И с этими словами Чайкин полез за пазуху и достал деньги…
Абрамсон не мог выговорить слова. Слезы текли из его глаз.
— Пишите тогда, Абрам Исакиевич…
Абрамсон молчал.
Наконец он приподнялся с постели и зашептал что-то по-еврейски, должно быть молитву, и затем прерывающимся от волнения голосом сказал:
— Бог отплатит вам за все, Василий Егорович. И за Ривку, и за меня, и за Сару…
Чайкин пожал сухую горячую руку Абрамсона и тихо вышел за двери.
В дверях он столкнулся с Сарой. Та обрадовалась, увидав Чайкина, и объяснила, что возвращается с работы раньше, чтобы побыть около мужа. Он что-то плох последнее время.
— Как вы его нашли?
— Надо бы доктора.
— Доктора? А на что позовешь доктора, Василий Егорович? После смерти Ривочки наши дела совсем плохи… Если бы тогда не вы, то и Ривочке нельзя было бы хоть последние ее дни прожить хорошо. Благослови вас бог… Прощайте, Василий Егорович.
И с этими словами Сара вошла в двери.
Но не прошло и двух минут, как она снова выскочила из дверей и пустилась бегом спускаться с лестницы. Внизу она нагнала Чайкина, быстро схватила его руку, поцеловала ее и побежала назад.
Чайкину было невыносимо грустно, когда он вышел на улицу и направился не туда, куда собирался, а в госпиталь, чтобы сказать мисс Джен о больном еврее и попросить ее что-нибудь сделать для него.
После того как мисс Джен обещала прислать к Абрамсону доктора и навестить его сама, Чайкин пошел к Джаксонам сделать им прощальный визит и увидать спасенную им девочку, из-за которой он чуть было не погиб и которая от этого была еще ближе его сердцу.
И какая она была ласковая, эта маленькая черноглазая Нелли, когда приходила раз в неделю вместе с мистрис Джаксон навещать его. И с какою заботливою нежностью расспрашивала она о здоровье «милого Чайка», передавая ему разные лакомства, купленные, как говорила она не без некоторой гордости, на ее «собственные деньги». «Я получаю от папы один доллар в неделю», — прибавляла она, словно бы желая объяснить, откуда у нее собственные деньги.
Был пятый час одного из тех мягких и теплых осенних дней, какие часто бывают в благодатной Калифорнии, и Чайкин думал сперва пешком пройти от госпиталя до улицы, в которой жили Джаксоны.
Но когда Чайкин узнал от полисмена, к которому обратился с просьбой указать дорогу, что улица, которую он искал, находится в другом конце города и что идти туда не менее получаса, он, уже почувствовав усталость от долгой ходьбы после целого месяца вынужденного сиденья, сел в конку, по бокам которой крупными буквами было написано на большом планките название улиц, по которым должен проходить трамвай, как называют конку американцы.
Места внутри вагонов не было, и Чайкин остался на площадке, на которой толпилось несколько человек, не обращая друг на друга ни малейшего внимания и не извиняясь, когда приходилось протискиваться и бесцеремонно наступать на чужие ноги.
И какой-то толстяк, выходивший из трамвая, так наступил на ногу Чайкина, что тот поморщился от боли.
— Надо было убирать ноги и не зевать! — с добродушным смехом проговорил вместо извинения янки.
И, спрыгивая на ходу, он потерял равновесие и упал навзничь.
— Не надо скакать, если не умеете! — сердито проворчал кондуктор.
— А вам какое дело? — огрызнулся толстяк, стараясь подняться.
— Если расшибли голову, я остановлю трамвай! — крикнул кондуктор.
— Убирайтесь к черту! — крикнул вдогонку толстяк, поднявшись на ноги.
Чайкин невольно улыбнулся этому обмену любезностей и заметил, что ни один из стоявших на площадке пассажиров не обратил ни малейшего внимания на падение толстяка, точно на мостовую шлепнулся не человек, а мешок с овсом; никто не повел бровью, не проронил слова. И ни один из проходивших через улицу не подошел к нему, чтобы помочь подняться. Справляйся, мол, как знаешь сам!
Но зато его удивило необыкновенно почтительно-любезное отношение к дамам, которому он был свидетелем, когда после остановки трамвая у перекрестка занял освободившееся место внутри трамвая.
Через несколько времени после этого на площадку вспрыгнули две молодые барышни, и те же пассажиры площадки, которые столь бесцеремонно наступали на ноги мужчинам, немедленно расступились, толкая друг друга, чтобы дать проход барышням. И, несмотря на то, что вагон был полон, они вошли и, озирая мужчин, подошли к двум более молодым мужчинам, видимо щадя стариков, и стали против них.
