил Улав.
Брат Андерс слыл человеком строгой жизни, но его целомудрие можно было сравнить с лампадой без масла: он не питал сочувствия к бедным грешникам. Не сходя с места, он расписал по всем статьям слухи о Тейте, сыне Халла, ходившие в хамарском епископстве.
Улав, задрав голову, смотрел, как юноша исчезает в тени церковной стены.
Видно, в том не будет большой беды, коли этот человек исчезнет бесследно.
На другой день небо опять было голубое, воздух над голыми бурыми ветвями деревьев дрожал от тепла и влаги. Когда Улав поутру вышел на монастырский двор, он увидел повара – толстого брата Хельге, который стоял и глядел, как свиньи дерутся из-за брошенных им рыбьих потрохов.
– Здоров ли ты, Улав? Ты не ходил к обедне сегодня.
Улав ответил, что заснул только к утру и проспал обедню. «Ты, часом, не раздобудешь мне лыжи на денек-другой, брат Хельге?» Арнвид звал его приехать на север в Миклебе после пасхи; вот, он и надумал отправиться сегодня.
– Отчего бы тебе не поехать верхом? – удивился повар.
Улав сказал, что в такую распутицу легче пройти по лыжному следу у края леса.
Он стоял и брился, когда брат Хельге вошел к нему в домик с целой охапкой монастырских лыж и заплечным мешком на спине, набитым всякой снедью. Улав порезал себе щеку – кровь бежала по шее, стекала на ворот рубахи, рука у него была полна крови. Даже брату Хельге не удалось остановить кровь, и он удивлялся, как это маленькая царапинка может так сильно кровоточить. Под конец монах выбежал из дома, воротился с чашкой овсяной муки и прижал горсть муки к ране.
Сладковатый запах муки и ее прохладное прикосновение к коже пробудили вдруг в Улаве страстное желание и тоску по женским ласкам, нежным и сладостным, без тени греха. Теперь их у него отняли. Монах увидел, что ясные глаза Улава затуманились, и сказал с тревогою:
– Пожалуй, Улав, тебе лучше не ехать сегодня, если не будет попутчиков, или заверни сперва в город. С чего бы это из такой пустяковой царапинки натекло столько крови? Глянь-ка на свои руки, будто ты их в кровь обмакнул.
Улав засмеялся в ответ. Он вышел на двор и умылся под капелью, потом выбрал себе лыжи.
Он уже стоял одетый и разговаривал с послушником про лошадь и пожитки, которые он оставлял, как вдруг что-то громко зазвенело. Они оба обернулись и невольно посмотрели в сторону постели. Над нею висела Эттарфюльгья. Им обоим показалось, будто она слегка покачивалась на гвозде.
– Это твоя секира запела, – тихо сказал монах. – Не езди, Улав!
Улав засмеялся.
– Ты хочешь сказать, что это уже второе знамение? Может, третьего я и послушаюсь, Хельге.
Не успел он сказать это, как в открытую дверь влетела птица, она начала летать по комнате, биться о стены – просто удивительно, какой шум поднялся от ее маленьких крыльев.
Круглое, багрово-красное лицо повара побелело, он со страхом смотрел на Улава. Губы юноши стали бескровными, иссиня-белыми. Потом Улав тряхнул головой и засмеялся. Он поймал птицу шапкой, выпустил на свободу.
– Эти синицы цепляются в это время года за бревна в стене, царапают коготками да клюют носом – мух ищут; поутру шум от них стоит. Просто смех с этими предзнаменованиями; ты ведь, верно, считаешь дурной приметой, дорогой брат, когда синицы в избу влетают.
Он взял топорик и привесил его к поясу.
– А Эттарфюльгью не возьмешь с собою? – спросил брат Хельге.
– Нет, ни к чему мне таскать ее с собою на сей раз.
Он попросил послушника припрятать куда-нибудь секиру вместе с мечом, взял лыжную палку, на которую был надет маленький наконечник копья, пожелал брату Хельге счастливо оставаться и отправился в путь.
