Сцена гибели руководителей компании полна в пьесе подлинного трагизма: они сражаются до конца. Правда, Бусман попробовал откупиться за громадную сумму от роботов и спасти своих коллег. Но зачем роботам человеческие деньги, когда в их руках власть над миром? Для Чапека не имело значения, что в завершающей битве с роботами участвуют технократы — их создатели. Для него они — просто последние люди, которые погибают с человеческим достоинством. Но и победителям не дано вкусить сладость победы: они обречены, так как Елена уничтожила запись формулы Россума. И лишь когда Алквист — последний человек на земле — пробудил в роботах Приме и Елене чувства любви, самопожертвования, сострадания, скрепляется оборванная нить жизни, и над опустошенной землей поднимается заря новой цивилизации.
Что же стало главной причиной гибели людей? На этот вопрос Чапек отвечает без колебаний: люди погибли, потому что нарушили нравственный порядок. Они использовали научно-технический прогресс в целях, чуждых коренным интересам человечества. Домин, освобождая людей от труда, хотел создать новую аристократию, состоящую из сверхлюдей, но создал бесплодные существа. И Алквист был прав, говоря: мы убили человечество ради чьих-то прибылей, ради мании величия, ради призрачных и нежизненных идеалов. И хотя он проклинает науку и технику, все содержание и смысл пьесы Чапека доказывали, что угрозу миру и существованию человечества несут действующие социальные порядки, извращающие достижения научной мысли, а не техника сама по себе.
Пьеса стала крупным шагом писателя в реалистическом постижении и анализе жизни и мира. И если художественная структура образов ее героев еще обнаруживала слабую близость к обобщенно-схематизированным персонажам драм экспрессионистов, то в них явственно ощущалось новое качество, роднящее их с тем видом героя, для которого владеющая его существом идея становится содержанием личности и характера. Подобный герой был введен в мировую литературу Достоевским и в романах Франса, Роллана, Томаса Манна и других великих реалистов двадцатого века стал типичен. В пьесе Чапека выкристаллизовался и основополагающий для его мировоззрения и творчества этический принцип. «Но если уж современность не может обойтись без героических идеалов, то пусть это будет не героическая смерть, а героический оптимизм», — писал он. Без героического оптимизма невозможно существовать в современном обществе, безжалостную критику которого содержала пьеса «Из жизни насекомых», героем которой стал, как однажды выразился Чапек, «плохой и сильно поврежденный механизм», то есть человек.
Пьесу братьев Чапеков по праву можно назвать «Сном в летнюю ночь» наизнанку. Но если в комедии Шекспира действовали и творили волшебство прелестные и шаловливые эльфы, подшучивающие над человеческой глупостью и самодовольством, то в пьесе-гротеске Чапеков хмельной Бродяга, олицетворявший человечество и ненароком уснувший в лесу, видит всю человеческую жизнь, разыгранную перед ним не людьми, а обычной лесной живностью, то есть насекомыми, и жизнь эта — чудовищна. Пьеса Чапеков мозаична, она состоит из отдельных эпизодов, связанных между собой лишь тем, что они развертываются на глазах пьяного Бродяги и нередко им комментируются, чаще всего вызывая в нем чувство удивления или негодования.
Вы хотите знать, каково на самом деле общество, в котором мы с вами существуем, — как бы вопрошали братья Чапеки к отвечали: смотрите, вот оно. Мы ничего не придумываем, мы просто показываем вам все, как оно есть на деле. И перед зрителем в заостренной до предела форме, сатирически-зло и даже безжалостно осмеивается и обнажается повседневное существование людей различных социальных слоев. Бездумное, безответственное скольжение по жизни обеспеченных людей, предстающих в образах мотыльков, баловней жизни, погруженных в пустой флирт, приукрашенный декадентскими стишками модничающих поэтов салонного масштаба; жалкая суетливая погоня за наслаждениями — вот слепок с жизни богатых классов. Чудовищна картина борьбы за собственность стяжателей разного сорта, предстающих в образе чадолюбивого Скорпиона, режущего ради своего любимого дитяти все живое, что подвертывается под руку; или в образе толстых и упрямых навозных Жуков — мужа и жены, которые, переругиваясь, сопя и задыхаясь, катят драгоценный навозный шарик, который у них ловко уворовывает другой навозный жук; или в образах «маленьких людей» — Сверчков, норовящих устроить среди идущей повсеместно резни свое маленькое счастье и становящихся жертвами Скорпиона, чью любимую дочку в свою очередь пожирает хитрый Паразит.
