...Готовясь к написанию этой моей документальной вещи, я попросил сотрудников Подольского архива прислать мне некоторые документы, относящиеся к истории Сталинградской битвы. Среди них оказался рассказ капитана Н. Д. Дятленко, который был переводчиком в той парламентерской группе. Я нашел необходимым привести это свидетельство непосредственного участка волнующего события более чем полувековой давности. Пусть молодые мои соотечественники, отроки и отроковицы, постоянные, неизменные участники ночных тусовок в своих дискотеках, хотя бы мысленно поставят себя в положение человека, отправившегося в лютую стужу января 1943 года прямо в пасть зверя, хотя и смертельно раненного, но оттого еще более разъяренного. Обратите внимание на то, как спокойно, буднично, неторопливо ведет Дятленко свой рассказ:
«В ночь на 3.1.43 г., в сопровождении генерал-майора тов. Виноградова, мы направились в район „Б“ 0,5 км юго-восточнее разъезда 564, где мы должны были перейти линию фронта. На месте нам сообщили, что на участке, где готовится переход, с 8 часов звуковещательная станция передает текст, предупреждающий немцев о нашем приходе. При этом мы узнали, что немецкие солдаты, услышав передачу, стали ходить по переднему краю во весь рост, даже собираться в группы. С нашей стороны выстрелов не было, а со стороны немцев изредка производились отдельные выстрелы, причем на узком участке, предназначенном для нашего перехода, стрельбы совсем не было.
К 10 часам мы начали пробираться к переднему краю нашей обороны. Уже на пути в роту мы были обстреляны немецкими снайперами. В 10.00 у землянки командира роты нашим трубачом был дан первый сигнал, и мы с развернутым белым флагом направились к нашему последнему боевому охранению. Через минные поля нас провожали 2 сапера. В начале пути раздавались одиночные выстрелы неопределенного направления, но по мере приближения к нашему переднему краю снайперский обстрел заставил нас залечь за маленький бруствер, откуда мы продолжали давать сигналы трубой и флагом. Передний край немцев был не более как в 200 метрах от нас, и там видны были снайперские пары. Каждый раз, когда мы пытались подняться, охота за нами со стороны немецких снайперов усиливалась. Пули звенели, ударяясь о стоявшие рядом вагоны, а выставленная шапка была моментально пробита насквозь. Постепенно к снайперским выстрелам примешивались автоматные очереди, и наконец начался минометный обстрел из глубины расположения батальона. Мины ложились точно, и мы вынуждены были скрыться в землянку боевого охранения. Когда минометный обстрел прекратился, мы, следуя приказанию генерал-майора тов. Виноградова, отошли. Наша попытка перейти линию фронта продолжалась около 2-х часов.
Неудачу следует объяснить нежеланием германского командования принять парламентеров. Время от начала вещания до 10 часов было вполне достаточным, чтобы донести в штаб армии о готовящемся и получить ответ. Ответ минометным огнем из глубокого тыла на наши сигналы белым флагом и трубой свидетельствуют о том, что немецкие офицеры вплоть до командира батальона были осведомлены о происходящем.
На следующее утро, 9 января 1943 года, мы прибыли в хутор Платоновский, откуда предполагался переход линии фронта в районе Мариновки.
К 9.00 мы были в балке на расстоянии около 600 метров от Мариновки. Там нам сообщили, что звуковещательная станция начала работать с опозданием; динамик устанавливался при хорошей видимости со стороны противника и поэтому был помещен на расстоянии 600 метров от него, а слышимость на этот раз не превышала 200 метров. Снабженные белым флагом больших размеров (вдвое сложенная простыня), мы вышли из балки и направились к Мариновке. Сопровождал нас через минное поле командир роты участка обороны. В качестве трубача шел техник-интендант 1 ранга [34]тов. Сидоров. Время от времени трубач давал сигнал. Все, кроме командира роты, были одеты в маскхалаты. Ни с одной стороны не раздавалось ни одного выстрела. Мы шли не быстро, но и не останавливались, чтобы не создать впечатления растерянности. От наших окопов доносились звуки передачи, но слов разобрать было нельзя.
По мере приближения к немецкому переднему краю, мы замечали движения солдат, которые все смелее подымали головы. На расстоянии 70 метров от него мы остановились.
«Что вам нужно?» – спросили из окопа, очевидно, унтер-офицер. Мы ответили: «Мы представители русского командования и должны поговорить с вашим офицером». Унтер-офицер сказал: «Идемте к офицеру». Мы ответили: «Нет, мы сами не пойдем – он должен выйти и встретить нас». После этого унтер-офицер послал одного солдата в деревню, слышно было, как тот произнес слово «обер-лейтенант». С соседних блиндажей сходились солдаты и всей группой, около 10 человек, снова продолжали нас подзывать к себе. Мы спросили, нет ли в пространстве между нами мин, и они жестами показали, что к ним можно пройти прямо. Солдаты выражали любопытство и нетерпение, продолжали звать нас к себе. Мы снова ответили: «Мы офицеры и требуем, чтобы нас встретили тоже офицеры». Тогда сам унтер-офицер пошел в деревню за офицером.
