Из вышеизложенного следует, как полезно и выгодно для всего человечества, что столько интересов и страстей остается у людей только увлечением.
1936
Почта
© перевод Н. Николаевой
Человеческий характер полон противоречий; так, например, большинство людей очень любит получать письма и очень не любит письма писать, хотя то и другое находится в явной причинно-следственной связи. Правда, имеются люди, которые пишут письма охотно и даже с какой-то разнузданностью, как, например, влюбленные или лица, считающие своим долгом обругать редакцию за некую вчерашнюю статью и подписаться «Один из многих» или «Ваш читатель». Но это все люди из рода чудаков, такие же, как и те, что до смерти любят слушать доклады, что способны всю ночь напролет ловить хрипы и шумы в радиоприемнике, или такие, что даже любят рано вставать. Однако люди в большинстве своем не любят рано вставать, не любят, когда долго говорят другие, и, в особенности, не любят отвечать на письма. Что касается этого последнего качества, то здесь можно предположить, что обыкновенный человек берется за письмо, только когда сам хочет получить на него ответ, — и, таким образом, как только сам он получает какое-либо письмо, это главное побуждение исчезает. Нежелание писать письма проистекает, очевидно, из присущей человеку лености. Однако пристрастие получать письма, по всей видимости, имеет корни более глубокие и более таинственные.
Сколько раз, заслышав рано утром звонок, ты ликовал: «А, это почта!» — и сколько раз дрожа от нетерпения принимал какой-нибудь счет, газету или уведомление из налогового управления; и тем не менее назавтра ты будешь снова в определенный час с замирающим сердцем ждать, не раздастся ли звонок, а когда раздастся, ты радостно воскликнешь: «А, это почта!» Не то чтоб ты ждал чего-то определенного, чего-то такого, что очень важно для тебя, над чем ты думаешь или работаешь и должен почтой получить ответ. В глубине души своей ты ждешь, что утренняя почта однажды принесет тебе нечто непредвиденное и неожиданное; ты и понятия не имеешь, что бы это могло быть; может, это будет письмо с неба, а может, твое назначение кавалерийским генералом в португальскую армию или вдруг сообщение, что ты удостоен премии за добродетель; но откуда-то по почте должно что-то прийти, что изменит твою судьбу, наградит тебя по заслугам, откроет перед тобой неожиданные возможности или исполнит твои непризнанные желания.
«Откуда-то что-то придет», — вот она, эта мистическая и безграничная возможность, которая, несмотря на весь твой опыт, открывается тебе в каждом звонке почтальона.
Когда прачеловек отправлялся, скажем, в лес за дровами, перед ним на каждом шагу открывались таинственные возможности: он мог найти клад гномов, мог встретить трех парок, увидеть золотой папоротник или танцующих вилл. Когда я направляюсь на Индржишскую улицу[84], я, честное слово, не жду, что на разбитой мостовой обнаружу клад гномов, встречу в трамвае трех парок, совещающихся как раз о моей дальнейшей судьбе, или увижу на Юнгманновой площади танцующих вилл. Круг неизвестных и неожиданных возможностей в обычной жизни современного человека чрезвычайно узок и несуществен. Никто, вставая поутру, не надеется ни с того ни с сего совершить нечто неожиданное и удивительное; и все-таки на дне человеческого сердца всегда теплится непрестанное ожидание, что сегодня как раз и случится что-то совершенно непредвиденное и великое — откуда-то что-то придет.
Но постойте-ка, кажется, зазвонил звонок. А, это почта! Человек, принимающий свою почту, держится вроде небрежно (дело чести: подавить свое тайное волнение) и хладнокровно (впрочем, я ко всему готов), он вертит каждое письмо в руках и не спешит — как не спешил бы, если бы открывал дверь в тринадцатую комнату заколдованного замка. Наконец после некоторого промедления, до краев исполненного важностью минуты, он открывает свою почту.
Совершенно необъяснимо, почему так плохо, с такой недостойной поспешностью вскрываются письма на театральных подмостках или в кино, — ведь там разорвут конверт, ты не успеешь и опомниться, даже не усядутся для этого поудобнее. Нет, так это не делается.
