– Твоя мать живет все там же, на Драмменсвей? – спросил он.
И тогда Вилфред вдруг понял – Андреас всячески старается подчеркнуть, что все былое давно прошло.
– Все там же! – ответил он со вздохом, словно сто лет минуло с тех пор, как он одолжил бородавчатому Андреасу свой велосипед и вообще помыкал и вертел им по своему усмотрению. – А вы, я слышал, съехали с Фрогнервей?
– Фрогнервей? – Казалось, Андреасу приходится рыться в памяти, вспоминая третичный период. – Ах да, Фрогнервей. Мы со стариком перебрались в квартиру на Юсефинегате. Там просторнее.
Андреас непринужденно продолжал свой рассказ. Мать его умерла. Выходило как бы само собой, что, с тех пор как их семья стала меньше, ей нужно больше места.
– Просторнее, ну как же, понятно, – согласился Вилфред. – А как поживает твой отец?
– Спасибо, как раз сегодня он должен вернуться, ходил в Швецию на яхте.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что твой отец тоже... – Вилфред едва не сказал «спекулирует», но удержался. Он вдруг обрадовался, что именно эти люди вырвались из своих унылых будней и явно ухватились за жизнь с другого конца.
Андреас пропустил вопрос мимо ушей.
– Он навещал наших шведских родственников. Как тебе известно, наша настоящая фамилия Эрн, – сказал он.
Вилфреду стало весело. «Разве мне это известно?» – подумал он. А вслух спросил с любопытством:
– Как она пишется?
– Через «э» оборотное.
– Пиши лучше через «ё».
– Зачем? – Уж не скользнула ли по озабоченному лицу бизнесмена Андреаса легкая тень неуверенности, точно отсвет былых дней, когда Вилфред одним своим замечанием сбрасывал его с вершин восторга в бездну стыда? Так или иначе эта тень быстро исчезла.
– Единственно верное правописание, – веско сказал он. – Старик был у нашей шведской родни и получил на этот счет документы. На днях мы вернемся к нашей старой фамилии.
– И стало быть, будете называться Эрн. Андреас Эрн... – Вилфред как бы примеривался к новому имени. – Ну что ж, звучит недурно.
Андреас скромно сиял.
– По правде сказать, мне-то самому все равно. Но старик...
– Скажи, с каких это пор ты стал звать отца «стариком»? Бросив на Вилфреда быстрый взгляд, Андреас отхлебнул
глоток вермута. Потом пожал плечами.
– Отец увлекся геральдикой, знаешь, всякими там геральдическими щитами и тому подобным... – Секунду поколебавшись, он повертел в руках папку из свиной кожи, которую прихватил с собой из машины. – Сейчас я тебе покажу... – продолжал он все еще с некоторым смущением. – Я несколько дней просидел в Государственном архиве, пока старик был в плавании, и вот нашел древний герб Эрнов... – Он извлек из папки кусок картона, обернутый в папиросную бумагу, и осторожно положил его на скатерть перед Вилфредом. Это был орел – синий на золотом фоне. Вид у него был суровый, как и надлежит орлам.
– А что это он делает головой? – спросил Вилфред.
Поговорили об орлах семейства Олсен, и довольно. Только бы парень не вздумал копаться в этом так долго, что потом сам пожалеет...
– Как что делает? Он ее повернул, ты же видишь. Так и должно быть. Это мне срисовал один художник.
Вилфред посмотрел Андреасу прямо в глаза. Он хотел знать, правильно ли он угадал. Он чувствовал себя предателем, оттого что не мог удержаться от иронии.
– И теперь вы закажете сервиз с орлами? – спросил он, чтобы положить конец неопределенности.
– Как ты угадал? – с восхищением спросил Андреас. – Я только что его заказал. То-то старик обрадуется... – И вдруг по бледному мальчишескому лицу скользнула тень озлобления. – Небось завидуешь. Нам всем в старые времена так нравилась твоя фамилия – Саген. Может, у вас на гербе изображена пила?
– Наверняка, – весело подхватил Вилфред. – Как-нибудь загляну в архив и проверю.
Он с удовольствием замечал, что в мальчишке «старых времен» появилось здоровое чувство самозащиты. Андреас просто создан, чтобы выбиться в люди. Вилфред исполнился странного сочувствия к этому беспомощному мальчугану, который преуспел и разъезжает теперь в автомобиле марки «Хупмобиль».
– Надеюсь, ты разумно распоряжаешься деньгами, которые заработал? – серьезно спросил Вилфред. И быстро добавил, чтобы не задеть Андреаса: – А то сейчас развелось много шалопаев, которые в один прекрасный день окажутся без гроша. Ведь все это долго не продлится. Мой дядя Мартин говорит...
– А это верно, что твой дядя – сторонник немцев? – грубо перебил его Андреас. – Все говорят, что он держит их сторону.
