— Она совершенно иссохла, — заметил Жозеф.
— На огне раскаяния, — сказала Флора. — А я не могу позвать священника, у меня нет ничего, даже распятия, чтобы видеть образ господа! Ах, сударь! — воскликнула она, воздев руки, похожие на два обломка средневековой деревянной скульптуры. — На мне большая вина, но господь еще никого не наказывал так сурово! Филипп убил Макса, который давал мне ужасные советы, и он же убивает меня. Он стал бичом в руках господних. Живите честно, помните — у каждого из нас есть свой Филипп.
— Оставьте меня с ней, — сказал Бьяншон, — я хочу определить, излечима ли ее болезнь.
— Если Флору вылечат, то Филипп Бридо околеет от бешенства, — сказал Дерош. — И я позабочусь о том, чтобы немедленно было засвидетельствовано, в каком состоянии находится его жена; он не устанавливал в судебном порядке, что она виновна в нарушении супружеского долга, следовательно, за нею остаются все права его супруги; он будет опозорен судебным процессом. Прежде всего мы перевезем госпожу графиню в лечебницу доктора Дюбуа на улице Фобур-Сен-Дени; там ей будет обеспечен прекрасный уход. Потом я добьюсь в судебном порядке, чтобы граф взял ее обратно под супружеский кров.
— Браво, Дерош! — вскричал Бисиу. — Вот это славно — изобрести столь злокозненное доброе дело.
Десять минут спустя Бьяншон вышел и сказал своим двум друзьям:
— Я спешу к Деплену, он может еще спасти эту женщину, сделав ей операцию. Ах, он охотно займется ею, потому что от злоупотребления спиртными напитками у нее развилась великолепная болезнь, которую считали уже исчезнувшей.
— Чудак медик! Так ты видишь здесь только врачебный случай? — спросил его Бисиу.
Но Бьяншон был уже на дворе — он торопился сообщить Деплену эту важную новость. Два часа спустя несчастная невестка Жозефа была отправлена в приличную лечебницу, недавно открытую доктором Дюбуа, а впоследствии купленную городом Парижем.
Три недели спустя «Медицинская газета» поместила сообщение об одном из самых смелых опытов современной хирургии, произведенном при лечении больной, обозначенной инициалами Ф. Б. Больная умерла, но скорее от истощения, вызванного нищетою, чем от последствий операции.
Тотчас же подполковник граф Брамбур в глубоком трауре посетил графа де Суланжа и осведомил его о горестной утрате, понесенной им. В большом свете шептались о том, что граф де Суланж выдает свою дочь замуж за выскочку, который имеет большие заслуги и вскоре получит звание генерал-майора и командира полка королевской гвардии. Де Марсе передал эту новость Растиньяку, и тот рассказал ее за ужином в «Роше де Канкаль», в присутствии Бисиу.
«Не бывать этому!» — решил остроумный художник. Среди друзей Филиппа, которых он перестал узнавать, некоторые, вроде Жирудо, лишены были возможности отомстить за себя. Но Филипп неосторожно обидел Бисиу, вхожего во все дома благодаря своему остроумию и не прощавшего оскорблений. Однажды в переполненной зале «Роше де Канкаль», в присутствии ужинавших там солидных людей, Филипп сказал Бисиу, выразившему желание прийти к нему в особняк Брамбур:
— Ты придешь ко мне, когда будешь министром!
— Не требуется ли еще принять протестантство, чтобы прийти к тебе? — насмешливо ответил Бисиу. Но про себя он подумал: «Если ты Голиаф[73], то у меня есть праща и найдутся камни».
И вот, узнав о планах Филиппа, мистификатор на следующий же день загримировался у одного из своих друзей-актеров, был преображен всемогущим костюмом и зелеными очками в священника, снявшего с себя сан; потом взял наемный экипаж и отправился в особняк де Суланжей. Филипп обращался с Бисиу, как с шутом, Бисиу и задумал над ним подшутить. Принятый г-ном де Суланжем ввиду его настойчивых заявлений, что он хочет поговорить по важному делу, Бисиу разыграл роль почтенного человека, обладающего важными тайнами. Изменив голос, он рассказал историю болезни умершей графини, чья страшная тайна была ему доверена Бьяншоном, историю смерти Агаты, историю смерти старика Руже, которой похвалялся граф де Брамбур, историю смерти г-жи Декуэн, историю позаимствования из кассы газеты и историю всего поведения Филиппа в те времена, когда он бедствовал.
— Господин граф, не выдавайте за него вашу дочь, не собрав всех сведений; расспросите его старых товарищей — Бисиу, капитана Жирудо и других.
