— Дурак ты! И чего только не выдумаешь!..
Но вслед за этим появилась надежда:
«А может она еще и придет за постелью?»
На третью ночь он пришел домой поздно и, подходя к дому, подумал:
«Хотя бы она унесла свою постель».
Однако, открыв дверь, Хоу Длинные Ноги заметил, что не только постель была на месте, но и сама Ли Лань-ин лежала на кане. Хоу не слишком удивился, потому что предвидел такой оборот дела и втайне уже хотел, чтобы случилось именно так, но все же топнул ногой и зарычал:
— Опять, черепаха, тебя принесло!
Женщина вздрогнула и тотчас же села на кане, подобрав под себя ноги, но увидев, что это Хоу, успокоилась и, улыбаясь одними глазами, тихо ответила:
— Пришла за постелью…
— Так что же ты не уходишь?
Ли Лань-ин низко склонила голову и чуть слышно отозвалась:
— Хочу остаться здесь… у тебя. Готовить тебе обед… Придешь с работы, все уже на столе…
— Чего ты плетешь? Убирайся вон! — но голос у Хоу уже был совсем не таким строгим, как прежде.
— Ведь женщины из помещичьих семей не все одинаковы… — тихо продолжала Ли Лань-ин. — Есть среди них плохие, однако ведь есть и хорошие. Одни держат сторону помещиков, другие, напротив, сочувствуют беднякам. — Она быстро вскинула голову и доверчиво улыбнулась. — Ты подумай: все родные моей матери — крестьяне, а мой брат даже батраком был. Да и я сама разве по доброй воле попала в семью помещика? Меня, ведь, продали. Мой отец, задолжав Тану Загребале, не мог с ним расплатиться и, чтобы разделаться с этим долгом, выдал меня замуж за его племянника. Посуди сам: в чем моя вина…
— Кому это ты голову морочишь? — опять прервал ее Хоу, но уже не так сердито. — Кто не знает, что семья Фу — твоя родня по матери — кулаки, да и фамилия у вас кулацкая[27].
— Ну и что ж из того, что кулацкая? — уже совсем расхрабрившись, рассмеялась женщина. — Стану твоей женой, вот и фамилия будет бедняцкая.
— Хватит тебе болтать! — с сердцем крикнул Хоу, но, устыдившись грубости, как бы извиняясь, добавил:
— Сама погляди, время позднее…
— Я боюсь… — рассмеялась она.
— Чего ты боишься?
— Как чего? Волков.
— Да на дворе ясная лунная ночь. Что еще придумала?
Тогда из смеющихся глаз Ли Лань-ин вдруг полились слезы:
— Не гони меня. Что хочешь со мной делай. Если не разрешаешь спать на кане, я на полу прилягу…
Хоу долго молчал, сердце его все больше наполнялось жалостью. Как выгнать человека на улицу в такой холод? И в конце концов жалость взяла верх. Хоу взглянул на поношенный халат Ли Лань-ин, виноватую улыбку, проглядывающую сквозь слезы, вспомнил старую пословицу: «Хороший мужчина не спорит с женщиной, поднятая рука никогда не падает на улыбающееся лицо», вздохнул и примирительно проговорил:
— Ты все про свое… Что ж с тобой поделаешь?
Женщина обрадовалась:
— И ничего тут такого нет. Кан широкий. Ты спи на одном конце, я лягу на другой. Когда рассветет, я уйду и не стану тебе мешать.
Но она не ушла ни на рассвете, ни после заката. Вскоре это стало известно всей деревне, и для Хоу Длинные Ноги наступили трудные времена.
Некоторые активисты требовали не пускать Хоу больше в крестьянский союз, утверждая, что этот длинноногий в десять раз хуже Братишки Яна. Поэтому едва на собрании упомянули имя Хоу, все зашевелились и разом напали на него. Его засыпали вопросами и подняли такой шум, что члены президиума долго не могли водворить порядок.
Говорили все сразу, и совершенно невозможно было разобрать, кто чего требовал.
— Хоу Длинные Ноги, ты кто же теперь есть: бедняк или помещик?
Не успевал Хоу ответить на этот вопрос, как сзади кричали:
— Ты, должно быть, бедняк с сердцем помещика?
Хоу поворачивал голову и только открывал рот, чтобы ответить, как сыпались уже новые вопросы.
«Бедняк с сердцем помещика» совсем растерялся.
— Кто для тебя враг, а кто — свой? Неужели ты до сих пор этого не понимаешь? — спросил наконец подошедший Чжан Цзин-жуй. — Как мы можем позволить тебе бывать теперь на наших собраниях? Ты же можешь ей все рассказать, что мы здесь решаем! Только подумай: беря себе в дом жену из помещичьей семьи, разве ты не становишься нашим врагом?
— Ты же волчицу приютил у себя! — крикнул старик Чу. — Если у тебя теперь сын родится, то обязательно волчонком будет!