Человек, которому пришло письмо, прежде всего сядет. Затем только примется разрезать конверт и будет делать это медленно и стойко — будто недоверчиво поднимать крышку заколдованной шкатулки; сейчас все решится. — Как ни странно, и на этот раз, по какой-то случайности, не пришло ничего особенного; это всего лишь счет от книгопродавца и какое-то письмо, черт бы его побрал! (Снова на него отвечать.) Дверцы неограниченных возможностей на сегодня снова захлопываются. Только дни завтрашние таят в себе неизвестное великое событие.
И самое удивительное здесь то, что состояние вечного ожидания знакомо и людям, которым в общем-то совершенно нечего ждать; у них нет дяди в Америке, они совсем не мечтают о том, чтоб что-то неизвестное произвело переворот в их жизни, и даже испугались бы, если б им предстояло принять какое-нибудь новое назначение. И все-таки, когда звонит почтальон, отзывается и в них слабенькая тоска или надежда, что возможно… кто знает… что-нибудь да и придет из этого великого чужого мира… Слава тебе господи, это всего лишь журнал или предложение на поставку машины или нескольких мешков угля… Но вечное человеческое ожидание чего-то неожиданного и чудесного никогда не бывает окончательно и бесповоротно обмануто.
1925
У портного
© перевод Л. Касюги
Бывали времена, когда всем одеянием человека была власяница. Бывали времена, когда человек наследовал от своего почтенного предка «также пару штанов суконных, также кафтан темного сукна», после чего всю жизнь носил это наследство и снова, послушный воле божьей, передавал в пользование следующему поколению. Ныне уже нет такого комфорта, хочешь не хочешь, а человеку приходится порой посещать «своего» портного (ибо у всякого уважающего себя гражданина есть свой портной, как и свой доктор, свой адвокат, свой владелец табачной лавки и вообще великое множество своих людей), чтобы обзавестись новым костюмом. («Новый костюмчик, пожалуйста», — как говорит его портной.)
Как правило, все происходит примерно следующим образом: человек садится и небрежно листает модные журналы. В них он видит множество энергичного вида молодых людей, поразительно долговязых, необычайно широкоплечих и с полным отсутствием живота. Они, облаченные в домашнее платье, выходные костюмы, брюки-гольфы, регланы, ульстеры или смокинги, курят сигареты, натягивают перчатки или стоят просто так, о чем-то разговаривая, или вообще ничего не делают, а изображают современных, предприимчивых молодцов. С тихой неприязнью человек разглядывает их, думая о них свое: и откуда у таких бездельников и мошенников, говорит он себе, берутся на все это деньги? Этак каждый сможет — стоять у зеленого автомобиля и натягивать перчатки, а вот если бы тебе пришлось зарабатывать…
— Ну так, какой же костюмчик? — спрашивает вдруг портной за спиной ожидающего.
Человек пугается и тычет в того самого бездельника у зеленого автомобиля: «Может, вот этот, а?»
Мастер с достоинством склоняет голову:
— Ну что ж, хорошо, слегка спортивный фасон. Сегодня, уважаемый, все больше носят в спортивном стиле. А какой материальчик вы бы желали? У нас имеются новейшие образцы: Латекс, Вителло, Гемендекс.
— Ну хотя бы Латекс, — говорит человек робко.
— Превосходный материальчик, — соглашается портной и снимает с полки рулон чего-то серого. — Извольте взглянуть хотя бы этот. Или, может, вы желаете что-нибудь получше? — спрашивает он и кладет на прилавок что-то ядовито-зеленое.
— А нет у вас чего-нибудь… получше? — несмело спрашивает заказчик.
— Прошу, прошу. Есть у нас вот такой кусок, — щебечет пан портной и раскидывает на прилавке нечто синее. — Извольте взглянуть, — говорит он, набрасывая на себя это синее и с видом античного трагика заворачиваясь в него, как в тогу.
— Ну так можно синий, — говорит заказчик, чтобы как-то покончить с этим вопросом. «Все-таки не ядовитая зелень», — думает он с облегчением.
— Чудесный материальчик, — заверяет портной, — мы только что сшили из него костюмчик для пана советника.
— А… вы должны с меня снимать мерку? — с трудом выдавливает заказчик, словно спрашивает у своего зубного врача, надо ли рвать зуб.
Пан портной снисходительно склоняет голову.
— Нет нужды, — успокаивает он, — ваша мерка у нас записана. А какие карманы?
— Карманы?
— Да, какие вы предпочитаете карманы?
— Ну… поприличнее, — произносит заказчик. (И дались им эти карманы!) — И брюки тоже поприличнее.