Феерическая картина взаимоистребления насекомых, сопровождаемая их философствованиями, являющими собой квинтэссенцию обывательской мудрости: «деньги не пахнут», «по крайней мере, знаешь, для кого живешь», и так далее, — завершается изображением бескомпромиссной битвы двух муравьиных куч, которая ведется муравьиными диктаторами, опирающимися на достижения инженерной и научно-технической мысли, во имя высших расовых, колониальных, национальных, промышленных и прочих столь же возвышенных идеалов, а, по сути, сводится к захвату одной породой муравьев у другой жалкого клочка лесной земли. И когда глава муравьев-победителей, отдавший приказ уничтожить в захваченном муравейнике все живое, торжественно преклонив колени, восславляет великий час исполнения их, муравьиных, национальных амбиций и торговых интересов, Бродяга в справедливом негодовании просто растирает зловредное насекомое подошвой своего драного башмака. Эпизод многознаменательный, подтверждавший, что гуманизм Чапеков обретал действенные, активные черты, отвечавшие идее героического оптимизма, ставшей для Карела Чапека органичной и ведущей.
Пьеса не оставляла никаких сомнений насчет непримиримо критичного отношения братьев Чапеков к современному им обществу. Но горечь, переполнявшая ее, была столь терпкой, что они попытались ее смягчить, несколько видоизменив пессимистический финал пьесы, создав второй его вариант для режиссера, который мог им воспользоваться при желании. В основном варианте Бродяга — этот сильно попорченный механизм, именуемый человеком, — погибал в безнадежной схватке со смертью, вступив в нее после пробуждения от кошмарного сна. Пессимистичность этого финала усугублялась тем, что сцене смерти Бродяги предшествовал эпизод с бабочками-поденками, возглашавшими в восторженном полете вечность жизни и мгновенно падавшими мертвыми с еще не законченным гимном бытию на замолкших навсегда устах.
Но, как и в пьесе «R.U.R.», оборванная нить человеческого существования сплеталась снова: в основном варианте финала пьесы смерть Бродяги как бы компенсировалась рождением ребенка у крестьянской женщины, во втором варианте мотив гибели Бродяги вообще снимался. Несмотря на пессимистическую тональность пьесы и сумрачность основного варианта ее окончания, главенствующей ее идеей было утверждение непобедимости жизни, ее конечного торжества в неустанном движении к самопознанию и совершенствованию. Движение это знает трагические провалы и бездны, но оно неостановимо, и Чапек принимал жизнь как верховную силу, способную развязать и распутать все сложнейшие и казавшиеся неразрешимыми противоречия.
Карелу Чапеку показался недостаточным критицизм пьесы «Из жизни насекомых», поскольку он при всей гротесковой заостренности образов пьесы все же был отмочен некоторой отвлеченностью. Свои сомнения в правильности избранного буржуазным обществом пути исторического развития Карел Чапек недвусмысленно выразил в блещущем остроумием, богатством фантазии, ярмарочно-пестром и ярком, забавном и очень драматичном романе «Фабрика Абсолюта», который сам писатель рассматривал как роман-фельетон. Он обозначил более отчетливо обращение Чапека к социальной проблематике.
Чапек видел, как в годы первой мировой войны и сразу же после нее громадное распространение приобретали консервативно-охранительные, шовинистические идейки и масса людей слепо следовала их влиянию, вторя лозунгам реакционной пропаганды и отдаваясь мифам расы, национальной исключительности, мирового господства, распространявшимся подобно эпидемиям. Эти мифы несли зло и были сами по себе злом. Но что произойдет, если на разобщенное человечество начнет действовать идея абсолютного добра? Задавшись этим вопросом, Чапек изобразил в своем романе-фельетоне феерическую и ошеломляющую картину крушения этой идеи, пришедшей в непримиримое противоречие с национальной, социальной и государственной раздробленностью человечества.
Чрезвычайно дерзка и остроумна исходная мысль «Фабрики Абсолюта». Если согласиться с утверждениями пантеистов о том, что бог существует во всем и есть субстанция материи, то, может быть, человек, владеющий арсеналом современной науки, окажется способен — вольно или невольно — извлечь эту субстанцию из косного материального вещества и открыть ей простор для действия? И вот гениальный инженер Марек, конструируя первый на земле атомный котел и даруя тем самым человечеству почти бесплатную энергию, освобождает при расщеплении атома божественную субстанцию, что приводит к невероятным и неожиданным последствиям. Роман перенасыщен остроумнейшими описаниями обращений в веру и разнообразных чудес, которые начинают творить те, на кого снизошел Абсолют. Юмор Чапека в этих сценах обретает редкостную свободу, фантазия — неутомимую изобретательность. Эпизод вознесения пана Кузенды вместе с пришедшими схватить его полицейскими, или чудесное, головокружительное вращение карусели пана Биндера, вовлекающее в свой радостный полет осененных Абсолютом людей, или, наконец, коллективное обращение в веру пражских городских властей при пуске атомного карбюратора, предназначенного для освещения Праги, исполнены озорного веселья и жизнерадостности.
