Недоуменье Ани все росло. Но ей казалось, что не стоит перебивать Голубя.
— И так нелегко высиживать яйца, — воскликнул он, — а тут еще изволь днем и ночью оберегать их от змей! Да ведь я глаз не прикрыл за последние три недели!
— Мне очень жаль, что вас тревожили, — сказала Аня, которая начинала понимать, к чему он клонит.
— И только я выбрал самое высокое дерево во всем лесу, — продолжал Голубь, возвышая голос до крика, — и только успел порадоваться, что от них отделался, как нате вам, они, вертлявые гадины, с неба спускаются. Прочь, змея!
— Да я же говорю вам — я вовсе не змея! — возразила Аня. — Я… я… я…
— Ну? Кто же ты? — взвизгнул Голубь. — Вижу, что ты стараешься придумать что-нибудь.
— Я — маленькая девочка, — проговорила Аня не совсем уверенно, так как вспомнила, сколько раз она менялась за этот день.
— Правдоподобно, нечего сказать! — презрительно прошипел Голубь. — Немало я видел маленьких девочек на своем веку, но девочки с такой шеей — никогда! Нет, нет! Ты — змея, и нечего это отрицать. Ты еще скажи, что никогда не пробовала яиц!
— Разумеется, пробовала, — ответила правдивая Аня, — но ведь девочки столько же едят яйца, как и змеи.
— Не думаю, — сказал Голубь. — Но если это и правда, то, значит, они тоже в своем роде змеи — вот и все.
Ане показалось это совсем новой мыслью, и она замолчала на несколько мгновений, что дало Голубю возможность добавить:
— Ты ищешь яйца, это мне хорошо известно, и безразлично мне, девочка ты или змея!
— Мне это не все равно, — поспешно сказала Аня. — Но дело в том, что я яиц не ищу, а если б и искала, то во всяком случае мне не нужны были бы Ваши: я не люблю их сырыми.
— Тогда убирайся, — проворчал Голубь и с обиженным видом опустился в свое гнездо. Аня же скрючилась между деревьями, причем шея ее все запутывалась в ветвях, и ей то и дело приходилось останавливаться, чтобы распутать ее.
Вспомнив, что в руках у нее остались оба кусочка гриба, она осторожно принялась за них, отгрызая немного то от одного, то от другого и становясь то выше, то ниже, пока, наконец, не вернулась к своему обычному росту.
Так много времени прошло с тех пор, как была она сама собой, что сперва ей показалось это даже несколько странным. Но вскоре она привыкла и стала сама с собой говорить.
— Ну вот, первая часть моего плана выполнена! Как сложны были все эти перемены! Никогда не знаешь, чем будешь через минуту! Как бы ни было, а теперь я обычного роста. Следующее — это пробраться в чудесный сад — но как это сделать, как это сделать?
Так рассуждая, она внезапно вышла на прогалину и увидела крошечный домик около четырех футов вышины.
«Кто бы там ни жил, — подумала Аня, — нехорошо явиться туда в таком виде: я бы до чертиков испугала их своей величиной!» Она опять принялась за правый кусочек гриба и только тогда направилась к дому, когда уменьшилась до десяти дюймов.
Глава 6. ПОРОСЕНОК И ПЕРЕЦ
Некоторое время она глядела на домик молча. Вдруг из леса выбежал пышный лакей (она приняла его за лакея благодаря ливрее: иначе, судя по его лицу, она назвала бы его рыбой) — и громко постучал костяшками рук о дверь. Отпер другой лакей, тоже в пышной ливрее, раскоряченный, лупоглазый, необычайно похожий на лягушку. И у обоих волосы были мелко завиты и густо напудрены.
Ане было очень любопытно узнать, что будет дальше, и, стоя за ближним стволом, она внимательно прислушивалась.
Лакей-Рыба начал с того, что вытащил из-под мышки запечатанный конверт величиной с него самого и, протянув его лакею, открывшему дверь, торжественно произнес:
— Для Герцогини. Приглашение от Королевы на игру в крокет.
Лакей-Лягушка таким же торжественным тоном повторил, слегка изменив порядок слов:
— От Королевы. Приглашение для Герцогини на игру в крокет.
Затем они оба низко поклонились и спутались завитками.
Аню это так рассмешило, что она опять скрылась в чащу, боясь, что они услышат ее хохот, и когда она снова выглянула, то уже Лакея-Рыбы не было, а другой сидел на пороге, тупо глядя в небо.
Аня подошла к двери и робко постучала.
— Стучать ни к чему, — сказал лакей, не глядя на нее, — ибо, во-первых, я на той же стороне от двери, как и Вы, а во-вторых, в доме такая возня, что никто вашего стука все равно не услышит.
И действительно: внутри был шум необычайный: безостановочный рев и чиханье, а порою оглушительный треск разбиваемой посуды.