И немедленно эти два господина уступили барышням свои места и пошли на площадку. Затем вошла какая-то бедно одетая старушка. Чайкин про себя подумал, что ей никто не уступит места и что ей придется стоять, и хотел было подняться, чтобы предложить ей свое место, но в эту минуту уже поднялся какой-то щегольски одетый молодой господин, против которого остановилась старушка, и ушел на площадку.
«Почитают здесь женский пол!» — подумал Чайкин и продолжал свои наблюдения над пассажирами.
— Извините… скоро Гольм-стрит? — обратился Чайкин к соседу.
— Проехали! — хладнокровно ответил сосед.
Чайкин бросился опрометью из вагона и, не стесняясь, пробивал себе дорогу локтями, чтобы соскочить с трамвая.
— Гольм-стрит! — обратился он к кондуктору.
Кондуктор кивнул головой назад и потом влево.
— Не бросайтесь как полоумный! — прибавил он, заметивши испуганно-растерянный вид Чайкина и сразу признавши в нем иностранца.
И пока Чайкин протискивался к выходу, он услышал, как двое янки держали на него пари:
— Доллар, что шлепнется!
— Доллар, что не шлепнется!
— Прибавлю два доллара, что шлепнется! — крикнул какой-то новый голос.
— Держу! — ответил кто-то.
Державшие пари смотрели, как соскочит Чайкин. Трамвай был на полном ходу.
Он соскочил, на мгновение качнулся, но, сохранив равновесие, остался на ногах и, добродушно улыбаясь, глядел вслед убегавшему трамваю.
До его ушей долетели одобрительные крики державших за то, что он не шлепнется.
«Экий чудной народ!» — проговорил вслух Чайкин, направляясь, по мимическому указанию кондуктора, назад, и затем, повернув в первую улицу налево, убедился из надписи на углу, что он находится действительно на Гольм-стрит.
Пройдя несколько шагов, он увидал номер дома, который был ему нужен, и вошел в подъезд.
Там он нашел таблицу, в которой были означены фамилии жильцов и нумера квартир, и благодаря этому, не спрашивая никого, легко нашел двери Джаксонов и позвонил. Через минуту-другую отворились двери, и перед Чайкиным показалась веселая, необыкновенно симпатичная физиономия негра, во фраке и в белом галстуке.
— Джаксон дома?
— Если вы спрашиваете мистера Джаксона, то его нет дома. Он на заводе.
— А мистрис Джаксон?
— Она дома. Но примет ли вас — не знаю. Давайте вашу карточку, я покажу ей.
— У меня нет карточки.
— Как нет? — воскликнул в изумлении молодой негр. — У всякого джентльмена есть визитные карточки…
— А у меня нет! — проговорил, улыбаясь, Чайкин. — А вы без карточки доложите мистрис Джаксон, что Чайк пришел проститься.
— Чайк!? Вы — мистер Чайк, тот самый, который спас мисс Нелли? — воскликнул радостно негр и с восторженным изумлением глядел на Чайкина, словно бы не веря своим глазам, что перед ним стоит тот самый «герои», совсем непохожие портреты которого были в иллюстрациях. — О мистер Чайк… Вы можете идти без всякой карточки… Не угодно ли?.. Вас все здесь благословляют… Но только какой же вы, мистер Чайк, маленький и худенький… А я думал, что вы большой… большой… высокий…
И, взвизгивая от удовольствия, молодой негр потянул Чайкина за рукав в прихожую и оттуда в гостиную.
— Садитесь, мистер Чайк… на диван. Вам будет удобно на диване… А то в качалку… А я сейчас обрадую мистрис и мисс…
И негр в несколько прыжков исчез из гостиной…
«Экая ласковая негра», — подумал Чайкин.
Через минуту вышла мистрис Джаксон, а из-за юбки ее выскочила Нелли и бросилась целовать Чайкина.
— Наконец-то Чайк к нам пришел, мама! — радостно восклицала Нелли. — Джим! Вы знаете, что это Чайк! — обратилась она к негру.
— Знаю… я докладывал… Я не узнал мистера Чайка по портретам! — отвечал весело негр.
— Позовите, Джим, и Мосси… Пусть и она увидит Чайка… Это моя няня, Чайк… Хотите видеть мою няню, Чайк?..
— Очень буду рад… Здравствуйте, мистрис Джаксон…
— Как я рада вас видеть, мистер Чайк! — говорила хозяйка, крепко пожимая руку Чайкина. — Надеюсь, совсем поправились?
— Совсем. Завтра уезжаю на ферму.
— Завтра? — воскликнула Нелли. — Совсем из Фриски?
— Совсем.
— Нет, вы не должны уезжать, Чайк! Мама! попроси, чтобы Чайк остался. Пусть он у нас живет!
— Я просила мистера Чайка, и папа просил. Мы были бы счастливы, если б мистер Чайк погостил у нас… К его услугам была бы комната…
