Где-то по соседству с этой категорией на иерархической лестнице оказываются «двубортники», или кадеты. Этих мальчуганов отправляют в плавание для того, чтобы из них вышли коммодоры, а для того чтобы стать коммодорами, многие из них считают необходимым жевать табак, пить бренди с водой и крыть почем зря матросов. Так как на корабль они попадают лишь для того, чтобы проходить школьный курс и знакомиться с обязанностями лейтенанта, и так как, пока они не приобретут надлежащих знаний, чтобы занять этот пост, им на корабле почти нечего делать, они становятся тут чем-то вроде лишнего груза. На перенаселенном фрегате они то и дело попадаются под ноги то матросам, то офицерам, почему и возникла пословица: «Что никчемный человек, что кадет на корабле — оба в ногах путаются».
Во время шквала, когда всех свистят наверх, палуба так и кишит от носящихся взад и вперед без всякой цели и смысла кадетов, которые неспособность заняться чем-нибудь полезным восполняют громкой руганью, взрываясь у вас под ногами, как мины. Среди них есть совершенно невозможные мальчишки, носящие свои шляпы набекрень под залихватским углом и боевые, как молодые петухи. Они имеют обыкновение употреблять огромные количества макассарского масла и колумбийского бальзама [55]. Они спят и видят, как бы отрастить себе бачки и иной раз, умастив себя всякими снадобьями, ложатся на солнце, чтобы повысить плодоносность своих подбородков.
Так как единственный способ научиться командовать — это научиться выполнять команды, на военном корабле у лейтенантов вошло в привычку гонять кадетов, как соленых зайцев, по разным поручениям. Не имея определенных постов на корабле, они вечно куда-то мчатся, но до цели никогда не добираются. В некоторых отношениях им приходится даже туже, чем матросам. Для старших они служат посыльными и мальчиками на побегушках.
— Мистер Пёрт! — кричит вахтенный офицер некоему юнцу на баке.
Мистер Пёрт подходит, отдает честь и замирает в почтительном ожидании.
— Ступайте и скажите боцману, что он мне нужен.
И с этим опасным поручением кадет устремляется прочь, сияя от гордости.
Кадеты живут отдельно в отведенной для них каюте, где теперь они уже стали обедать за столом, покрытым скатертью. На столе у них красуется судок. Прислуживают им другие мальчики, набранные из команды корабля. Кадетам даже случается пить кофе из фарфора. Если оставить в стороне эти современные усовершенствования, клуб их в некоторых отношениях с каждым днем все больше приходит в упадок: фарфор бьется, лакированный кофейник покрывается зазубринами, точно оловянная кружка в пивной, вилки начинают смахивать на зубочистки (каковыми они зачастую служат), а столовые ножи так часто используются для перерубания твердых предметов, что превращаются в ручные пилы; скатерть же отправляют для постановки заплат к паруснику. Во многих отношениях кадеты весьма напоминают, особенно по части галдежа, студентов первого или второго курса какого-либо колледжа, живущих в его здании. Каюта жужжит и гудит, как улей или как детский сад в жаркий день, когда воспитательница задремала с мухой на носу.
На фрегатах кают-компания, убежище лейтенантов, непосредственно соседствует с каютой кадетов, расположенной на той же палубе. Часто, когда кадеты, проснувшись раньше всех, как это свойственно юнцам, начинают лягаться в своих койках или играть в пятнашки между шкентросами, старшему офицеру случается врываться к ним с возгласом:
— Молодые люди, я, право, удивлен. Немедленно прекратите эти фокусы. Мистер Пёрт, что это вы там делаете за столом без штанов? По койкам, по койкам! И чтоб я такого больше не видел. Если вы опять обеспокоите кают-компанию, вам придется иметь дело со мной.
С этими словами седовласый старший офицер отправляется к себе в каюту досыпать прерванный сон, подобно отцу многочисленного семейства, появившемуся в халате и шлепанцах в детской, чтобы утихомирить свое ни свет ни заря расшалившееся потомство.
Спустившись от коммодора до кадетика, мы дошли наконец до компании трудно определимых существ, также столующихся отдельно от матросов. В эту компанию, согласно традициям военного корабля, определяют ряд подчиненных лиц, включая начальника судовой полиции, баталера, судовых капралов, сержантов морской пехоты и подшкипера, образующих первую ступень аристократии над матросами.
