Она старалась не показать, что вращается в высших сферах, но, вне всякого сомнения, неверно определила расстояние, так как вследствие неправильного расчета взгляд ее стал необыкновенно добрым, и я с минуты на минуту ждал, что она потреплет нас, словно милых зверей в Зоологическом саду, тянувших к ней свои морды через решетку. Мысль о зверях и о Булонском лесе тут же получила дальнейшее развитие. В этот час по набережной сновали крикливые разносчики, торговавшие пирожными, конфетами, хлебцами. Не зная, как лучше доказать нам свою благосклонность, принцесса остановила первого попавшегося разносчика; у него оставался один ржаной хлебец, какими кормят уток. Принцесса купила хлебец и сказала мне: «Это для вашей бабушки». Однако протянула она его мне и с лукавой улыбкой добавила: «Отдайте ей сами», — воображая, что я получу полное удовольствие, если между мной и животными не будет посредника. Набежали еще разносчики, она пополнила мои карманы всем, что только у них было: перевязанными пакетиками, ромовыми бабами, трубочками и леденцами. Она сказала мне:
«Кушайте сами и угостите бабушку», а расплатиться с разносчиками велела негритенку в костюме из красного атласа, всюду ее сопровождавшему и приводившему в изумление весь пляж. Потом она простилась с маркизой де Вильпаризи и протянула нам руку с таким видом, что она не делает разницы между нами и своей приятельницей, что она с нами близка, что она до нас снисходит. Но на этот раз принцесса, без сомнения, поставила нас на лестнице живых существ ступенькой выше, так как дала почувствовать бабушке свое равенство с нами в матерински ласковой улыбке, какой одаряют мальчугана, когда прощаются с ним как со взрослым. Благодаря чуду эволюции, бабушка была уже не уткой и не антилопой, но, пользуясь излюбленным выражением г-жи Сван, — «беби». Наконец, оставив нас втроем, принцесса пошла дальше по залитой солнцем набережной, изгибая свой дивный стан, который точно змея, обвившаяся вокруг палки, сплетался с нераскрытым зонтиком, белым с голубыми разводами. Это было первое «высочество», встретившееся на моем пути, первое, ибо принцесса Матильда держала себя так, что ее нельзя было отнести к «высочествам». Еще одно «высочество», как мы увидим в дальнейшем, тоже удивит меня своей благорасположенностью. Одна из форм, в каких проявляется любезность важных господ, доброжелательных посредников между государями и обывателями, стала мне ясна на другой день, когда маркиза де Вильпаризи Ц сказала нам: «Она нашла, что вы прелестны. Это женщина тонкого ума, очень отзывчивая. Она совсем не похожа на большинство государынь и „их высочеств“. Это настоящий человек, — и уверенным тоном, в восторге от того, что может нам это сообщить, добавила: — По-моему, она будет очень рада опять с вами встретиться».
Но вчера утром, простившись с принцессой Люксембургской, маркиза де Вильпаризи удивила меня еще больше, и это было уже не из области любезностей.
— Так вы сын правителя министерской канцелярии? — спросила она меня. — Говорят, ваш отец — прелестный человек. Сейчас он совершает очаровательное путешествие.
Несколько дней назад мы узнали из маминого письма, что мой отец и его спутник, маркиз де Норпуа, потеряли багаж.
— Багаж найден, вернее — он и не был потерян. Вот что произошло, — начала нам рассказывать маркиза де Вильпаризи, непонятно каким образом осведомленная о подробностях этого путешествия лучше, чем мы. — Насколько мне известно, ваш отец вернется уже на будущей неделе — в Альхесирас он, по всей вероятности, не поедет. Ему хочется лишний день провести в Толедо: ведь он поклонник одного из учеников Тициана, — я забыла его имя, — а лучшее, что тот создал, находится там.
Я спрашивал себя: по какой случайности в равнодушные очки, сквозь которые маркиза де Вильпаризи рассматривала на довольно далеком расстоянии недробимое, уменьшенное, смутное волнение знакомой ей толпы, были вставлены в той их части, какою она смотрела на моего отца, колоссально преувеличивающие стекла, необычайно выпукло и с мельчайшими деталями показывающие ей все, что есть в моем отце привлекательного, обстоятельства, заставлявшие его вернуться, неприятности, какие были у него в таможне, его любовь к Эль Греко, и, нарушая пропорции, представляющие его одного таким большим среди других, совсем маленьких, — вроде Юпитера, которого Гюстав Моро изобразил рядом с простой смертной и наделил сверхъестественно высоким ростом?
Бабушка простилась с маркизой де Вильпаризи — ей хотелось еще немного побыть на воздухе около отеля, пока нам не дадут знака в окно, что завтрак готов. Послышался шум. Это юная возлюбленная короля дикарей возвращалась с купанья к завтраку.
