А посему во имя Господа нашего Иисуса Христа и Святого Его Наместника на земле обвиняю Джона Ди и его ассистента в дьявольском искусстве, богопротивной черной магии, занятия коей караются нетолько смертью тела, но и вечными муками души. Светский меч не должен уклоняться от своих обязанностей. Это было бы позором в глазах всего христианства. Вашему величеству от лично известно, что поставлено на карту!
Рудольф, побарабанив костяшками пальцев по стеклянной витрине, проворчал:
— Что же, я должен гоняться за всеми сумасшедшими и язычниками и поставлять их в ватиканские застенки и на костры, черное пламя которых делает ваше невежество еще более беспросветным? Его святейшество знает мою преданность, ему известно, сколь ревностным защитником веры я являюсь, но ему бы не следовало превращать меня в прислужника своих ищеек, которые всюду следуют за мной по пятам. Скоро до того дойдет, что мне моей же собственной рукой придется подписать смертный приговор Рудольфу Габсбургу, императору Священной Римской империи, по обвинению в черной магии!
— Ну что ж, вам видней. Светская власть пребывает в ведении вашего величества. Вам судить и ответствовать пред ликом Всевышнего, чего достоин Рудольф Габсбург...
— Не забывайся, священник! — прошипел император. Кардинал Маласпина всем телом резко подался назад, как змея, задетая орлиным клювом. Его поджатые губы скривились в бескровной усмешке:
— Владыка Небесный учит своих слуг даже в тяжкий час испытаний, когда будут их оплевывать и побивать каменьями, хранить на устах своих хвалу Господу...
— И предательство в сердце! — закончил император. Кардинал медленно склонился в глубоком поклоне:
— Мы предаем только то, что можем: тьму — свету, ничтожество — величию, мошенника — бдительности праведного судии.
Джон Ди со своим подручным плодит еретичество в его самой опасной и извращенной форме. На нем стигма кощунственного святотатства, осквернения священных могил, связи с изобличенными приспешниками дьявола. Едва ли его святейшеству в Риме придется по нраву медлительность светских властей, коя вынудила его, предвосхитив их действия, самому чинить forma juris [37] процесс против сего Джона Ди, принижая тем самым императорский авторитет в глазах всего христианского мира.
Император метнул в кардинала пылающий ненавистью взгляд. Ударить клювом он уже не решился. Орел выпустил змею из когтей. С недовольным клекотом он втягивает шею в черные плечи.
И снова квартира доктора Гаека.
Я стою в задней комнате, прислонившись к плечу Келли: по моим щекам текут слезы.
— Ангел... Ангел помог! Хвала нашему спасителю!..
Келли держит в руках половинки шаров святого Дунстана: обе наполнены до краев алой и серой пудрой. Вчера ночью, ничего мне не сказав, Келли с Яной заклинали Зеленого Ангела. И вот оно — новое богатство, но бесконечно важнее другое: Зеленый Ангел сдержал слово! Не обманул, внял моей молитве у золотого источника! Выстрел был точен, и стрелы мои не пали на землю, нашли свою запредельную цель — сердце Ангела Западного окна! О, радостная уверенность от сознания того, что путь твой был не бесцелен, что ты не заблудился! И сжимаешь в дрожащих руках бесценные свидетельства истинности твоего союза с Небом!..
Теперь конец суетным заботам о хлебе насущном! Настало время утолить голод духовный! На мой вопрос о тайне создания Камня Келли ответил, что и на сей раз Ангел ничего не сказал; ладно, после такого дара было бы просто грешно еще что-то требовать... Вера окупается сторицей, и, будем надеяться, в самом ближайшем будущем нам воздастся по заслугам. А пока — терпение и молитва! И Бог не забудет нас. Ему ведомы наши самые сокровенные желания!..
Бледная, не произнося ни слова, стоит Яна с ребенком на руках.
Осторожно интересуюсь ее впечатлениями... Подняв на меня отсутствующий взгляд, она устало роняет:
— Не знаю, ничего не знаю... Единственное, что могу сказать:это был... кошмар...
Удивленный, перевожу я взгляд на Келли:
— Что с Яной?
Едва заметная заминка — и торопливый ответ:
— Ангел явился в нестерпимо жгучем огненном столпе. «Неопалимая купина!..» — разумеется, думаю я и молча, в приливе нежности, ласково обнимаю мою бесстрашную жену.
Смутные образы проплывают перед моими глазами подобно туманным, полузабытым воспоминаниям. Много шума, суета, кутежи, поздравления, братание со знатными вельможами, со звенящей шпорами знатью, с разодетыми в шелка и бархат дипломатами и учеными мужами. Хмельные процессии по узким улочкам Праги... Келли всегда во главе; подобно безумному сеятелю, он пригоршнями черпает из открытой сумы деньги и разбрасывает в ликующую толпу. Мы — чудо, скандал, сенсация Праги. Рой самых сумасбродных слухов, облетая город, доходит даже до наших собственных ушей. Нас считают сказочно богатыми англичанами, которые развлекаются тем, что мистифицируют двор и бюргерство Праги, выдавая себя за адептов... И эта байка еще самая безобидная.
По ночам, после обильного застолья, — долгие, утомительные выяснения отношений с Келли. Тяжелый от вина и излишеств богемской кухни, Келли, шатаясь, бредет в постель. Уже не в силах переносить это ежедневное бессмысленное мотовство, я хватаю его за воротник, трясу что есть мочи и кричу:
— Свинья! Пролет! Ты, вылезший из лондонской сточной канавы трущобный адвокатишка, опомнись! Приди в себя! Сколько это будет еще продолжаться? Серая пудра на исходе! От алой осталась только половина!
— П... пжалста, 3... 3... Зеленый Ангел пришлет мне новую по... порцию, — утробно отрыгивает патрон.
Самодовольное бахвальство, похоть, тупая ослиная блажь сорить деньгами, глупое и грубое плебейское чванство — вот она, потревоженная золотом Ангела стая ночных птиц, которая, трепеща крылами, устремилась на свет Божий из темных смрадных уголков души человека с отрезанными ушами. Во времена безденежья веселый нищий бродяга, всеми правдами и неправдами умеющий раздобыть себе кусок хлеба и не вешать нос в самых тяжелых переделках, теперь, в богатстве и довольстве, не зная удержу в хвастливом угарном кураже мотовства, он дошел до прямо-таки скотского состояния.
Но, как видно, в планы Всевышнего не входило, чтобы золото валялось на земле, как навоз. Хотя мир сей всего лишь большой свинарник...
Хочу я или нет, но меня неудержимо влечет в тесные переулки еврейского города, к Мольдау, поближе к рабби, который, заходясь сумасшедшим хохотом, насмеялся над моей верой в Ангела — смехом изгнал меня из своей каморки.
Я стою перед одним из древних, высоких, как башня, домов сумрачного гетто, не зная, какой путь избрать, и тут из-под темных сводов проходного двора доносится шепот:
— Сюда! Здесь путь к намеченной вами цели!И я иду на голос невидимого советчика.
В мрачном сводчатом проходе меня окружают черные маски... Сбоку, исподтишка вывернулся корявый коридорчик...
