— Сделайте два шага вперед.
Носовой платок продвинулся над кустами.
— Еще шаг!.. Еще!.. Стоп!.. Пострадавший мог пройти посредине лавы по крайней мере метра два под прикрытием дерева.
— Больше, Алексей Федорович! Три метра! — крикнул из-за кустов следователь.
— Проверим с другой точки. — Прокурор отошел к месту, с которого стрелял Митягин.
Снова медленно поплыл над кустами привязанный к палке платок.
— Вижу… Вижу…— бросал прокурор.
— Еще шага четыре — и лава кончится!
— Стоп!..
— Три шага до берега. Почти весь путь открыт!
— Не будем спешить с выводами. Просмотрите внимательно настил, не осталось ли где следов крови, — приказал прокурор.
Уже немолодой, долговязый Дитятичев встал на четвереньки и пополз по шатким жердям, словно обнюхивая их, временами останавливался, изучал внимательно. Так он прополз от берега до берега, поднялся, деловито стряхнул грязь с колен.
— Следов нет. — Он подошел к Семену: — Вы с какого места бросились в воду?
— Вроде посередке. Как гармошку увидел, тaк и прыгнул.
— Где была гармошка?
— Да в воде.
— Понятно, что не в небе. В каком месте?
— Возле середки лавы, чуть поодаль.
— А где наткнулись на тело?
— Шага через четыре к этому берегу. Тут течения-то, считай, нет — бочаг. Как шагнул, чую — прислоняется…
— Добро. Все за то, что парень в момент выстрелов находился приблизительно на середине мостков, а не возле того или другого берега.
— Оставьте эти хитроумия. Займитесь медведем да пулю найдите. Она все объяснит, — предложил прокурор.
Обступили медведя. Врачиха присела возле морды, рой мух с жужжанием взлетел в воздух.
— Что это? — удивленно показала врачиха на медвежий загривок.
— Это собака…— ответил Семен. — Покуда мы паренька из воды вытаскивали да покуда обхаживали его, она, проклятущая, лютовала на хозяина.
— Почему именно это место рвала?
— Кто ее знает. Так понравилось, видать.
Врачиха, хмурясь, осторожно стала ворочать белыми тонкими пальцами крупную, кудлатую, с грубыми и могучими формами башку зверя.
— Что за беда? Не вижу пулевого отверстия.
— Глядите, глядите. Медведь, судя по рассказам, упал замертво при выстрелах.
— Может, в области сердца. Попробуйте его перевернуть на спину, грудь осмотрю.
Общими усилиями — Семен, Дитятичев, Дудырев, шофер с машины — цепляясь за густую шерсть на боках, толкая друг друга плечами, перевернули тяжелую тушу.
Сосредоточенно нахмурившееся миловидное лицо врачихи склонилось над звериной грудью, маленькая рука медленно, вершок за вершком, ощупывала грудь, живот, бока.
— Есть! Ранена лапа! Но это же… не опасная рана. От такой бы он сразу не умер.
— Это я ковырнул. Первая…— торопливо пояснил Семен. — Еще на пожневских покосах, как нагнали, в него ударил. В голову целил, да, видать, в ту минуту лапой прикрылся. Он с этой раной часа три бегал от нас.
— Не пойму, куда же девалась та рана, смертельная? — недоумевала врачиха, продолжая медленно шарить рукой по шерстистому туловищу.
— Может, сердце сдало? И такое, я слышал, у медведей бывает, — подсказал прокурор.
— Наверно, бывает, хотя и редко, — неохотно согласилась врачиха. — Не очень-то привлекательное занятие такой туше при таких условиях вскрытие делать с моими инструментами. Поищем еще.
— Ищите. И нам интересно знать, что от пули дядько погиб, а не от своей сердечной слабости. Обе пули мимо него прошли, тогда и вовсе не выпутаешься…
— Обождите, обождите! — Врачиха ухватилась обеими руками за медвежью морду, с усилием раздвинула пасть. — Ну, так и есть! Как же я раньше-то не догадалась? Глядите! Убит! Пуля попала прямо в раскрытую пасть. Видите, выбиты передние зубы, в том числе и клык. И кажется… пуля прошла ниже глотки…
— Кромсайте! Ищите пулю! — приказал прокурор. Врачиха сокрушенно покачала головой.
— Такие могучие кости и сочленения, а я инструменты-то взяла…
— Ищите!
Следователь присел на корточки рядом с врачихой.
Медведь лежал на самом солнцепеке. Воздух застыл от зноя. От звериной туши несло крепким, острым запахом нечистоплотного лесного животного, к нему примешивался неприятно мутящий запах свернувшейся крови. Все отошли в сторону, уселись в тени, только следователь остался возле врачихи, помогал ей. Да вокруг ходил шофер, с любопытством и удивлением приглядывался к убитому зверю.
