Тут же выиграл пятерку турист из новой Германии. Он повторил ничтожную ставку во второй и в третий раз и все продолжал получать свои жалкие пятерки.
Старая дама не удержалась и тоже поставила десятку. Она ее проиграла, поскольку «наперстник разврата» – так она назвала банковавшего хмыря – был отличным психологом. Он понимал, что старая дама в отличие от японки относится к типу людей, первоначально распаляющихся не от выигрыша, а от проигрыша.
Типологическая натура ее была близка к натуре Германа. Герман хотел предупредить ее игровое движение, но она взглянула на него так, как в мифические времена смотрели царственно властные дамы на фаворитов, опрометчиво вздумавших в чем-либо им перечить. Поставив вновь, она не только отыграла – в полном соответствии с игровой стратегией хмырей – проигранное, но и выиграла целый двадцатник. Японка, лишившаяся всех наличных долларов, выложила на лоток приличный пресс иен. Но шарик оказался совсем не под тем наперстком, который она накрыла своей миниатюрной, слегка дрожавшей от волнения ладошкой. Она весьма растерянно стала смотреть по сторонам, явно ища глазами банковский автомат.
Герман, повторяем, имел с собой пару сотен. Он тихо попросил у старой дамы ссудить ему всю ее наличность. Поставил около трехсот долларов.
Все присутствовавшие были абсолютно уверены, что Санта-Клаус накроет рукой левый наперсток. Даже полный идиот нисколько не сомневался бы в более чем очевидном нахождении там заветного шарика.
Так что все ахнули, когда он выбрал наперсток правый и незаметно для окружающих встряхнул его над лотком. Из намагниченного наперстка вылетел металлический шарик.
Надо отдать должное банкомету. Он невозмутимо выложил Герману выигрыш. Второй хмырь, думая, что его никто здесь не понимает, так изощренно материл своего партнера, что старая дама заткнула уши.
Хмырь-банкомет не спешил начать игру вновь, пытаясь проникнуть в намерения громадного Деда Мороза. Затем вяловато задвигал наперстками по лотку, то приоткрывая, то накрывая ими шарик.
Герман поставил в этот раз всего десятку, а турист из Германии и еще кто-то, как говорится, примазались к нему, каждый по паре сотен. Хмырь снял эти деньги, потому что Герман дал ему смухлевать. Так что оба хмыря оставались после этого кона почти при своих.
Японка сказала по-итальянски проигравшемуся в конце концов немцу и глупо вступившему в игру французу, что здесь, на ее взгляд, орудует шайка международных мошенников.
Если бы не жадность, что губит фраеров, не вера в безнаказанный и вечный шулерский успех, а также не жгучая ненависть к этому поганому Деду Морозу, то оба хмыря быстро свернули бы свои манатки и слиняли бы подальше от всегда возможного скандала. Намереваясь сыграть, Герман на глазах у них собрал всю свою наличность. Банкомет по-фраерски откликнулся на губительный зов жадности и начал со зловещим артистизмом манипулировать наперстками.
Герман понял, что сейчас должен сработать финально-убойный вариант мошеннической игры, с тайным исчезновением шарика из-под первого наперстка в замечательно замаскированном отверстии лотка, но при отсутствии еще одного шарика в другом – намагниченном наперстке. Шарик окажется в нем самым быстрым, неуловимым фокусническим образом, если кто-либо заикнется о проверке. Банкомет собрал в пачечку ставку Германа, чтобы в крайнем случае быть готовым рвануть когти с места преступления, пока проклятый Дед Мороз будет шевелить усищами и размышлять, куда же это подевался шарик?
Но Герман успел схватить хмыря за руку, а второго за грудки. Стукнув их лбами, он мрачно сказал:
– Позорите, гниды, перед всем миром Россию! Лишу гражданства в Содружестве Независимых Государств, сволочи!
Хмыри, оказавшись в чужом и чумовом городе не под защитой родной рыночной мафии, были совершенно обескуражены.
Они что-то бестолково лгали о собирании валюты на открытие в Москве брачной биржи для сексуальных меньшинств и на формирование профсоюза нищих партработников.
Герман отобрал у них свою ставку. Затем переломал на глазах толпы лоток и продемонстрировал всем зевакам эффект намагниченного наперстка. Гаркнул на перетрухнувших хмырей, чтобы они немедленно возвратили бабки несчастной японке, на зареванном лице которой была мольба к богам о прощении за посягательство на древние традиции поведения женщин за порогом родного жилища.
Японка счастлива была получить хоть часть проигранного. Увидев полицейскую машину, Герман отпустил обоих типов. Он не простил бы себе предательства соотечественников, отвратительно жуликоватых, но все ж таки драматически одиноких и далеких от компрометируемой ими Родины. Оба фармазона моментально скрылись в праздничной толпе с остатком добычи.