Три месяца спустя подполковник граф де Брамбур давал у себя ужин Нусингену, дю Тийе, Растиньяку, Максиму де Трай и де Марсе. Хозяин весьма беззаботно отнесся к полуутешительным словам, с которыми к нему обратились гости по поводу его разрыва с семьей де Суланж.
— Ты можешь найти получше, — сказал ему Максим.
— А какое нужно иметь состояние, чтобы жениться на какой-нибудь из девиц Гранлье? — спросил Филипп у де Марсе.
— Вам?.. Чтоб жениться на самой некрасивой из шестерых, вам необходимо иметь не меньше десяти миллионов, — нагло ответил де Марсе.
— Ба, — сказал Растиньяк, — при двухстах тысячах дохода вы женитесь на мадемуазель де Ланже, дочери маркиза; она некрасива, ей тридцать лет, у нее ни гроша приданого — для вас это подходящий случай.
— Через два года у меня будет десять миллионов, — ответил Филипп Бридо.
— Сегодня шестнадцатое января тысяча восемьсот двадцать девятого года! — с улыбкой воскликнул дю Тийе. — Я работаю уже десять лет, и у меня нет таких денег!
— Мы будем давать советы друг другу, и вы увидите, как я разбираюсь в финансовых делах, — ответил Бридо.
— Сколько же у вас есть? — спросил Нусинген.
— Продав все свои ценные бумаги, но оставив за собой земли и особняк, которыми я не могу и не хочу рисковать, потому что они входят в мой майорат, я получу сумму в три миллиона...
Нусинген и дю Тийе переглянулись, а затем, после этого обмена хитрыми взглядами, дю Тийе сказал Филиппу:
— Дорогой граф, если вы желаете, мы будем работать вместе.
Де Марсе поймал взгляд дю Тийе, брошенный Нусингену и обозначавший: «миллионы наши». В самом деле, эти два крупных банковских дельца были превосходно осведомлены в политических делах, так что они могли наверняка сыграть на бирже против Филиппа в подходящее время, когда, казалось бы, все обстоятельства будут складываться в его пользу, а в действительности будут против него. И такой случай выпал. К июлю 1830 года дю Тийе и Нусинген уже дали возможность графу де Брамбуру выиграть полтора миллиона франков, и тот стал доверять им, находя их честными и опытными советчиками. Филипп, выскочка милостью Реставрации, впавший в обман главным образом из-за своего глубокого презрения к «штафиркам», уверовал в ордонансы[74] и хотел играть на повышение, тогда как Нусинген и дю Тийе, уверенные, что произойдет революция, сыграли против него на понижение. Эти двое тонких пройдох поддакивали подполковнику графу де Брамбуру и притворялись, что разделяют его взгляды; они внушили ему надежду удвоить свои миллионы, а сами между тем приняли меры, чтобы выиграть их у него.
Филипп сражался с восставшими, как человек, которому победа над ними принесет четыре миллиона. Его преданность была настолько замечена, что он получил приказ прибыть в Сен-Клу вместе с герцогом де Мофриньезом для участия в совете. Эта благосклонность спасла Филиппа, потому что двадцать восьмого июля он хотел предпринять атаку, чтобы очистить Бульвары, и, без сомнения, получил бы пулю от своего друга Жирудо, который командовал отрядом восставших.
Месяц спустя у подполковника Бридо от всего огромного состояния остался только особняк, имение, картины и обстановка. По его словам, он сделал тогда еще одну глупость, сохранив веру в восстановление старшей ветви Бурбонов, которой он был предан до 1834 года. Видя, что Жирудо произведен в полковники, он, подстрекаемый вполне понятной завистью, возобновил службу и, на свое несчастье, в 1835 году получил полк в Алжире, где и оставался три года на самом опасном посту, надеясь заслужить генеральские эполеты; но некое недоброжелательное влияние, а именно влияние генерала Жирудо, дало себя знать, и Филипп не получил повышения. Ожесточившись, он проявлял по службе чрезмерную строгость и вызвал к себе ненависть, несмотря на свою отвагу в духе Мюрата. В начале рокового 1839 года, предприняв налет на арабов во время отступления перед превосходящими силами, он ринулся на неприятеля в сопровождении одного лишь эскадрона и наткнулся на главные силы арабов. Схватка была кровавой, ужасной, перешла в рукопашную; французские кавалеристы едва вырвались из нее, и то лишь в небольшом числе. Заметив, что их полковник окружен, те, кто успел отскочить в сторону, не сочли нужным бесполезно погибнуть, пытаясь ему помочь. Они слышали его крики: «Здесь ваш полковник! Ко мне! Полковник Империи!» — заглушённые диким воем нападавших, — но помчались к своему полку. Филипп погиб страшной смертью: его изрубили ятаганами, он свалился на землю, и тут ему отсекли голову.
