— Мамаша все в кино ходит, — пояснил Сид. — По ней, там одни гориллы да гангстеры.
— Ка-ак пальнет! — сердито сообщила гостья. — Я так понимаю, это надо запретить. А Полли прямо говорит, не скрывает, что оттуда, но чтобы кого застрелила… Тихая такая, воспитанная. И работница хорошая. Женись, сынок, женись, бывает и хуже. Никого не застрелила.
— Чего мне жениться, мать? — сурово сказал Сид. — Еле кручусь, работы много. Мне не до баб. Я в свои ножницы влюбленный.
— Меня бы кто любил! — взвыла мамаша.
— Хорошее дело. А то, может, чаю? Оп-ля, пошли!
— Где Тони… ик… его милость? Мы не обнимались!
— Обниметесь, обниметесь, — заверил Слингсби. — Идем! Нет, таких зануд…
Двери закрылись, в комнате воцарился мир.
Мир распростер свои мягкие крылья не только над гостиной. День достиг той точки, когда (если каким-то чудом погода стоит хорошая) все сущее озаряет поистине волшебный свет. Люди, звери, вещи словно заснули. Лужайку покрыла тень. В кустах щебетали птицы. Предвечерние ветерки обещали долгожданную прохладу.
Эту мирную тишину нарушили зловещие звуки. Сами по себе они вполне привычны в наше автомобильное время — гудки, скрип тормозов, сдавленный крик; но сейчас они просто поражали, как какая-нибудь сенсация.
Сменила их тишина, тоже довольно зловещая. Потом заскрипел гравий, и в дом, через окно до полу, вошел лорд Дройтвич без пиджака. Шел он осторожно, поскольку нес девушку. Завидев диван, он прислонил ее к подушкам, отошел немного, отер лоб и вгляделся получше, после чего сказал:
— Ой, Господи!
Девушка лежала на спине, закрыв глаза. Ему она напомнила подбитую птичку, а так, сама по себе, была субтильной, даже хрупкой и очень хорошенькой. Несчастному пэру показалось, что губы у нее как раз такие, которые охотно улыбнутся, если вообще приоткроются.
— Ой, Господи! — повторил он. — Ой, батюшки!
С отчаяния он взял неподвижную ручку и стал ее гладить изо всех сил. Казалось, что бьешь бабочку, но он не сдавался, и, наконец, девушка открыла глаза.
Они были приятные — большие, цвета старого хереса, но даже если бы они оказались рыбьими, он все равно бы обрадовался. Открыла — и на том спасибо.
— Привет! — сказала она.
Голос тоже был приятный — мелодичный, низкий, но Тони плохо разбирался и в голосах. Он молча вытирал лоб. Девушка огляделась и, видимо, что-то вспомнила.
— Знаете, — сказал Тони, с облегчением и даже почтением глядя на нее, — я в жизни не видел такой замечательной девушки.
Она улыбнулась. Да, он был прав. Улыбалась она при малейшей возможности.
— Это вы про меня? Почему?
— Во-первых, — отвечал Тони, — потому что вы улыбаетесь, хотя я вас переехал. Во-вторых, потому что вы не спросили: «Где я?»
— Я и так знаю.
Тони глотнул воздуху.
— Я знаю, где должен быть я, — сказал он. — В суде. Судья надевает шапочку и говорит: «Подсудимый!..»
— Да вы же не виноваты! Я выскочила из кустов прямо под колеса.
— Выскочили?
— Еще как! Надо быть осторожней.
— И мне тоже. Скажите, вы часто сидите в кустах?
— Там была белка. Я хотела ее рассмотреть. Вы их любите?
— Мы редко встречались.
— А я их много видела, в Центральном парке, но издалека.
— В Центральном парке? Это в нью-йоркском?
— Да.
— Значит, вы оттуда?
— Да. Жила там всю жизнь, пока сюда не приехала.
— Почему вы приехали?
— Очень хотела увидеть разные страны. А с Англии начала, потому что язык один.
— Ага, понятно!
— Подкопила денег, и пожалуйста!
— Какая вы смелая!
— Получилось очень хорошо. У меня прекрасная работа.
— А где?
— У мистера Прайса.
— Вон что! Вы у Сида служите?
— Да. Я маникюрша. А вы его знаете?
— Очень давно.
— Ну да, вы же здесь работаете. Наверное, он тут часто бывает.
— Часто. Его мать была здесь няней.
— Да-да. Смешно, правда? Он рос вместе с лордом Дройтвичем. То есть, когда они были совсем маленькие. Наверное, их иногда путали. А теперь мистер Прайс — парикмахер, у лорда Дройтвича — такой замок… Ой, послушайте! Вам не влетит, что вы меня сюда принесли?
— Конечно, нет!
— Что ж, вам виднее. Вообще-то я думала…
— Да, кстати! Как это я не спросил? Вы не ранены? Она подумала.
— Не знаю. Странное такое чувство. Тони поднял и опустил ее руку.