— Скажите мне, пожалуйста, — проговорила Аня, — как же мне туда войти?
— Был бы какой-нибудь прок от вашего стука, — продолжал лакей, не отвечая ей, — когда бы дверь была между нами. Если б Вы, например, постучали бы изнутри, то я мог бы Вас, так сказать, выпустить.
При этом он, не отрываясь, глядел вверх, что показалось Ане чрезвычайно неучтивым. «Но, быть может, он не может иначе, — подумала она. — Ведь глаза у него на лбу. Но, по крайней мере, он мог бы ответить на вопрос».
— Как же я войду? — повторила она громко.
— Я буду здесь сидеть, — заметил лакей, — до завтрашнего дня.
Тут дверь дома на миг распахнулась, и большая тарелка, вылетев оттуда, пронеслась дугой над самой головой лакея, легко коснувшись кончика его носа, и разбилась о соседний ствол.
— И, пожалуй, до послезавтра, — продолжал лакей совершенно таким же голосом, как будто ничего и не произошло.
— Как я войду? — настаивала Аня.
— Удастся ли вообще Вам войти? — сказал лакей. — Вот, знаете, главный вопрос.
Он был прав. Но Ане было неприятно это возражение.
«Это просто ужас, — пробормотала она, — как все эти существа любят рассуждать. С ними с ума можно сойти!»
Лакей воспользовался ее молчаньем, повторив прежнее свое замечание с некоторым дополненьем.
— Я буду здесь сидеть, — сказал он, — по целым дням, по целым дням… без конца…
— А что же мне-то делать? — спросила Аня.
— Все, что хотите, — ответил лакей и стал посвистывать.
— Ну его, все равно ничего не добьюсь, — воскликнула Аня в отчаянии. — Он полный дурак! — и она отворила дверь и вошла в дом.
Очутилась она в просторной кухне, сплошь отуманенной едким дымом. Герцогиня сидела посредине на стуле о трех ногах и нянчила младенца; кухарка нагибалась над очагом, мешая суп в огромном котле.
«Однако сколько в этом супе перца!» — подумала Аня, расчихавшись.
Да и весь воздух был заражен. Герцогиня и та почихивала; ребенок же чихал и орал попеременно, не переставая ни на одно мгновение. Единственные два существа на кухне, которые не чихали, были кухарка и большой кот, который сидел у плиты и широко ухмылялся.
— Будьте добры мне объяснить, — сказала Аня робко, так как не знала, учтиво ли с ее стороны заговорить первой. — Почему это ваш кот ухмыляется так?
— Это — Масляничный Кот, — отвечала Герцогиня, — вот почему. Хрюшка!
Последнее слово было произнесено так внезапно и яростно, что Аня так и подскочила; но она сейчас же поняла, что оно обращено не к ней, а к младенцу, и, набравшись смелости, заговорила опять:
— Я не знала, что такие коты постоянно ухмыляются. Впрочем, я вообще не знала, что коты могут это делать.
— Не всегда коту масленица, — ответила Герцогиня. — Моему же коту — всегда. Вот он и ухмыляется.
— Я этого никогда не знала, — вежливо сказала Аня. Ей было приятно, что завязался умный разговор.
— Ты очень мало что знаешь, — отрезала Герцогиня. — Это ясно.
Ане не понравился тон этого замечания, и она подумала, что хорошо бы перевести разговор на что-нибудь другое. Пока она старалась найти тему, кухарка сняла с огня котел с супом и тотчас же принялась швырять в Герцогиню и в ребенка все, что попадалось ей под руку: кочерга и утюг полетели первыми, потом градом посыпались блюдца, тарелки, миски. Герцогиня не обращала на них никакого вниманья, даже когда они попадали в нее, ребенок же орал беспрестанно, так что все равно нельзя было знать, когда ему больно — когда нет.
— Ах, ради Бога, будьте осторожны! — вскрикнула Аня, прыгая на месте от нестерпимого страха. — Ах, вот отлетел его бесценный нос! — взвизгнула она, когда большая тарелка чуть не задела младенца.
— Если б никто не совался в чужие дела, — сказала хриплым басом Герцогиня, — земля вертелась бы куда скорее.
— Что не было бы преимуществом, — заметила Аня, воспользовавшись случаем, чтобы показать свое знанье. — Подумайте только, как укоротился бы день. Земля, видите ли, берет двадцать четыре часа…
— В таком случае, — рявкнула Герцогиня, — отрубить ей голову!
Аня с тревогой поглядела на кухарку, не собирается ли она исполнить это приказанье, но кухарка ушла с головой в суп и не слушала.
Аня решилась продолжать.
— Двадцать четыре часа, кажется, — или двенадцать? Я…
— Увольте, — сказала Герцогиня. — Я никогда не могла выносить вычисленья! И она стала качать своего младенца, выкрикивая при этом нечто вроде колыбельной песни и хорошенько встряхивая его после каждого стиха.
