Гротовый на «Неверсинке» был весьма древний матрос, вполне заслуживший свою синекуру. За ним числилось более полстолетия действительной и притом весьма деятельной военно-морской службы, и в течение всего этого времени он выказывал себя порядочным и надежным человеком. Он являл редкостный пример матроса, цветущего и в старости, ибо для большинства их старость приходит еще в юности, и тяготы службы и пороки рано уносят их в могилу.
Подобно тому как на закате жизни в последних дневных лучах древний Авраам сиживал у входа в свой шатер, ожидая, когда господь приберет его в свое лоно, так сиживал и наш гротовый на брюканце, с патриархальным благодушием поглядывая вокруг себя. И это мягкое выражение весьма причудливо оттеняет лицо, обожженное до черноты тропическим солнцем еще пятьдесят лет назад, — лицо с тремя шрамами от сабельных ран. Вам могло бы даже показаться, что этого древнего мачтового изверг Везувий, так страшно были изранены и почернели его лоб, подбородок и щеки. Но взгляните ему в глаза, и хоть чело его все глубже и глубже заносят снега старости, в глубине этих глаз его увидите лишь безгрешное детское выражение, тот самый взгляд, которым ответил он на взгляд своей матери, когда она крикнула, чтобы новорожденного положили с ней рядом. Взгляд этот — неувядающее, вечно детское бессмертие внутри человека.
* * *
Лорды Нельсоны морей, хотя являются лишь вельможами в государстве, зачастую оказываются более могущественными, нежели их королевские повелители; и во время таких событий, как Трафальгар, смещая одного императора и заменяя его другим, играют на океане гордую роль графа Ричарда Невила [370] — делателя королей. И как Ричард Невил окопался в своем обнесенном рвом кораблеподобном замке Уорик, подземелья которого, высеченные в массивной скале, образовывали такой же запутанный лабиринт, как тот, который был выпилен в бородках древних ключей города Кале [371], сданного Эдуарду III [372], так точно эти короли-коммодоры поселяются в водой опоясанных, пушками охраняемых фрегатах, высеченных в дубе, палуба под палубой, словно келья под кельей. И точно так, как в седом средневековье стража Уорика каждый вечер после отбоя обходила дозором его зубчатые стены и спускалась в подземелья, чтобы проверить, потушены ли огни, так же точно начальник полиции вместе с капралами обходит палубы корабля, задувая все свечи, за исключением тех, которые горят в положенных фонарях. И в этих вопросах столь велика власть этих морских блюстителей порядка, хотя чин их один из самых низких на корабле, что, случись им застать самого старшего офицера, засидевшегося в своей каюте за чтением «Руководства по навигации» Боудитча [373] или Д'Антони «О порохе и огнестрельном оружии» [374], они без зазрения совести задули бы свечу у него под носом и сей Великий визирь не посмел бы оскорбиться таким унижением его достоинства.
Но помимо воли я облагородил пышными историческими параллелями это сующее повсюду свой нос, кляузничающее и доносящее на всех ирландское отродье — начальника полиции.
Вам, верно, случалось видеть, как иная сухопарая экономка, шаркая шлепанцами, обходит в полночь ветхий деревенский дом, заглядывая во все углы, боясь воображаемых ведьм и привидений, — но все-таки придирчиво проверяя, все ли двери закрыты, все ли тлеющие угли в каминах затушены, все ли бездельничающие слуги в постелях и все ли светильники задуты. Так точно совершает ночной обход по фрегату начальник полиции.
* * *
Можно подумать, что, поскольку коммодора в этих главах почти не видно и что раз он на сцене почти не фигурирует, особа эта в конце концов не такая уж знатная. Но самые могущественные потентаты [375] как раз больше всего остаются в тени. Вы могли бы проболтаться в Константинополе целый месяц, ни разу не увидев султана. А тибетский далай-лама, согласно некоторым реляциям, вообще никогда народу не показывается. Но если кому-либо все еще не очевидно величие коммодора, да будет ему известно, что по Статье XLII Свода законов военного времени он облечен властью, которая, согласно юристам — знатокам в этих вопросах, неотделима от престола — правом полного помилования. Он может простить все преступления, совершенные на эскадре.
Но эта прерогатива присвоена ему лишь на время плавания или на время стоянки в чужом порту — обстоятельство, особо подчеркивающее разницу между величественным абсолютизмом коммодора как монарха, восседающего в своем салоне в иностранном порту, и коммодором, расставшимся с золотым мундиром, небрежно развалившимся в кресле в кругу своей семьи.