Начальник судовой полиции сочетает в своем лице констебля и школьного учителя; ходит он в партикулярном платье и символом власти ему служит трость из ратана [56]. Все матросы ненавидят его. Одна из его обязанностей — быть универсальным доносчиком и ищейкой, разыскивающей всех в чем-либо провинившихся. Жилая палуба — безраздельное царство этого человека. От взгляда его не ускользает ни одно жирное пятно, посаженное артельщиком матросского бачка; он подгоняет отстающих, чтобы те живее взбирались по трапам, когда наверх вызывается вся команда. Бдительностью он обязательно должен быть подобен Видоку [57]. Жалости он не знает, но не знает и благодарности за свои труды. Темными ночами большинство начальников полиции должны все время быть начеку, чтобы мгновенно отпрянуть от сорокадвухфунтового ядра, которое могут уронить на них в люк.
Судовые капралы — помощники и сподвижники этой достойной личности.
Морские сержанты — это обычно высокие парни с негнущимися спинами и твердым характером, весьма разборчивые в своих вкусах и симпатиях.
Подшкипер — господин, имеющий нечто вроде конторы в пропахшем смолой складе, расположенном в носовом трюме. К нему мы еще вернемся.
Кроме этого начальства никто не столуется отдельно от матросов.
Так называемые «унтер-офицеры», то есть боцманматы, старшины-артиллеристы, плотники и парусники; старшины марсовые; старшие унтер-офицеры по баку, по корме, заведующие носовым и главным трюмами, старшины-рулевые — все едят вместе с командой, и в американском флоте вся разница между ними и рядовым матросом заключается в том, что они получают несколько больше жалования. В английском они носят в качестве знаков различия короны и якоря на рукавах бушлатов, в то время как во французском их можно распознать по шерстяным нашивкам на том же месте, напоминающим галуны, которые в армии отличают сержантов и капралов.
Из всего этого явствует, что критерием общественного положения на военном корабле является стол. Коммодор ест один, поскольку на корабле нет равного ему по рангу. То же относится и к командиру корабля. Что же до офицеров кают-компании, кондуктóров, кадетов, начальника полиции и простых матросов, то все они, соответственно, едят вместе, ибо представители всех этих групп находятся друг с другом на равной ноге.
[58]
Впрочем, критерием общественного положения на военном корабле служит не только стол, но и обеденный час. Кто ест позже всех, тот и выше всех рангом. Чем раньше ешь, тем меньше с тобой считаются. На флагманском корабле коммодор обычно обедает в четыре — в пять, командир корабля — часа в три, лейтенанты — в два, а люди (каковым выражением шканцы обозначают матросов), принимаются за свою солонину точно в полдень.
Таким образом, если два сословия: военно-морские короли и военно-морские лорды — вкушают пищу в довольно патрицианское время, чем в конечном итоге наносят ущерб своим пищеварительным органам, черная кость, люди, сохраняют себя в добром здравии, держась примера королевы Елизаветы и Франклина [59], и по доброй старомодной традиции едят в полдень.
Двенадцать часов! Это естественный центр, замковый камень, ядро и сердцевина дня. В этот час солнце добралось до вершины своего холма, и в то время как оно как бы застывает там на мгновение, прежде чем спуститься в другую сторону, вполне разумно предположить, что передышка эта вызвана тем, что оно обедает, демонстративно ставя себя в пример всему человечеству. Вся остальная часть дня — afternoon; самый звук этого славного англосаксонского слова навевает мысль о фальштате на подветренной стороне и перспективе соснуть; летнее море, нежные бризы, едва касающиеся его поверхности, сонные дельфины, скользящие в отдалении.
Afternoon — послеполуденное время — в самом понятии «после» как бы заключена мысль о каком-то дивертисменте, следующем за большой драмой дня, о чем-то, что нужно воспринимать лениво и не торопясь. Но может ли это быть, если обед у вас в пять? В конце-то концов, хоть «Потерянный рай» и благороднейшая поэма и нам, военным морякам, в значительной мере присуще бессмертие небожителей, признáемся, друзья, чистосердечно — обед для нас по существу является самым важным событием в нашем подлунном бытии. Что был бы день без обеда? Безобеденный день? Уж лучше было бы ему обратиться в ночь.