Был уже полдень, когда Улав спустился с горушки у подножия Сосновой горы. Солнце поблекло, воздух сразу стал сумрачным и холодным – на севере он был серый и густой. Похоже было, что вот-вот пойдет снег. Улав остановился, положил лыжи на плечо и огляделся.
В неярком свете дня город на равнине казался серо-черным, невеселым, лишь кое-где остались маленькие снежные пятна. Пожухлые торфяные и черные тесовые крыши домов и голые кроны деревьев сгрудились вокруг светлых каменных стен церкви Спасителя, крытая свинцом колокольня темнела на фоне бледно-свинцовой беспокойной воды. Улав стал роптать про себя: тяжко теперь будет добираться, а может, лучше переждать снегопад, ведь надо идти через лес и искать дорогу. Он туда ходил на лыжах только раз, да и то вдвоем с Арнвидом; они добрались тогда в Миклебе быстро, выбирали самый короткий путь по чащобам и болотам – на лыжах за Арнвидом было никому не угнаться.
Ненароком Улав узнал, что исландец остановился в одной из маленьких лачуг на опушке леса; в то время как он жил у епископа Турфинна, здесь свершилось мерзкое убийство: отец с двумя несовершеннолетними детьми, сыном и дочерью, убили и ограбили старика нищего, который был при деньгах. После того люди не хотели там жить. Но у этого Тейта ведь не было ни гроша.
Улав внушал сам себе, будто у него ничего не решено наперед, мол, будь что будет, как судьба велит. Может, Тейт вчера ушел на север, а может, подумал хорошенько и вовсе отказался от своей затеи. Но тут же Улаву стало ясно, что он во что бы то ни стало должен помешать этому парню болтаться здесь в городе. Его надо было спровадить в Нидарос, или в Исландию, либо самому черту в лапы.
Он толкнул дверь – она была не заперта. В маленькой комнатушке без окон было лишь отверстие для дыма, и оттого здесь царил мрак, было пусто, черно и зябко, в нос ударил сырой запах земли, плесени и грязи. Тейт вскочил с постели одетый. Он казался таким же бодрым.
Когда он узнал вошедшего, по лицу его скользнула улыбка:
– Садись на скамью, я не могу придвинуть тебе стул, здесь нет даже скамеечки для ног, сам видишь.
Улав сел на скамью. Насколько он мог разглядеть, в доме не было вовсе никакой утвари – одни лишь дрова лежали, разбросанные на полу. Тейт положил несколько поленьев в очаг, раздул огонь и открыл заслон.
– Не могу попотчевать гостя чарочкой, хоть и рад был бы. Но ведь ты меня тоже вчера не угостил, так что…
– Неужто ты ждал угощения? – Улав грубо расхохотался.
Другой тоже засмеялся. И снова Улав заметил, что в парнишке была некая чарующая сила; правда, он был дерзкий, но бесстрашный – видно, не дал бедности и одиночеству покорить себя.
– Я передумал, Тейт, – сказал Улав. – Сейчас я направлюсь в Миклебе. И коли ты еще думаешь, что тебе стоит говорить с Арнвидом, так можешь ехать со мной.
– Ладно. Да… только, по правде говоря, у меня нет при себе коня. Не можешь ли ты раздобыть для меня коня взаймы? – Он засмеялся, будто удачно пошутил.
– Я пойду туда на лыжах по лесу, – сухо сказал Улав.
– Вот как! Тогда и я себе что-нибудь отыщу. Я видел лыжи в чулане возле хлева. – Он выбежал и воротился с лыжами. Обе лыжи сильно потрескались сзади, кожаные ремешки чуть ли не вовсе истерлись. Тейт надел пояс с мечом, набросил на плечи плащ.
– Я готов. Ты когда собираешься отправляться?
– А что же ты еду не берешь?
– Да я решил не таскать ее с собой… по одной причине.
Улаву стало не по себе. Неужто ему придется делиться едой с человеком, с которым он, быть может, потом… не кончит миром?.. И в то же время его подмывало предложить юноше поесть уже сейчас, ведь Тейт, верно, голодал последнее время… Ничего, обойдется, дойдем сперва до перевала.