Старик Сунь тоже не преминул вставить слово. Прищурив левый глаз, он укоризненно заметил:
— Что же это ты, парень? Столько лет жил один и жениться не торопился, а тут и двух дней не подождал?
Так как Хоу не боялся возчика, он позволил себе возразить:
— Она сама ко мне пришла.
— Сама пришла! — передразнил возчик. — А ровня ли она тебе, спрашивается? Вот родится у вас ребенок, кем считать его: батраком, бедняком или помещиком? Вот, скажем, вырастет он, а мать возьмет, да и запретит ему бороться с помещиками, что ты тогда станешь делать, а?
— Не в ребенке дело! — оборвал возчика Чжан Цзин-жуй. — Не о том толкуешь, старина. Когда ребенок вырастет, помещиков уж и в помине не будет.
— Помещиков не будет, так все равно американские и чанкайшистские реакционеры останутся, — уперся возчик.
— Не останутся! — обозлился старик Чу. — Какие такие американцы и чанкайшистские реакционеры! Не может их быть у нас.
— Все равно так не годится. Понял? — снова взялся за Хоу возчик. — У тебя с ней никогда не может быть ладу. Ты захочешь кислого, а она будет просить горького. Ты скажешь, что кан горячий, она станет спорить: нет, холодный. Ты захочешь поехать на телеге, а она — в лодке. Как же вы сможете жить вместе? Окажись я на твоем месте, ни за что бы не пустил такую в дом.
— Чего ты прикидываешься, старина Сунь? — усмехнулся Чжан Цзин-жуй. — Не будь у тебя твоей старухи, ты бы первый взял себе такую.
— Так вот что, Хоу, если хочешь быть на хорошем счету, скорее выгони ее вон, не то мы разделаемся с тобой, как с помещиком, — пригрозил старик Чу.
— Да послушайте же меня, братья-бедняки! — взмолился наконец Хоу, прижав к груди руки. — Повторяю: не брал я ее. Сама… сама пришла! Варит мне кашу, свинью кормит и с утра до ночи работает. Только потому и оставил ее у себя… Ведь работает же она на меня, работает…
— Ты про это брось! — не сдавался старик Чу. — Какой нам интерес знать, чем она тебе угодила. Мы тебя спрашиваем: выгонишь ты ее или нет?
— Дайте же ему все сказать, — поднялся Сяо Сян. — Продолжай, старина Хоу.
— Да видишь ли, начальник… Ведь мне уже сорок шесть лет…
— А чего тебе надо? — опять перебил возчик. — Ты человек еще молодой. Вот погляди на меня: мне шестьдесят один год, а в следующем году шестьдесят два будет, а работаю я, как…
— Постой, — сказал начальник бригады. — Не перебивай. Пусть старина Хоу говорит.
Батрак вздохнул, поднял голову и обвел присутствующих долгим взглядом, полным тоски и обиды:
— Двадцать шесть лет работал я в батраках. Горб на спину заработал, а жены — нет. Когда отец и мать были живы, каждый год меня сватали, но так и не смогли женить. Батрак ни на еду, ни на одежу заработать не в состоянии, кто же отдаст свою дочь за такого? Так я и остался холостяком. Помню, как-то раз сосватали за меня дочь бедняка Чжана. «Что ж, — сказал Чжан, — парень он хороший, здоровый, ростом вышел, сердце доброе, работящий и мастер на все руки. Правда, маленько бедный, но дочь за него отдать можно: большого мучения ей с ним не будет. Пусть его родители купят моей дочке сорок чи холста, чтобы пошить одежу. Мы — бедняки, и других подарков не просим».
Мой отец, конечно, так был доволен, что прямо подпрыгнул от радости и побежал к Добряку Ду занять денег под проценты. Но как ни просил, так ничего и не добился. Добряк Ду посмотрел на него с улыбочкой: «Извини уж. Соседу, конечно, для такого хорошего дела я бы рад помочь, да в нынешнем году уж очень мне самому трудно. Урожай плохой, а расходы большие. Не то что на сорок чи, на один чи денег тебе не наскребу». Отец мой сразу не отступился, стал снова просить. «Помилуй, — говорит, — для вашей семьи такие деньги, что одно зернышко из амбара, а для моего сына — это счастье на всю жизнь». Ну, просил, просил, а Добряк Ду так-таки и не дал. Свадьба и расстроилась. Родители девушки, конечно, тоже были правы. Больших денег не требовали, но пошить одежу для дочки надо было. Чжан так и сказал: «Не можем же мы отпустить дочку в чужой дом с пустыми руками». Вот, братья и сестры, в старое время бедному человеку так же трудно было жениться, как схватить руками гуся, летящего в поднебесье, или поймать рыбу, ушедшую в глубину. Бедняки не могли выдать свою дочь за бедняка…
Хоу остановился и вытер набежавшие слезы. Среди женщин кто-то всхлипнул. Это была Лю Гуй-лань, вспомнившая, как отец продал ее за долги в семью Сяо Ду. Сидящая рядом вдова Чжао тоже украдкой всплакнула.
