— Трусы! — послышалось в ответ.
В него полетело сразу несколько комьев. Началось настоящее состязание в меткости. Мальчишки стали бросать в него и щепки. Когда поблизости не осталось грязи, полетели камни.
— Долой убийцу! — закричал кто-то, хотя всем было известно, что он пока никого не убил. Наоборот, он был единственный человек в поселке, заработавший синяки. Столько лет он боролся за независимость и нигде, никогда не встречал таких разногласий, как в Осейри: Салка Валка и Свейн Паулссон предали дело родины. Говорят, управляющий грозился уехать отсюда, потому что союз рыбаков и фирма никак не могут прийти к соглашению.
— Долой частную собственность! Да здравствует объединенный фронт рабочих! — кричали эти заблудшие души.
У постройки собиралось все больше и больше народу, главным образом те, кого Катринус называл предателями родины. В конце концов поборнику частной собственности, с головы до ног покрытому грязью и с двумя синяками под глазами, пришлось спуститься вниз — ничего другого ему не оставалось. Сейчас он был так зол, что мог бы легко справиться с четырьмя парнями. Он решил идти напролом и смести с лица земли этих хулиганов из союза рабочих. Но провидение спасло его от их кулаков, потому что и в их лагере каждый мог справиться с четырьмя врагами. В этот день на площади наверняка произошло бы кровопролитие, если бы этой драке не воспрепятствовали. Что же случилось? Неожиданно, как дух в образе человека, среди народа появился Йохан Богесен.
— Нет, нет и нет, — сказал он и протянул палку, точно шлагбаум, оградив героя от буянов из союза рабочих. — Никакого насилия у нас в поселке! Все, кто не желает трудиться, могут оставить работу и действовать согласно своим убеждениям. А работать честным людям или нет — это уж решит закон.
— Закон! — передразнил его кто-то. — Это выдумки толстосумов. Все законы придуманы богатыми против нас.
— Какие бы ложные теории вы ни вбили себе в голову, я всегда буду смотреть на вас как на своих детей, хотя в данный момент фирма и не может увеличить заработную плату. До сих пор каждый человек в поселке был сам себе хозяин, а я один нес убытки. Что ж, хорошо! Пусть я и впредь буду нести убытки, я привык к этому с давних времен.
При виде такого благородства и мужества кое-кто потупил глаза. Тем временем Йохан Богесен, потрепав по щеке подвернувшихся под руку ребят, направил их в лавку: скажите, что я разрешил дать вам немного изюму. Затем он походил по постройке, что-то мурлыча себе под нос и тыча палкой то туда, то сюда. Он договорился с союзом рабочих, что в случае дождя инструменты будут внесены в помещение. Сам он внес пилу. Шла всеобщая забастовка.
На следующий день к пристани причалил грузовой пароход. Стояла ясная, солнечная погода, по никто не двинулся, чтобы выгрузить рыбу. Двери рыбных пакгаузов были закрыты. Пикет союза рабочих стоял на самой площади, внимательно следя за тем, чтобы никто пальцем не шевельнул «для Йохана Богесена». До чего же ослеплены эти бедняги! Они отказались разгружать товары, жизненно необходимые им самим. Арнальдур Бьернссон расхаживал по площади в сопровождении двух дюжих парней и великодушно разрешал вносить и выносить почту, входить и выходить пассажирам.
Вскоре стало известно, что этим пароходом собирались уехать Аунгантир Богесен и его мать. Они вместе отправлялись в Данию. Кое-кто из пикетчиков вопросительно посмотрел на Арнальдура: разрешить ли им сесть на пароход или нет? Аунгантир, у которого было срочное дело в Копенгагене, связанное с ловом, стоял на пристани бледный-бледный. Кто-то вслух сравнил его лицо с опаленной головой овцы. У него, так же как и у Арнальдура, была личная охрана. Фру Богесен на датском языке взывала к всевышнему. Арнальдур ответил: ну пусть их едут. Йохан Богесен попрощался со своими близкими, получившими благосклонное разрешение на отъезд. Пароход отошел. А старик продолжал стоять на берегу, гордый, как утес, среди бушующего произвола, держа над головой шляпу. Он знал, как вести себя в любом затруднительном положении. Он никогда не давал воли своим чувствам и никогда ни перед чем не отступал. На следующее утро лавка оказалась закрытой.
Забастовка продолжалась.
Следует сказать, что все способствовало забастовке: каждый день приносил успех делу — красные флаги, бесконечные встречи, особенно среди молодежи, блестящие речи, пение, любовные истории. Отцы семейств выезжали в крошечных яликах и с опасностью для жизни ловили небольшую рыбешку для ежедневного пропитания, «поскольку фирма решила уморить людей голодом», и по-братски делили добычу между собой. И тем не менее никогда раньше в поселке так не чувствовалось недостатка в витамине В, как сейчас. Арнальдур успевал побывать всюду и все знал. Каким-то шестым чувством он узнавал, как реагируют на забастовку кредиторы Йохана Богесена, в том числе и король Испании. Много времени он проводил на телеграфе, поддерживая связь со всем миром. Ожидался пароход из-за границы. Он должен был привезти масло, бочки и соль для засола сельди. Некоторые предсказывали, что, когда придет пароход, Йохан Богесен не сможет устоять перед искушением. Он сдастся. Если же он не сделает это по доброй воле, его заставит союз рыбаков; их доходы зависят от улова сельди, они должны выходить в море и ловить, как бы высоко ни поднялась заработная плата. Но вот из Копенгагена пришла телеграмма от кредиторов фирмы, которые, между прочим, являлись и кредиторами союза рыбаков через посредство Йохана Богесена. Она гласила: «До получения банком гарантии всякая поставка товаров прекращается. Настаиваем прекратить требования повышения зарплаты начать работы тчк».
