Ровно через неделю после приведенного нами разговора с няней, Софье в первый раз позволено было пройтиться.
Доктор советовал Надежде Сергеевне, чтобы дочь ее гуляла всякий день, даже несмотря ни на какую погоду, и чем больше, тем лучше.
Надежда Сергеевна, имевши особенные причины во всем беспрекословно повиноваться доктору, строго приказала дочери исполнять его волю, прибавив в заключение с принужденною нежностию: "Ты знаешь, друг мой, как мне дорого твое здоровье. Когда ты занеможешь, я сама не своя. Карл Иванович говорит, что тебе необходимо гулять всякий день, а уж ты, милая, знаешь его искусство; к тому же он так привязан ко всему нашему семейству".
И точно, Карл Иванович был привязан к семейству г-на Поволокина: он был необходимым лицом в его доме, не только врачом, но другом дома.
Итак желание Софьи исполнилось. Целую неделю с нетерпением ждала она этого дня, в который позволят ей выйти из душной комнаты подышать свежим осенним воздухом, - дня, в который она должна увидеть эту бедную старушку… и художника. И вот этот день настал. Няня предуведомила мать Александра о приходе своей барышни; няня сказала, что ее добрая барышня непременно хочет с нею познакомиться.
- Уж я таки довольно рассказала о вас, Палагея Семеновна, - прибавляла няня, - и она, моя голубушка, так и рвется к тебе; заочно так полюбила тебя, что все только о тебе и расспрашивает.
- Она, видно, не в матушку! - возразила Палагея Семеновна, которая никак не могла забыть приема, сделанного ее сыну.
- Какое в матушку! - И няня пускалась в подробные рассказы о своей Софье.
С трепетом сердца всходила девушка по крутой лестнице в четвертый этаж; ей стало почему-то страшно, когда лакей дернул грязную бечевку, к которой прикреплялся колокольчик; она снова почувствовала болезненную слабость, когда очутилась за дверью в темном чулане, который никак нельзя было назвать комнатою. Старушка, мать
Александра, встретила Софью Николаевну со слезами. Няня ее, которая была тут же, целовала и миловала свое дитятко с разными прибаутками. Софья краснела и отвечала безмолвным пожатием руки на сердечные приветствия добрых старушек, которые хлопотали около нее.
- Дай-ка, моя ласточка, я сниму с тебя теплые сапожки, - говорила няня, усаживая ее на стул, когда они вышли из темного чулана в небольшую комнату.
- Не беспокойся, няня; ты знаешь, что я не могу долго оставаться здесь.
- Посидите, матушка! Уж я ждала, ждала вас, мою дорогую гостью.
Не прошло и четверти часа, а Софье сделалось так легко и приятно, что она век бы не вышла из этой комнаты. Простое, непринужденное обращение с ней старушки, ее ласка, прямо от души, без всякой примеси лести, - все это было для нее отрадно и ново.
Когда старушка заговорила о своем сыне, лицо ее вдруг одушевилось, глаза загорелись: она была полна счастием, она помолодела. Софья с восторгом следила за каждым ее движением, с восторгом слушала ее речи. "Вот что такое любовь матери!" - невольно подумала она.
Софья между тем рассматривала комнату, в которой находилась. Комнатка эта, в два окна, образовала правильный четвероугольник, в который свет проходил сквозь верхние стекла рамы, ибо два нижние стекла были заставлены исчерченными мелом и карандашом картонами. Мебель этой комнатки состояла из старинного стола красного дерева, из пяти плетеных стульев, четырех целых и одного на трех ножках, на котором брошена была палитра и кисти, - из большого станка, на котором стояло натянутое на рамку полотно, исчерченное мелом, да из двух недоконченных портретов, стоявших в углу комнаты на полу. Не так представляла себе Софья мастерскую художника. "Где же его произведения? - подумала она, - тут ничего нет. Где же они?" - И она невольно вздохнула. "Ах, как бы я желала увидеть его мечты, его мысли, осуществившиеся на полотне… Хоть один, недоконченный очерк, хоть какой-нибудь отрывок мысли!"
- Вот, матушка, - сказала старушка, - вот в этой комнате у нас все - и мастерская
Саши, и наша гостиная, и зала, и столовая, - все; только там еще есть маленькая каморка, - это моя спальня. - Потом старушка принялась рассказывать о том, каким горестям, каким оскорблениям часто подвергался сын ее, заработывая себе и ей кусок насущного хлеба.
Сердце Софьи разрывалось от негодования в продолжение рассказа старушки; наконец она не выдержала полноты чувств, бросилась к бедной матери, обняла ее и потом молча пожала ей руку.