Прокурор, вытянув на траве негнущуюся ногу, задумчиво курил. Дудырев казался тоже спокойным, но его слишком неподвижное осунувшееся небритое лицо, устремленный вперед из-под тяжелого лба замороженный взгляд, жадные короткие затяжки папиросой выдавали взволнованность.
А в нескольких шагах от них сидели рядышком и молчали фельдшер Митягин и отец убитого — Михайлo Лысков. Голова Митягина безвольно поникла на грудь. Михайло устало мигал, глядя куда-то мимо врача и следователя, возившихся у медвежьей туши. Это был тщедушный мужик с надубленным, изрезанным глубокими морщинами кротким лицом, один из тех, про кого обычно говорят — воды не замутит. Все время он держался в стороне, не плакал, не кричал, не приставал ни к кому с вопросами, и о нем как-то забыли.
Семен Тетерин, всегда уверенный в себе, всегда спокойный, на этот раз чувствовал в душе непонятный разлад. Его расстраивала возня около медведя, озлоблял парень — шофер с дудыревской машины. Ходит вокруг зверя, глядит не наглядится на диковинку. Рядом же убитый человек лежит, такой же парень, как и он. Неужели медведь интереснее? Посовестился бы для виду пялить глаза. Раздражали Семена и яркий солнечный свет, и запах медведя, и долговязый следователь, и врачиха. Он постоянно ощущал присутствие Михайлы, боялся взглянуть в его сторону… Даже мальчишкой Семен не плакал. Мать, которой случалось задавать ему трепку, всегда жаловалась: «Не выбьешь слезу из ирода». А тут надрывается душа, кипят слезы, вот-вот вырвутся — это при людях-то! Вот бы подивились: Семен-медвежатник, ну-ко, слезу пустил…
Наверно, всем было нелегко, даже прокурор, посторонний к событию человек, приехавший сюда по службе, произнес со вздохом:
— Вот ведь как получается: не угадаешь, где несчастье настигнет. Чистая случайность.
Дудырев, к которому он обратился, промолчал.
В это время следователь и врачиха поднялись возле медвежьей туши. Кряхтя, с усилием опираясь о палку и ствол дерева, встал прокурор.
— Ну как?..
Следователь развел длинными руками.
— Нет пули.
— Не проглотил же ее потапыч?
— Прошла навылет. И собака-то рвала загривок потому, что там было выходное отверстие. Где кровь, рвала.
— Вы уверены, что пуля вылетела?
— Врач уверен, а я не имею права ей не доверять.
— Поискать если кругом…— несмело предложил прокурор, но, взглянув на склон позади медведя, заросший травой и молодой порослью ольхи, на буйно подымающиеся кусты по берегу речки, махнул рукой. — Бесполезно. Давайте закругляться — да домой…
Врачиха, стянув резиновые перчатки, собрав инструменты, направилась к реке мыть руки. Лицо у нее было потным и усталым.
Всех дома ждали дела. Всех, даже Митягина. На берегу лесной речонки остались только Семен и Михайлa Лысков.
Лишь потоптанная трава да брошенные то там, то сям окурки напоминали о недавнем нашествии.
Изменилась еще поза медведя. Он теперь лежал на боку, чья-то рука прикрыла лапой раскромсанную морду. Над ней уже снова вились мухи.
Семен подошел к Михайле, выводившему из леса лошадь.
— Помочь тебе довезти парня-то? На оврагах поди один не удержишь — завалишься.
— Ну, коль нетрудно…
Они уложили на сено убитого, поудобнее приладили все время косо сваливающуюся на один бок голову. Михайлo разобрал вожжи, молча тронулись в лес.
Но, не проехав и двадцати шагов, Михайло выронил вожжи, шагнул в сторонку, опустился на землю.
— Чтой-то со мной делается… Ноги не держат.
Маленький, узкоплечий, крупноголовый, с раздавленными работой кистями рук, сложенными на коленях, под глазами набрякшие мешки, крупный, мясистый нос уныло висит… И от чужого горя, невысказанного, непоправимого, безропотного, у Семена Тетерина перехватило горло. Он вновь почувствовал странный разлад в душе. Тянуло уйти в сторонку, спрятаться в лесу и без свидетелей, ну, не плакать — где уж! — а просто забыться. Семен переминался возле Михайлы, с мученическим лицом, почтительно глядя в сторону.
Михайло глубоко и прерывисто вздохнул, вяло пошевелился, стал подыматься.
— Садись, что ли, наперед, — посоветовал Семен. — А вожжи мне дай.
— Ничего. Полегчало… Дойду.
Разбирая вожжи, Михайло негромко сообщил:
— Двух-то старших у меня в войну убило… Этот последыш.
И они снова молча пошли. Михайло, придерживая вожжи, чуть впереди, Семен — отступя от него шагов на пять.