В истории некоторых государств мы читаем, что при дворах некогда существовала должность пробовщиков, которые использовались для того, чтобы предотвратить отравление монархов. В обязанности такого пробовщика входила проба всех блюд, прежде чем они будут поданы к высочайшему столу. В современных флотах обычай этот вывернут наизнанку. Каждый день точно в семь склянок предполуденной вахты (в половине двенадцатого) корабельный кок «Неверсинка» медленно возникает из грот-люка, неся в руках обширное блюдо, на котором красуется, смотря по обстоятельствам, образчик соленой говядины или свинины, приготовленной в этот день матросам на обед. В мясо воткнуты вертикально вилка и нож. Дойдя до грот-мачты, кок опускает блюдо на кофель-планку и, торжественно козырнув, ожидает, когда вахтенному офицеру угодно будет снять пробу. Церемония эта привлекает всеобщее внимание; ибо из всех обитателей земного шара военные матросы с наибольшим нетерпением дожидаются наступления обеденного часа. И неизменное появление Старого Кофея со своим блюдом точно в семь склянок всегда приветствуется ими с наслаждением. Мне он казался точнее часов. Старый Кофей был отнюдь не слеп к достоинству и важности церемонии, в которой он играл столь заметную роль. Держался он в это время особенно прямо, а когда был «День пудинга», он выступал, особенно высоко подняв свой оловянный символ ранга, на котором поверх кроваво-красной массы солонины возвышался бледный круглый пудинг, изрядно смахивая на старинное изображение палача, несущего на блюде голову Иоанна Крестителя.
В свое время вахтенный офицер подходит, широко расставляет ноги у кофель-планки и готовится выполнить свои функции. Извлекши нож и вилку из куска солонины, он отрезает себе лакомый кусок, быстро прожевывает его, пристально взирая на кока, и, если мясо пришлось ему по вкусу, вонзает нож и вилку обратно на место, произнося: «Отлично. Можете раздавать». Вот таким-то образом на военном корабле лорды оказываются пробовщиками для низших сословий.
Официальная причина этой церемонии заключается в том, что вахтенному офицеру необходимо убедиться, насколько кок добросовестно приготовил отпущенное ему мясо. Но, поскольку проверке подвергается не все мясо и кок волен выбрать для проверки любой кусок, испытание это недостаточно строгое. Ведь и у жесткого гуся можно взять кусок грудки и так отбить его, что он покажется мягким.
Дни тренировок или боевых тревог, время от времени устраиваемых на нашем фрегате, уже были описаны, равно как и воскресные молебствия на галф-деке; но ничего еще не говорилось об утренней и вечерней молитве, во время которой команда молча стоит у своих пушек, а молитву произносит капеллан.
Теперь разрешите несколько подробней остановиться на этой теме. Времени у нас предостаточно, а сейчас уместнее всего говорить о молитве, ибо плаванье подходит к концу и «Неверсинк» быстро несется по ликующему морю.
Вскоре после завтрака барабан бьет большой сбор, и на все пятьсот человек, разбросанных по трем палубам фрегата и занятых всевозможными делами, внезапные раскаты этого марша производят такое же магическое действие, как призыв муэдзина, услыша который на заходе солнца, всякий правоверный мусульманин бросает любое начатое им дело, и по всей Турции весь народ дружно опускается на колени, обратив лицо к священной Мекке.
Матросы носятся взад и вперед, кто вверх по трапу, кто вниз, для того чтобы в кратчайшее мыслимое время занять свои посты. Через три минуты все уже тихо и спокойно. Один за другим по очереди офицеры, возглавляющие соответственные дивизионы корабля, подходят к старшему офицеру на шканцах и докладывают, что люди их построены. Любопытно наблюдать в это время за выражением их лиц. Все происходит в глубоком молчании; всплыв на поверхность через один из люков, на верхней палубе появляется стройный молодой офицер, прижимая саблю к бедру, и шествует мимо длинных рядов матросов у своих орудий, не сводя сосредоточенного взгляда со старшего офицера — его Полярной звезды. Порой он пробует продемонстрировать полную достоинства неторопливую походку, стараясь держаться возможно более прямо и подтянуто, и кажется преисполненным сознания государственной важности того, что ему предстоит доложить.
