Хилтон спал или — если говорить о тех его обитателях, кто вставал рано, — завтракал. Но, выйдя за город, Леонард сразу же почувствовал контраст. Здесь люди поднимались с рассветом. Их день строился не по законам лондонских контор, а по времени созревания урожая и движению солнца. То, что это были люди утонченной породы, мог бы сказать лишь сентименталист. Но жизнь их строилась по правилам светового дня. Они надежда Англии. Своими грубыми руками они будут нести вперед солнечный факел, пока народ, ставший нацией, не сможет его принять. Наполовину мужланы, наполовину неучи из деревенских школ, они все же могут вернуться к своим более благородным корням и вырастить йоменов.
У мелового карьера мимо Леонарда проехал автомобиль. В нем сидел человек иного типа, из тех, кому благоволит Природа, — империалист. Здоровяк, что было заметно даже во время движения, такой человек надеется наследовать землю. Он плодится так же быстро, как йомены, и с такой же основательностью. Велико искушение признать в нем представителя следующего за йоменами высшего сословия, который распространяет за океаном все лучшее, что есть в его стране. Однако империалист — это не то, что он думает, и не то, чем кажется. Он разрушитель. Империалист готовит почву для космополитизма, и хотя его амбиции могут быть удовлетворены, земля, которую он унаследует, станет серой.
К Леонарду, сосредоточенному на своем личном грехе, пришло убеждение в исконной добродетельности всего, что его окружало. Это был не тот оптимизм, которому его учили в школе. Снова и снова должны зазвучать барабаны и гоблины прошествовать по Вселенной, прежде чем радость очистится от всего наносного. Эта мысль, довольно парадоксальная, была порождена печалью. Смерть уничтожает человека, но идея смерти его спасает — вот самое лучшее объяснение, которое ему довелось услышать. Трагедия и убогость могут манить к себе все, что есть в нас великого, и укреплять наши любовные крылья. Могут, но не обязательно станут это делать, ибо они не состоят у любви в услужении. Но все же они могут нас манить, и осознание этой невероятной истины утешило Леонарда.
Когда он приблизился к дому, все его мысли замерли. Противоположные идеи выстроились бок о бок у него в голове. Он боялся, но был счастлив, стыдился, но не сделал ничего дурного. Он знал слова покаяния: «Миссис Уилкокс, я совершил грех», — но рассвет стер их смысл и у него было такое ощущение, словно он стоит на пороге лучшего путешествия в своей жизни.
Войдя в сад, Леонард пошатнулся и оперся об автомобиль, который оказался рядом. Потом, обнаружив, что дверь открыта, вошел внутрь. Да, все будет очень просто. Слева из комнаты до него донеслись голоса, один из которых принадлежал Маргарет. Кто-то громко произнес его имя, и человек, которого он никогда раньше не видел, спросил:
— Ах, так он здесь? Неудивительно. Сейчас я устрою ему хорошую взбучку.
— Миссис Уилкокс, — сказал Леонард, — я совершил грех.
Человек схватил Леонарда за шиворот.
— Дайте мне палку! — потребовал он.
Послышался женский визг. Палка, очень яркая, опустилась на Леонарда. Он почувствовал боль, но не в том месте, куда пришелся удар, а в сердце. С полки на него посыпались книги. Больше ничто не имело смысла.
— Принесите воды, — приказал Чарльз, который все это время держался очень спокойно. — Он притворяется. Конечно, я ударил плашмя. Вынесите его на воздух.
Думая, что Чарльз разбирается в таких делах, Маргарет повиновалась. Они положили мертвого Леонарда на гравий. Хелен стала лить на него воду.
— Достаточно, — сказал Чарльз.
— Да, убийства вполне достаточно, — сказала мисс Эйвери, выйдя из дома с саблей в руке.
Покинув Дьюси-стрит, Чарльз на первом же поезде уехал домой, но до позднего вечера не имел даже отдаленного представления о последних событиях. Отец, отужинавший в одиночестве, послал за ним и мрачным голосом поинтересовался, не знает ли он, где Маргарет.
— Не знаю, родитель, — ответил Чарльз. — Долли почти час ждала ее к обеду.
— Сообщи мне, когда она вернется.
Прошел еще час. Слуги ушли спать, и Чарльз вновь явился к отцу за дальнейшими распоряжениями. Миссис Уилкокс все еще не вернулась.
— Я не буду ложиться и останусь ее ждать сколько ты сочтешь нужным, только вряд ли она приедет. Не ночует ли она вместе с сестрой в гостинице?
— Все может быть, — задумчиво произнес мистер Уилкокс. — Все может быть.
— Что еще сделать для вас, сэр?
— Сегодня ничего, мой мальчик.
