— Не надо, я знаю.
— Про деньги?
— Да. Дядя Уилл приехал.
— Ты не расстроился?
— Нет, если ты не расстроилась.
— Я обрадовалась. Он говорит, а я хохочу. Понимаешь, они бы стояли между нами.
— А теперь ничего не стоит!
— Что такое деньги в конце концов?
— Вот именно.
— Тлен. Или сор.
— Вот именно.
— Кому они нужны, когда есть Дж. Г. Ф. Уэст? А вообще-то, нам придется туго. Я очень расстроилась. Твой дядя говорит, что я — как пьяный матрос. Ты не против любви в шалаше или в маленькой квартирке?
— Скорее в большой. Дядя Уилл отдает мне наследство. Хочешь транжирить — пожалуйста.
— Какая красота!
— Да, неплохо.
— Джерри!
— Джейн!
Странно, думал Джерри, как все сходится. Если бы неведомый садист не назначил его присяжным, он бы не увидел Джейн. Ничего не попишешь, ангел работает на славу. Что называется, творит чудеса.
Интересно, какой он с виду? Небольшой, остроносый… В очках? Да, наверное. Очки в роговой оправе, услужливый, нервный такой, вроде секретаря у крупного финансиста.
А главное, истинный мастер. За что это ему, Джеральду? Вроде бы — не за что… Ну что ж, тем больше оснований для благодарности.
Нельзя обниматься в машине, скрываясь при этом от общества. Бернадетта с Чиппендейлом, возвращающиеся из «Гуся и гусыни», увидели влюбленных через несколько минут. И вовремя, ибо машина тронулась с места.
— Наверное, поженятся, — сказал Чиппендейл, и Берни отвечала, что это вполне возможно.
— Хороший парень этот Уэст, — продолжал служитель закона.
— Куда уж лучше!
— Жаль, не увидимся.
— А вы уезжаете? Чиппендейл вздохнул.
— Да, завтра. Тяжелая у нас работа. Я ведь…
— Знаю, сэр Криспин сказал. Тяжелая?
— А то! Привыкнешь к людям, подружишься — нате вам! Прямо перелетная птица.
— Журавль, к примеру.
— В общем, жалко.
— Зато как другим приятно!
— Это да, — признал Чиппендейл.
— Нет, вы посудите! Палец о палец не ударишь, а людям — радость. Это не всякому дано.
— Верно.
— Помните, когда-то пели?! «Сча-а-астье расто-о-очай!» Споем, а?
— Споем. Только я слов не помню, буду мычать.
— Мычите на здоровье. Главное — дух. Начали?
— Да.
— Ну, раз-два!.. И они запели.
Перевод с английского Н. Трауберг
Один Трутень[75] показывал двум другим укушенную ногу, когда появился четвертый член клуба и, задержавшись у стойки, приблизился к ним.
— Что случилось? — спросил он.
Первый Трутень в третий раз поведал свою историю.
— Этот кретин Бинго зашел ко мне позавчера с бешеной собачкой. Пытался всучить.
— Сказал, что дарит на именины, — прибавил второй Трутень.
— Чушь какая! — подхватил первый. — У меня именины в июле, да и вообще мне не нужны кровожадные твари с острыми зубами. Стал я подгонять ее к дверям, а она — хапц! — и вцепилась. Спасибо, догадался вскочить на стол, но укусить она успела.
Новоприбывший Трутень попросил его опустить штанину. Такие зрелища опасны, если ты недавно завтракал.
— Я понимаю тебя, — сказал он, — но сейчас все объясню. Вчера я видел Бинго. Услышав его повесть, ты поймешь, что надо не судить, а жалеть. Tout comprendre, — прибавил Трутень, изучавший французский в школе, — c'est tout pardonner.[76]
Все мы знаем (сказал он), что Бинго — баловень судьбы. Он вкусно ест, крепко спит, состоит в счастливом браке с популярной писательницей, словом, жизнь для него — сладостная песня.
Но нет совершенства в этом мире. Денег у Бинго едва хватает на сигареты. Жене известно, что он ставит на лошадей, которые, если приходят к финишу, то в конце процессии; ей это известно и ей это не нравится. Прелестная женщина, ничего не скажешь, но спортивного духа в ней нет.
В то утро, с какого начинается повесть, Бинго сидел за столом, угрюмо глядя на яйца и ветчину. Шесть пекинесов резвились у его кресла, но он их не замечал, поскольку думал о том, что в 2.00 — бега, а играть он не может, ибо черствый букмекер отказался принимать вместо денег очарование манер.
Конечно, он мог попросить у жены, но особых надежд не питал. Кто-кто, а Бинго не утопист.
— Душенька, — начал он, — ты мне не дашь деньжат?
— Зачем? — спросила жена из-за кофейника, распечатывая письмо.
— Понимаешь, есть лошадь…
— Ну, что ты, заинька! Я не люблю азартных игр.