— Нет, это просто бедствие, хоть уезжай из Франции! — в сердцах воскликнул очутившийся тут же старшина.
Супруга нотариуса пялила глаза на мнимую государыню.
— Я вам не могу передать, как меня бесит госпожа Бланде, когда она уставляется на этих людей, — обратился к председателю старшина. — Так бы и дал ей затрещину. Мы сами прибавляем спеси этой сволочи — ей только того и надо, чтобы на нее глазели. Скажите ее мужу, чтоб он внушил ей, что это смешно; я, по крайней мере, больше никуда с ними не пойду, если они будут заглядываться на этих ряженых.
Приезда принцессы Люксембургской, чей экипаж в день, когда она привезла фрукты, остановился перед отелем, не пропустили жены нотариуса, старшины и председателя суда, коим с некоторых пор страх как хотелось узнать, настоящая ли маркиза, не авантюристка ли Вильпаризи, окруженная здесь таким почетом, которого — в чем все эти дамы жаждали удостовериться — она была недостойна. Когда жена председателя, которой всюду чудились незаконные сожительства, оторвавшись от рукоделья, мерила взглядом проходившую по вестибюлю маркизу де Вильпаризи, приятельницы судейши покатывались со смеху.
— О, вы знаете, я всегда сначала думаю о людях дурно! — с гордостью говорила она. — Я убеждаюсь, что женщина действительно замужем, только после того, как мне предъявят ее метрику и свидетельство о браке. Будьте спокойны: я произведу расследованьице.
И каждый день дамы, смеясь, устремлялись к судейше:
— Мы ждем новостей.
После приезда принцессы Люксембургской судейша вечером приложила палец к губам:
— Есть новости.
— О, госпожа Бонсен — это что-то необыкновенное! Я таких не видела… Ну так что же случилось?
— А вот что: женщина с желтыми волосами, размалеванная, в экипаже, от которого за целую милю пахнет потаскушкой, — в таких экипажах только подобного сорта дамочки и раскатывают, — сегодня приезжала к так называемой маркизе.
— Вот тебе раз! Ну и ну! Подумайте! Но ведь эта дама, — помните, старшина? — всем нам решительно не понравилась, только мы не знали, что она приезжала к маркизе. Женщина с негром, верно?
— Она самая.
— Ну так расскажите же! Вы не знаете, как ее фамилия?
— Знаю. Я будто нечаянно взяла ее визитную карточку; ее конспиративная кличка — «принцесса Люксембургская». Недаром я ее остерегалась. Нечего сказать, приятное соседство с этой новоявленной баронессой д'Анж!
Старшина вспомнил «Масетту» Матюрена Ренье. Не следует думать, однако, что это недоразумение скоро выяснилось, как распутываются в последнем действии водевиля недоразумения, возникшие в первом. Принцесса Люксембургская, племянница английского короля и австрийского императора, и маркиза де Вильпаризи, когда принцесса заезжала за маркизой в своем экипаже, чтобы прокатиться вдвоем, каждый раз производили впечатление продажных женщин — из числа тех, встречи с которыми трудно избежать в курортных городках. В глазах многих буржуа три четверти обитателей Сен-Жерменского предместья — беспутные моты (надо заметить, что некоторые таковыми и являются), — вот почему никто из буржуазии их и не принимает. Буржуазия в этом отношении слишком строга, ибо людей из высшего света, несмотря на их пороки, чрезвычайно радушно принимают в таких местах, куда буржуазии вход запрещен навсегда. И люди из высшего света глубоко убеждены, что буржуазия это знает, потому-то они и держатся подчеркнуто просто и порицают своих друзей, «сидящих на мели», и это окончательно сбивает с толку буржуа. Если у человека из высшего круга завязываются отношения с мелкой буржуазией потому, что он неслыханный богач, является председателем крупных финансовых обществ, буржуазия, наконец-то видящая перед собой дворянина, достойного стать крупным буржуа, готова поклясться, что он не знается с маркизом — разорившимся игроком, о котором она думает, что необычайная его любезность указывает как раз на то, что деловых связей у него нет. И она ахает от изумления, когда герцог, председатель правления громадного предприятия, женит сына на дочери маркиза, потому что маркиз хоть и игрок, да род-то его самый древний во Франции: так государь скорее женит сына на дочери низвергнутого короля, чем на дочери стоящего у власти президента республики. Иначе говоря, эти два мира имеют один о другом столь же обманчивое представление, как живущие на одном берегу бальбекского залива о береге противоположном; из Ривбеля Маркувиль л'0ргейез еле виден; но именно это и вводит в заблуждение: вам кажется, что и вас видят из Маркувиля, а на самом деле почти все красоты Ривбеля там не видны.