Такого горячего, такого искреннего участия давно не встречала старушка; она хотела поцеловать эту руку, но та вспыхнула и отдернула ее. Они обнялись и поцеловались. С этой минуты принужденность в обращении их исчезла; старушка забыла, что перед ней сидит генеральская дочь, дочь той барыни, которая так приняла ее сына.
Когда в передней зазвенел колокольчик, Палагея Семеновна радостно вскричала:
- А! Это Саша. Как я рада, что он пришел: я вам его сейчас представлю. Ведь он у меня молодец.
И она почти побежала навстречу входившему сыну.
- Вот он, родная; вот мое сокровище, утешение моей старости. - И она одной рукой держала его руку, другою гладила его щеку.
Александр, краснея, кланялся Софье; она привстала, минуты чрез две нечаянно взглянула на него, - он пристально смотрел на нее; лицо ее также вспыхнуло. Румянец - загляденье на смуглом личике! Софья была прелестна…
Старушка все что-то говорила: няня поддакивала ей; Софья Николаевна слушала или казалась слушающею.
Он пристально смотрел на Софью.
Вдруг она вздрогнула, будто испуганная:
- Мне уж давно пора домой. Я засиделась у вас. Быстро встала она со стула и подбежала к столу, на котором лежала ее шляпка.
Старушка и няня опять захлопотались около нее.
- Не забывайте же меня, навещайте; я уже не знаю, как и благодарить вас. Не хворайте, Софья Николаевна; дайте-ка я с легкой руки перекрещу вас. Прощайте, прощайте! - Софья целовала добрую старушку.
Подходя к дверям, она во второй раз взглянула на него, она почти незаметно наклонила свою голову в знак прощанья.
Старушка проводила Софью Николаевну до половины лестницы и, возвратись, качала головой.
- Как ты это не догадался проводить ее! Что это с тобой сделалось?.. А какая милая, добрая барышня!.. Дружочек мой, тебе надо было хоть с лестницы свести ее. Уж этого приличие требовало… Что с тобой?..
Александр, казалось, не слыхал упрека матери. Он неподвижно стоял на одном месте; глаза его с любовию устремлялись на какой-то предмет, верно для него одного видимый. Он, как Гамлет, готов был заговорить с своим видением.
- Сашенька! что ты это, голубчик? Да ты и не слышишь меня.
Он огляделся кругом, он бросился к матери с выражением полной радости:
- Матушка! матушка! я нашел мою Ревекку, я нашел ее.
Старушка с недоумением посмотрела на него.
- Ах ты, голубчик мой, да где же ты это нашел ее?
- Она была здесь, у вас, матушка… Вот она сейчас только вышла отсюда.
Старушка снова и еще с большим недоумением и даже беспокойством посмотрела на сына.
- Сейчас вышла? Да это генеральская дочка, Софья Николаевна.
- Это она, она-то и есть, моя Ревекка! Теперь моя картина кончена!.. О, вот какое лицо мне нужно было для Ревекки! Так вот что, несмотря на мучительные усилия, никак не могло создать мое воображение!..
Влюбиться можно, так; но он не дворянин,
И вряд ли, сударь, он имеет даже чин,
Девица же она известнейшего рода,
Супруга выбрать ей не можно из народа.
Старинная комедия
- Не может быть, Аграфена Петровна, не поверю. Просто тут нет никакого вероятия.
И Осип Ильич, говоря это, ходил большими шагами по комнате, качал головой и закрывал уши ладонями.
- Нечего затыкать уши. Что я? сплетница, что ли, какая, торговка уличная, как
Алена Прохоровна? Нет, батюшка, не таковская: уж у кого у другого, а у меня от сплеток- то язычок не отсохнет. Я имею, слава богу, знакомство хорошее, известные фамилии, - не то, чтобы арнаутов каких!
- Статочное ли дело?.. О, боже мой, боже мой! - расхаживая, говорил себе под нос
Осип Ильич и время от времени пожимал плечами, хмурил брови и делал различные жесты руками… - Шутка сказать: дочь такого важного чиновника! Неужели?.. И вы говорите, Аграфена Петровна, что она сама бывает, с позволения сказать, у этой бабы всякий день, и что это продолжается почти уже около полугода, и что тот при ней в нанковой куртке, без всякой конфузии, так вот себе и пачкает кистью?
- Говорят тебе, что да; нечего пялить глаза-то. И старушонка-то говорит ей ты…
- Ты! ах боже мой!.. дочери такой особы? она? господи! Ну, до каких же это времен мы дожили, Аграфена Петровна! Уж что ж после этого осталось?
- Говорят, что манишку подарила ей, собственными руками вышитую…
- Собственными руками?.. Непонятно! просто непонятно!
- И ситцу на платье, чепчик с кружевами и с лентами у мадамы на Невском на заказ сделан!