Мистеру Уилкоксу нравилось, когда сын обращался к нему «сэр». Подняв глаза, он посмотрел на него с выражением более искренней нежности, чем позволял себе обычно. Он видел в Чарльзе одновременно и маленького мальчика, и сильного мужчину. Его первая жена оказалась женщиной слабой, зато дети пошли в него.
После полуночи мистер Уилкокс постучался к Чарльзу.
— Не могу уснуть, — сказал он. — Лучше мне все тебе рассказать — и гора с плеч.
Он пожаловался на жару. Чарльз вывел отца в сад, и они, одетые в халаты, стали прохаживаться взад-вперед. Чарльз слушал молча; он с самого начала знал, что Маргарет ничем не лучше своей сестрички.
— Утром ее настроение изменится, — сказал мистер Уилкокс, который, конечно, ни словом не обмолвился о миссис Баст. — Но я не могу допустить, чтобы все продолжалось без реакции с моей стороны. Я абсолютно уверен, что она вместе с сестрой в Говардс-Энде. Дом этот мой — и будет твоим, Чарльз, — и если я говорю, что там никто не должен жить, значит, там никто не должен жить. Я этого не допущу. — Он сердито посмотрел на луну. — В моем понимании сей вопрос связан с чем-то более существенным, чем право собственности.
— Без сомнения, — подтвердил Чарльз.
Мистер Уилкокс взял сына под руку, но почему-то чем больше он ему рассказывал, тем меньше симпатии тот у него вызывал.
— Не хочу, чтобы ты заключил, будто у нас с женой произошло нечто вроде ссоры. Просто она была слишком возбуждена, а кто не был бы? Для Хелен я сделаю все, что в моих силах, но лишь в том случае, если они немедленно покинут дом. Понимаешь? Это sine qua non.[56]
— Значит, завтра в восемь утра я могу туда поехать?
— В восемь или даже раньше. Скажи, что ты действуешь от моего имени, но ни в коем случае не применяй силу, Чарльз.
На следующее утро, когда Чарльз вернулся домой, оставив мертвого Леонарда лежать на дорожке, он вовсе не считал, что применил силу. Смерть наступила от сердечного приступа. Мачеха сама так сказала, и даже мисс Эйвери подтвердила, что Чарльз ударил саблей плашмя. Проезжая через городок, он сообщил об инциденте в полицию, где его поблагодарили и сказали, что непременно начнут расследование. Отца, прикрывающего от солнца глаза, Чарльз нашел в саду.
— Дело довольно мерзкое, — мрачно сказал Чарльз. — Они были там, и там же с ними был этот мужчина.
— Какой… какой мужчина?
— О котором я говорил тебе вчера вечером. Его фамилия Баст.
— Бог мой! Неужели это возможно? — воскликнул мистер Уилкокс. — В доме твоей матери, Чарльз! В доме твоей матери!
— Знаю, папа. Я испытал те же чувства. Вообще-то из-за этого парня нам больше нечего беспокоиться. У него была последняя стадия сердечного заболевания, и как только я собрался показать ему где раки зимуют, он отправился на тот свет. Сейчас полиция разбирается, что к чему.
Мистер Уилкокс внимательно слушал.
— Я приехал туда никак не позже половины восьмого. Эта Эйвери разводила для них огонь. Они все еще были наверху. А я ждал внизу. Мы поговорили вполне вежливо и спокойно, хотя у меня возникли некоторые подозрения. Я передал им твои слова, и миссис Уилкокс сказала: «О да, я понимаю, да», — как она обычно говорит.
— Больше ничего?
— Я пообещал, что передам тебе от нее привет и сообщу, что вечером они с сестрой уезжают в Германию. Больше мы ничего не успели.
Мистер Уилкокс, казалось, успокоился.
— Потому что в тот момент, я полагаю, мужчина устал прятаться. Миссис Уилкокс неожиданно вскрикнула, назвав его по имени. Я понял, о ком речь, и вышел к нему в холл. Я правильно поступил, папа? Мне показалось, что дело зашло слишком далеко.
— Правильно ли поступил, мой дорогой мальчик? Не знаю. Но ты не был бы моим сыном, если бы повел себя иначе. И тогда он просто… просто… рухнул, как ты сказал?
Стало быть, упал лишь от услышанных слов.
— Парень ухватился за книжный шкаф, который на него и свалился. Тогда я просто отложил в сторону саблю и отнес его в сад. Мы все решили, что он притворяется. Но оказалось, что он умер. Жуткое дело!
— Саблю? — воскликнул отец с тревогой в голосе. — Какую саблю? Чью саблю?
— Их саблю.
— А как она у тебя оказалась?
— Ну разве ты не понимаешь, папа, мне пришлось схватить первое, что попалось под руку. У меня не было ни хлыста, ни трости. Я огрел его пару раз по плечам лезвием их старой немецкой сабли.