— Какие игры?! Пришел и забрал деньги. Эта лошадь. Прыщавый Чарли…
— Странная кличка.
— Да, очень. Но я видел во сне, что катаюсь на лодке по Трафальгарскому фонтану с Пуффи Проссером.
— Ну и что?
— Его настоящее имя, — тихо и строго сказал Бинго, — Александр Чарльз. Беседовали мы о том, не завещает ли он нации свои прыщи.
Рози мелодично засмеялась.
— Какой ты глупый! — нежно воскликнула она, а муж ее понял, что надежда, и без того достаточно слабая, угасла вконец. Если так относятся жены к откровениям свыше, говорить не о чем. Соответственно, он повел речь о предстоящем визите миссис Бинго к матери, на курорт.
Пожелав ей доброго пути, он вернулся к грустным думам, как вдруг услышал такой радостный крик, что уронил пол-яйца. Жена размахивала письмом, невероятно сияя.
— Кроличек! — вскричала она. — Это от Перкиса!
— От кого?
— От Перкиса. Ты его не знаешь. Он — владелец журнала «Мой малыш».
— Ну и что?
— Я не хотела тебе говорить, боялась сглазить. Ему нужен редактор. Конечно, я сказала, что у тебя нет опыта, но ты очень умный. Он обещал подумать. Вообще-то он хотел взять племянника, но на того подал в суд портной, и дядя решил, что он не подходит для такой ответственной должности. О, Бинго! Я чувствую, он тебя возьмет. Предлагает встретиться.
— Где? — оживился Бинго. — Когда?
— Сегодня он возвращается из Танбридж Уэллса. Будет ждать в двенадцать на Чаринг-Кросс, под часами. Ты можешь туда пойти?
— Могу, — отвечал Бинго. — Еще как могу!
— Ты его сразу узнаешь. Он в сером костюме и мягкой шляпе.
— Я, — не без гордости сказал Бинго, — буду в пальто и в цилиндре.
Поцеловав жену, он проводил ее до машины. Миссис Литтл едва сдерживала слезы. Боль разлуки усугублялась тем, что мать держала кошек, и пекинесов пришлось оставить дома.
— Ты будешь за ними присматривать? — спрашивала Рози, пока дворецкий оттаскивал собак от ее автомобиля.
— Как родной отец, — обещал Бинго. — В радости и в беде, до самой смерти.
Он не лгал. Он любил этих тварей, и они его любили. Они лизали ему нос, он почесывал им животик. Я — тебе, как говорится, ты — мне.
— Давай им на ночь сахар, обмокнутый в кофе!
— Естественно!
— Да, зайди к Боддингтону и Бигзу, они чинят поводок Пин-Пу. О, кстати! — миссис Литтл открыла сумочку. — Заплати сразу. Тогда мне не придется выписывать чек.
И, сунув мужу две пятерки, Рози уехала. Бинго махал ей «след. Я отмечаю это особо, поскольку, когда ты машешь, купюры шуршат, а когда они шуршат, вспоминаешь, что скоро заезд и победитель тебе известен. Словом, машина не успела скрыться, а змий уже нашептывал на ухо: «Ну как, старикан? Поставим?»
Конечно, честный Бинго ни за что не допустил бы, чтобы почтенная фирма лишилась законных доходов. Но тут, заметил змий, особый случай. О фирме беспокоиться незачем. Ставим 10 ф. на Прыщавого Чарли, а завтра — платим Боддингтону. Если, против очевидности, Чарли подкачает, перехватим у Перкиса, в счет жалованья. Редактор в цилиндре его очарует, сомнений нет. Словом, дело верное.
Так и случилось, что через час, посетив по дороге букмекера, Бинго подходил к вокзальным часам, чьи стрелки показывали без пяти двенадцать. Через пять минут туда явился плотный пожилой джентльмен в сером костюме.
— Мистер Литтл? — спросил он.
— Да. Здравствуйте.
— Здравствуйте. Какой денек!
— Великолепный.
— А вы точны!
— Как же иначе?
— Похвально, похвально.
Все шло лучше некуда; но тут, отирая губы, из буфета вышел Б.Б. Такер («Мужское белье», Бедфорд-стрит, Стрэнд), которому Бинго больше года был должен три фунта одиннадцать шиллингов четыре пенса.
Видите, как влияет радость на трезвенность ума. Узнав о предстоящей встрече, Бинго забыл о благоразумии и только сейчас припомнил, что ему нельзя и на милю подходить к Чаринг-Кроссу. Местность буквально кишела магазинами, которым он задолжал, и никто не мог поручиться, что их владельцы не заглянут в вокзальный буфет.
Бинго их знал. Он понимал, что, увидев его, они не пройдут мимо, но приблизятся и заговорят о деле. Если Перкиса испугали злоключения племянника, две минуты рядом с Б.Б. Такером сведут на нет все чары цилиндра.