— Больно?
— Н-нет, — неуверенно сказала она. — А вот колено побаливает.
— Можно, я посмотрю? Теперь их не закрывают.
— Да, это верно. Осторожней, пожалуйста!
Она спустила чулок. Он тщательно осмотрел ногу.
— Ссадины есть. Пойду, намочу платок.
Он отошел к чайному столу, вернулся с очень мокрым платком и осторожно приложил его к колену.
— Если надо, кричите, — предложил он.
— Да что вы, совсем не больно. — Она огляделась. — Какая красота! Наверное, хорошо тут работать. Говорят, лорд Дройтвич очень добрый.
— Кто говорит?
— Миссис Прайс. Она его обожает. Ее послушать, он был ужасно красивым младенцем. У нее есть фотография, он в раковине, совсем голый.
— Гадость какая!
— Ну, что вы! Очень хорошенький. Добрый такой. Он женат?
— Вроде бы собирается.
— Конечно, уж кто-нибудь его подцепил. Тони это не понравилось.
— Что с вами? — спросила девушка.
— Да так, ничего. — Он положил мокрый платок в карман. Она натянула чулок, пошевелила коленом и сообщила:
— Гораздо легче.
Тони стоял, немного нахмурив лоб. Ему казалось, что помолвка должна бы вызвать более теплые чувства. То Фредди, а теперь эта барышня с какими-то странными глазами…
— Подцепил? — проверил он.
— Ну, конечно. Из-за титула.
Тони вымученно улыбнулся. Да, как-то все странно.
— А вам не приходило в голову, — осведомился он, — что лорда Дройтвича можно полюбить?
Она покачала головой, и так резко, что каштановые волосы упали на глаза.
— Нет. Светских девушек я знаю. Я им делаю маникюр.
— Они вам что-то рассказывают?
— Они разговаривают друг с другом, словно меня и нет. Да, я-то их знаю. Щучки, вот они кто.
Тони стало еще хуже.
— А как они… подцепляют мужчин?
— Ну, льстят им… воркуют… Много есть способов. Притворяются, что влюблены. Кокетничают с кем-нибудь, чтобы вызвать ревность…
— Берти!
— Что?
— Ничего. Так, междометие. От избытка сердца. Говорите, говорите.
— Я думаю, в таком месте они будут гулять с ним при луне…
Тони потер подбородок.
— А Фредди-то прав.
— Фредди?
— Это мой брат.
— Он тоже тут работает? Тони засмеялся.
— Кто, Фредди? Вы его не знаете. Уж он-то не сеет, не жнет…[62]
Она удивилась.
— Слушайте, — спросила она, — кто вы? Как-то вы говорите… не похоже на шофера.
— Добрый вечер, милорд, — раздался голос матушки Прайс. — А я — ик — вас ищу-ищу!
Девушка вскочила, укоризненно глядя на Тони.
— Милорд?!
— Вы уж простите. Привет, няня.
— Это нечестно!
— Да-да. Простите.
— Нет, так меня провести!
— Полли, — укоризненно сказала миссис Прайс, — что ты говоришь? «Провести», это надо же!
— Няня, — возразил ей лорд, — мне очень стыдно, но это правда. Надо было меня лучше воспитывать.
— Я ли вас не холила, я ли не лелеяла, — запричитала мамаша Прайс.
— А щеткой не били. И что же? Я солгал нашей гостье. Да-да, солгал. Если хотите — наврал. Боже ты мой!
Он закрыл лицо руками. Полли засмеялась. Миссис Прайс стала строже.
— Полли, ты обидела его милость.
— Нет, — сказал Тони, — это я обидел Полли. Наехал на нее. Так мы познакомились.
— Ничего не понимаю, — сказала миссис Прайс— Что-то это все мне не нравится.
Вероятно, она развила бы тему, но дверь открылась, и явился Слингсби.
— Опять она тут! Сколько тебе говорить… — Он заметил Тони. — Прошу прощения, милорд. Я не знал, что здесь ваша милость.
— Ничего, Слингсби, ничего.
— Разрешите заверить, милорд, что эта особа без моего ведома то и дело, pardon, суется сюда, как кролик в норку.
— Да сказано вам, я не против. Мы так мило болтаем.
— Чрезвычайно рад, милорд. Тони обернулся к Полли.
— Кстати, — сказал он, — познакомились ли мы? Я — Дройтвич. Лорд.
— А я — Браун. Полли.
— Очень рад, мисс Браун.
— Я тоже, лорд Дройтвич,
Они пожали друг другу руки. Тут и вошли леди Лидия с сэром Гербертом.
Леди Лидия остановилась, едва переступив порог. Она не любила миссис Прайс и не считала, что место ей в гостиной. Кроме того, ругая беспечную Полли, мамаша Прайс занимала слишком много квадратных футов.
— А, Прайс, — сказала она. — Как поживаете?
Мамаша Прайс сделала книксен.