Вилфред подумал. Улыбнулся.
– На мой взгляд, он вообще не держит ничью сторону и, уж во всяком случае, не мою. Но в этих делах он толк знает.
Андреас с вызовом повертел в руках бокал.
– В каких это делах? В экспорте меди в Германию, как я слышал. В то время как наши моряки... – И он печально уставился в стол.
Вилфред снова внимательно вгляделся в него. Нет, Андреас не притворялся. Ни тени иронии не было в выражении его лица – ни тени, ни когда он сочувствовал гибнущим морякам, ни когда разглагольствовал о фамилии Эрн... Вилфред решил поддержать этот тон.
– Да, все это весьма печально, – вздохнул он.
– Печально, еще бы! – запальчиво выкрикнул тот. – Будь уверен, черт побери, мы потом припомним тех, кто помогал немецким свиньям... А ты сам? – спросил он, как бы по ассоциации мыслей. – Не хочешь ли ты сказать, что сам ты не играешь на бирже?
Вилфред рассказал все как есть: что он пробовал играть, но, должно быть, покупал неудачные бумаги. Андреас на минуту задумался. Даже слепой увидел бы, что он размышляет, стоит ли помочь старому другу зашагать в ногу с временем. Но, судя по всему, он подавил в себе это желание.
– Заедем на минуту ко мне, посмотришь нашу квартиру, – предложил он вместо этого.
И снова Вилфреду передалась наивная радость, какую испытывал этот мальчишка, когда мог чем-нибудь похвастаться. Он бросил взгляд па часы.
– В шесть мне надо быть у матери, – сказал он. – И еще по дороге зайти в цветочный магазин.
Сады вдоль Драмменсвей были подернуты солнечной дымкой. В начале Фрогнервей Андреас прибавил газу. Похоже, он навеки возненавидел эту улицу, даже ту ее часть, которая лежала вдали от места его унижения в районе Фрогнер-парка.
– Чертовски дорогие цветы ты купил, – заметил он с восхищением.
– Мама любит орхидеи.
Андреас вытаращил глаза.
– Ты покупаешь цветы матери? – выкрикнул он. У него появилась неприятная манера кричать. Вилфред помнил, что раньше Андреас говорил тихо, почти шепотом.
– Ты, наверное, и сам носишь цветы на могилу матери.
– Ясное дело, – сказал Андреас, остановив машину. – Но моя-то мать умерла.
Это был маленький кирпичный домик – одна из аристократических вилл в той части Юсефинегате, которая относится к району Хомансбю. Они бесцельно прошлись по комнатам – Андреас потерял самоуверенность и притих. Вилфред подумал, что для него уже настало отрезвление. Андреас ведь был неглуп, во всяком случае не настолько глуп, чтобы не почувствовать, когда свалял дурака.
Три смежные, неопределенного назначения комнаты являли собой нечто среднее между спальней и гостиной; все три были роскошно обставлены: диваны со множеством разноцветных подушек, курительные столики и каминные щипцы, которыми никто не пользовался. Вилфред сразу представил себе, как отец и сын бродят среди этого безликого нагромождения вещей, преисполненные мятежной радости оттого, что ничто не напоминает о прошлом.
– Твоему отцу, наверно, очень нравится этот дом, – сказал он, беспомощно оглядевшись.
На лице Андреаса отразилось замешательство. Он заметил кресло-качалку. Оба одновременно заметили ее. И оба разом вспомнили столовую на Фрогнервей и спящего отца, понурого человека, прикрывшего голову газетой, чтобы защититься от мух. И в ту же минуту Вилфреду показалось, что он чувствует знакомый запах, хотя этот запах не мог идти ни от комнат, ни от одежды,– и это пахло не бедностью, нет, это пахло скукой.
– А твой брат? – неожиданно спросил Вилфред.
– Работает в Тейене в институте. Набивает чучела птиц, ты, наверно, помнишь. Но ты вот говорил о родителе... – Андреас вдруг назвал отца «родителем» – так в былые времена иногда называли опостылевших отцов мальчишки, которых помучивала совесть: ведь отцы-то, по всей вероятности, любили своих сыновей, а те не ставили их ни в грош... – Представляешь, родитель захаживает на Фрогнервей, я застукал его на месте преступления. Как видно, он неисправимо сентиментален.
Вилфред вдруг почувствовал, что его тяготит близость этого постороннего друга, которого он когда-то допустил в свое детство и тот шебаршился где-то рядом, хотя общего у них не было ничего – разве что спертый воздух, которым они оба дышали в классе. Чего ради эти люди вечно лезут к нему со своей откровенностью? Не нужна она ему, она ему глубоко противна. Но не успеешь оглянуться, и тебе уже изливают душу. Всегда им удается накинуть на него холодную, влажную пелену и как бы поймать его в сети. В душе Вилфреда вспыхнуло неподдельное раздражение.