Из группы вышел один солдат и несмело, называя себя офицером, стал подзывать нас к себе. Мы возразили: «Нет, должен выйти обер-лейтенант». После 10-минутного ожидания, во время которого мы давали сигналы, вышел обер-лейтенант и спросил: «Что вы хотите?» Мы сказали: «Мы являемся официальными представителями Командования Красной Армии и имеем пакет к вашему командованию, который мы должны вручить лично. Просим сопроводить нас».
Обер-лейтенант: «Хорошо, но вам надо завязать глаза».
Мы: «Подходите завязывайте».
Он: «Нет, идите сюда, мы тут завяжем».
Мы: «Хорошо, мы снимем маскхалаты и идем к вам. Будем ли мы приняты согласно международным правилам?»
Он: «Да. Маскхалаты можно снять здесь».
Мы двинулись вперед. Обер-лейтенант тоже выступил вперед и приложил руку к козырьку. Слева от него встал унтер-офицер и положил руку на пистолет. Мы подошли и доложили снова по-русски и по-немецки о цели нашего прихода. Обер-лейтенант пожелал увидеть пакет. Ему показали. Имя Паулюса повторялось немцами с уважением. Обер-лейтенант потребовал, чтобы сопровождающие нас близко не подходили, поэтому мы передали генералу (Виноградову. – М. А.) и командиру роты, чтобы они отошли к танку, стоявшему в 200 – 250 м от немцев.
Нам помогли снять маскхалаты, завязали глаза и под руки повели в Мариновку. По дороге обер-лейтенант спросил:
«Что в этом пакете написано? Чтобы мы сдавались?» – это было сказано с горькой усмешкой. Мы ответили: «Содержание пакета нам неизвестно, мы имеем задание только вручить его вашему командованию». Мы спросили офицеров, слышали ли они предупреждение о нашем приходе по звуковой установке. Ответ был отрицательным: они слышали только непонятные, хриплые звуки, а наше намерение поняли по белому флагу и сигналам трубой. При этом они рассказали нам, что за несколько дней до этого слышали выступление по радио Вилли Бределя, писателя из Гамбурга, который призывал переходить в плен к русским и своим именем гарантировал солдатам жизнь, хорошее обращение и возвращение на родину после войны. По словам обер-лейтенанта, солдаты только смеялись над этими словами. Он также поинтересовался, был ли сам Бредель здесь или это только запись на пластинке. Мы ответили: «Не знаем, мы с этим делом не связаны» [35]. Обер-лейтенант поинтересовался, как велик тот участок, на котором наши войска прекратили стрельбу. Подумав, что этим мы можем выдать стык наших дивизий, мы ответили, что точно не знаем, но, во всяком случае, на участке нашего перехода никаких провокаций с нашей стороны не будет. От ответа на вопрос, являемся ли мы штабными офицерами или командирами фронтовых частей, мы вежливо уклонились.
Нас завели в землянку и развязали глаза. В просторной землянке находилось около 15 солдат, которые спешно приводили в порядок помещение. Нас усадили у стола, и обер-лейтенант пообещал побыстрее сопроводить нас в штаб армии. Сам он то бегал к телефону, то снова участвовал в разговоре. Нас спросили: «вы от командования Донского фронта или...»
Мы ответили: «От Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армии». Немцы заговорили с уважением: «Какая честь!» «И эта честь принимать представителей от Ставки Верховного Командования Красной Армии выпала на долю вашей части. Будет что записать вам в дневники», – добавили мы.
В настроении окружающих нас солдат и офицеров промелькнула надежда на какие-то переговоры, могущие облегчить их положение. Присутствовавший немецкий лейтенант спросил: «Каково ваше мнение: когда закончится эта война?» Мы ответили: «В данный момент мы не имеем права выражать свое мнение по этому вопросу». Все присутствовавшие заговорили о том, как хорошо было бы без войны в кругу своей семьи и т. д.
Нас попросили между собой не разговаривать, видимо, потому, что многие солдаты частично понимают русскую речь, но затем офицеры выслали солдат в соседние землянки, и продолжался непринужденный разговор. Речь шла, например, о Рождестве. Офицеров интересовали вопросы: праздновали ли мы Рождество, по новому или по старому стилю, сколько дней праздновали – три дня, как немцы, или нет, и выпили ли при этом. Мы ответили: «Часть людей праздновала, другие нет – по желанию. Старые люди празднуют по старому стилю, то есть 7 января, а молодые, как в Западной Европе, 25 декабря; без вина у нас праздников не бывает, а празднуют Рождество не три дня, а всю неделю до Нового года, затем празднуют Новый год и много других праздников, и, если учесть, что в это же время многие женятся, то русские – особенно крестьяне – празднуют всю зиму».