Теперь весь вопрос заключался в том, решится ли Йохан Богесен, невзирая на долги, оставшиеся от предыдущих уловов, выдать банку гарантию за целый пароход разных товаров. Эти товары крайне необходимы для лова, но ведь они могут пролежать все лето без употребления. Но в конце концов, когда все бездействует, работа не двигается и товары не продаются, можно ли при этих условиях требовать у рыбопромышленника, чтобы он поступился своими доходами хотя бы в миллион крон? Что тут делать? А как обстоят дела в Испании? Говорят, что испанский король решил пока не отказываться от короны, поэтому рынок обеспечен. А что говорят банки на Юге? Они требуют постоянной информации то о том, то о другом — о дьяволе и его бабушке, — но окончательного своего решения пока не сообщают.
Итак, неожиданно Осейри у Аксларфьорда стало центром вселенной. Идет обмен телеграммами с Рейкьявиком, Копенгагеном, Испанией, Португалией. Мир, затаив дыхание, ждет, какое решение будет принято в отношении Осейри. Газеты в Рейкьявике полны самых ужасных новостей о забастовке. Даже Бейнтейну из Крука и тому, как у него отвинтили ногу, был посвящен огромный столбец на первой странице рабочей газеты под заголовком: «Белый террор в Осейри у Аксларфьорда». «Вечерняя газета» с великой скорбью констатировала, что большевизм начинает поражать не только большие, но и маленькие города. Кристофер Турфдаль ведет нашу страну к гибели. И тут же была опубликована статья под заголовком: «Тот, кто должен ответить, молчит». И, конечно, под тем, кто должен ответить, подразумевался не кто иной, как Кристофер Турфдаль. Всем было известно, что это он выпустил из-под своего крылышка Арнальдура Бьернссона. В газете же «Народ» печатались ужасные истории о редакторе «Вечерней газеты», который пил вино перед церковью на Тингведлире в обществе директора банка и шансонеток, и высказывалось предположение, что скоро сюда заявятся англичане и завладеют страной, ведь они так великодушно и щедро отпускали исландским банкам деньги, чтобы поддержать мелких рыбаков. «Но вот появились рабочие с их сумасбродными требованиями об увеличении зарплаты, и в результате рыболовство рушится — частично из-за забастовок, частично из-за того, что мелкие рыбаки обанкротились ввиду поднявшейся заработной платы. Большие траулерные компании одна за другой прекращают свое существование. Национальный банк списывает миллионные долги, а разорившиеся мелкие рыбаки становятся в миллион раз беднее, чем раньше. Независимость страны в опасности. Профсоюз действует по приказу России. Имеются документы, подтверждающие, что только в прошлом году он получил от датчан сорок тысяч крон». Естественно, газета не могла найти достаточно сильных слов, чтобы заклеймить это безобразие.
В один прекрасный день по поселку прошел слух, будто у входа в фьорд показался косяк сельди. В этот же день кто-то сказал, что Йохан Богесен готов пойти на уступки, что испанцы предлагают за рыбу большую цену и что завтра же утром начнутся работы, а через несколько часов пароход с солью покинет Копенгаген. Но все оказалось не так. Йохана Богесена не запугаешь. Наоборот, из достоверных источников стало известно, что Йохан Богесен разослал своих людей в десять фьордов и велел скупить всю соленую рыбу, какая только подвернется, — на сотни тысяч крон, на миллион. Он намеревался в течение лета собрать всю заготовленную в округе рыбу, и поэтому его мало волновало, что его собственным лодкам придется лежать на берегу в Осейри и загорать на солнце и что на собственных сушильных площадках ему не удастся заготовить ни одного плавника. Если даже рыба отсыреет на складах, ему-то что? Оказывается, вся тяжесть удара должна обрушиться на мелких рыбаков. Если они не рассчитаются с фирмой в срок и не внесут осенью свои платежи, то их лодки будут проданы с аукциона, а может быть, в оплату их долга пойдут и снасти. Говорили, что кто-то из членов союза рыбаков обратился к Богесену и слезно молил его уступить союзу рабочих. Разве ему не ясно, как это несправедливо, если удар на себя примут те, кто приветствует частную инициативу и имеет свою долю в лодке? Но Йохан Богесен ответил серьезно и внушительно, что он вынужден поступать согласно директивам банка. Он, собственно, всю жизнь действует в полной зависимости от воли своих кредиторов, как здесь в стране, так и за границей. Лично он ничего не имеет и ничего не может предпринять. Никто так не связан по рукам и ногам, как он. Он ждет только указаний.