Немецкий турист, столь блистательно начавший игру, и еще несколько лиц, позавидовавших его регулярным успехам, обалдело смотрели им вдогонку.
Герман поспешил увести старую даму и Дашу подальше от места происшествия.
Весь остальной день выигрыш не давал ему покоя. Он даже перестал беспокоиться о том, что разминулся с людьми Буша, и не пытался восстановить в памяти его московский телефон. Ясно было, что всем его существом вновь завладела страсть азарта.
Искушение сыграть, но не в какой-то наперсточек, а в рулетку Герман разгонял усилием воли и нечеловеческого чувства долга, не до конца еще потерянного, несмотря на недавние нравственные падения.
Болтая о том о сем с Дашей, он отвлекался от яростной полемики с Внуго и от настырной игровой страсти. Девочка, пребывавшая долгое время в подростковой депрессии, спешила наговориться после своего долгого мрачного молчания.
Она расспрашивала Германа о его бурной жизни в Москве, о Воркуте, забастовках и августовских днях.
Герман признался, что все три дня провалялся в одном кильдиме, где смотрел за большие бабки отвратительные фильмы ужасов. От страха, общего омерзения и вины перед народом он тогда еще пуще запил. Просто не предполагал, смотря эти поганые фильмы, что человек может, скажем, делать сосиски из другого человека, а сам он будет ошиваться в тухлом шалмане вместо нахождения на баррикадах демократии и свободного рынка.
Когда Германа спросили, не хочет ли он побывать в музее, где находится один из вариантов тех самых вангоговских «Подсолнухов», Внуго снова шепнул ему что-то насчет зловредной опасности игры в рулетку вдали от Родины. Передачу об одном из игровых скопищ он смотрел в «Клубе кинопутешествий» еще на Воркуте и думал при этом, что неужели ж придется вот так врезать дуба, залечь в вечной мерзлоте до второго пришествия и ни разу не побывать в жутком и загадочном царстве рулетки?
Продолжая внутренне сопротивляться гибельному соблазну, Герман ответил, что тянет его пройтись с прогулочной целью по знаменитому мосту. Но тут же, против своей воли, спросил, как называется
«Узаконенное на Западе место выкачивания денег из карманов граждан».
Старая дама ответила: «Атлантик-Сити». Герман раскрыл уж было рот, чтобы воскликнуть: «К чертям, пошли лучше на «Подсолнухи»!» – но, к величайшему своему удивлению, произнес по-английски: «О ’кей! Лете гоу!» Даша, кстати, успела научить его нескольким дежурным выражениям.
Это было странно, но Внуго, который должен был бы всячески отговаривать Германа от поездки в Атлантик-Сити, тут же пояснил, что в борьбе с соблазном и азартом всегда нужно применять «Древнейший способ постепенной нейтрализации смертельной отравы».
Решив слегка и исключительно для противоядия поддаться соблазну игры, Герман окончательно лишился морали, воли и здравого смысла. Он отдал себя на волю случая.
Удовлетворенный, Внуго сказал ему: «Вынь из кейса всю зарплату. Она в любом случае – твоя. Остальное непременно оставь дома, чтобы не попасть в замазку, как в Москве. И если уж на то дело пошло, если ты, позорник, тряпка и использованная жвачка, то вали, козел, в Атлантик-Сити хотя бы в виде Деда Мороза. Тебе это там пригодится». – «Зачем?» – поинтересовался Герман. «Не знаю», – ответил Внуго.
Он зашел в свою комнату. Прочитав на бумажке «Евгений», достал кейс из-за портрета Пушкина. Снял резинку с одной из пачек сотенных. Взял оттуда свою зарплату. Попросил старую даму спрятать кейс с остальными деньгами в надежное место. Вновь сказал чистую и горькую правду, что доверяет ей гораздо больше, чем себе и своей памяти.
Вскоре он, старая дама и ее зять были уже в казино. В первый момент Герману показалось, что вокруг них вьются люди из команды теле- и фоторепортеров, которые ослепляли его вчера вспышками и задавали вопросы. Правда, в руках у них не было никакой аппаратуры. А то, что газетчики из таблоидов выслеживают русского Санта-Клауса, никак не могло прийти ему в голову.
Взглянув сначала на автоматы, потом на картежные столы и, наконец, на зеленые поля рулетки, Герман почувствовал, что все его существо вновь охвачено знакомой дрожью, пронизывающей в ответственные моменты жизни закоренелых игроков, донжуанов и молодых, прекрасно воспитанных, но не кастрированных псов.
