Христианская революция исподволь вытеснила политеизм феодальной эпохи, однако материальные и бренные символы нашего могущества по-прежнему одушевлены неподдельным чувством. Мы вернулись к исходной точке – почитанию золотого тельца, – с той лишь разницей, что идол говорит, ходит, думает – короче говоря, он настоящий великан. Так что бедному Жаку-Простаку долго еще ходить в ярме. Сегодня народная революция невозможна. Если кое-где короли и падут, произойдет это, как во Франции, благодаря холодному презрению людей мыслящих.
Итак, в наше время, чтобы вести элегантную жизнь, мало родиться дворянином или сорвать крупный куш в одной из жизненных лотерей, надо еще обладать тем непостижимым даром (своего рода разумностью чувств!), который позволяет нам окружать себя вещами подлинно прекрасными и добротными, вещами, гармонирующими с нашим обликом и нашей судьбой; обладать тем утонченным чувством меры, которое – при постоянном его упражнении – позволяет постигать отношения между явлениями, предвидеть следствия событий, определять место и значение предметов, слов, идей и людей. Одним словом, основа элегантной жизни – высокая идея гармонии и порядка, призванная одухотворять вещный мир. Отсюда – следующий афоризм:
IX
Богатыми становятся, элегантными рождаются.
Опирающаяся на такой фундамент, увиденная с такой высоты, элегантная жизнь уже не случайная шутка, не пустое слово, которое мыслящие люди презрительно отбрасывают, как прочитанную газету. Напротив, элегантность находится в прямой зависимости от строения общества. Разве не господствует она в нравах и обычаях тех избранников судьбы, которые умеют с удовольствием пускать на ветер свое состояние и добиваться у народа прощения за свою удачную карьеру, оказывая ему разнообразные благодеяния? Разве не является она показателем развитости страны – ведь она соединяет в себе все виды роскоши? Наконец, если она – признак совершенной натуры, разве не обязан каждый человек стремиться исследовать ее, постичь ее тайны?
В таком случае вопрос об отношении к быстро сменяющимся веяниям МОДЫ приобретает значение первостепенное: ведь mens molera agitat[33]; ум человека проявляется в том, как он держит трость. Социальные различия стираются и сходят на нет, но есть сила, создающая новые разграничения; сила эта – общественное мнение: ведь мода всегда была не чем иным, как общественным мнением в области костюма. Поскольку костюм – самый действенный из символов, революция не обошла и моду: сукно боролось с шелком. Впрочем, сегодня мода распространяется не только на одежду и внешний вид. Материальная сторона жизни вследствие всеобщего прогресса заметно усовершенствовалась. Всякой нашей потребности посвящена нынче целая энциклопедия, и наша плотская жизнь стала зависеть от широты человеческих познаний. Следственно, диктуя законы элегантности, мода распространяется на все ремесла. Она – основа дел и изделий. Разве не является она печатью, скрепляющей те открытия и изобретения, что украшают жизнь человека? Разве не составляет она почетную награду гения? Приветствуя прогресс, становясь его символом, она предводительствует всем: она производит перевороты в музыке, словесности, живописи и архитектуре. Иными словами, трактат об элегантной жизни, включающий в себя незыблемые принципы, которыми должно руководствоваться мыслящее существо, созидая внешнюю сторону своей жизни, может, пожалуй, быть назван метафизикой вещного мира.
Глава III
План настоящего трактата
– Я возвращаюсь из Пьерфона, куда ездил повидать дядюшку: он богат, держит лошадей, но при этом не знает, что такое «тигр», «грум», «бричка», и до сих пор разъезжает в допотопном кабриолете…
– Позвольте! – воскликнул наш почтенный друг, отдавая свою трубку «Венере, присевшей на черепаху», красующейся на его камине. – Позвольте! Если речь идет о людях вообще, существует кодекс прав человека; если речь идет об одной нации, существует политический кодекс; если речь идет о наших материальных интересах – финансовый кодекс; если о наших распрях – гражданский кодекс; если о наших проступках и нашей безопасности – уголовный кодекс; если о промышленности – коммерческий кодекс; если о деревне – аграрный кодекс; если о солдатах – военный кодекс; если о неграх – рабовладельческий кодекс; если о лесах – лесной кодекс; если о плывущих под нашим флагом кораблях – морской кодекс… Одним словом, мы регламентировали все на свете, от придворных траурных церемоний и объема слез, которыми следует оплакивать короля, дядюшку или кузена, до скорости и распорядка дня эскадронной лошади…
– И что же? – спросил А-Я, не замечая, что наш почтенный друг переводит дыхание.
– Как что же? – отвечал тот. – После того как были утверждены эти кодексы, неведомая эпизоотия (он хотел сказать «эпидемия») охватила графоманов, и они забросали нас кодексами собственного изобретения… Учтивость, чревоугодие, театр, порядочные люди, женщины, пособия, арендаторы, чиновники – все и вся получило свой кодекс. Потом появилось учение Сен-Симона, который утверждал (см. газету «Организатор»), что кодификация – целая наука. Возможно, конечно, что наборщик по ошибке написал codification вместо caudification от cauda – хвост… впрочем, это неважно…
– Я спрашиваю вас, – продолжал он, остановив одного из своих слушателей и схватив его за пуговицу, – разве не удивительно, что вся эта пишущая и мыслящая братия до сих пор не вывела законов элегантной жизни! Разве все эти учебные пособия для сельских полицейских, мэров и налогоплательщиков не пустяк по сравнению с трактатом о МОДЕ? Разве обнародование принципов, вносящих в жизнь поэзию, не принесло бы человечеству огромную пользу? Большая часть наших провинциальных ферм, хуторов, хижин, домов, мыз и т. д. – настоящие конюшни; французы обращаются со скотиной, в особенности с лошадьми, так, как не стал бы обращаться ни один христианский народ; умение создавать комфорт, огниво бессмертного Фюмада, кофейник Лемара, дешевые ковры неизвестны в шестидесяти лье от Парижа, причем не подлежит сомнению, что причина этой повсеместной нехватки самых заурядных предметов, изобретением которых мы обязаны современной науке, – то невежество, в каком коснеют по нашей вине французские фермеры! Элегантность всеобъемлюща! Она стремится вывести народ из бедности, прививая ему любовь к роскоши, ибо великая и непреложная аксиома гласит:
X
Состояние, которое человек наживает, зависит от потребностей, которые он себе усваивает.
Она – я по-прежнему говорю об элегантности – облагораживает пейзаж и совершенствует земледелие, ибо от заботы о пище и загонах для скота зависит красота и плодовитость породы. Взгляните, в каких развалюхах держат бретонцы своих коров, лошадей и овец, и вы признаете, что самое филантропическое и патриотическое сочинение из всех, в которых нуждается страна, – это трактат об элегантности. Если министр кладет носовой платок и табакерку на стол в стиле Людовика XVIII, если из зеркала, в которое смотрится во время бритья молодой щеголь, приехавший погостить в деревню к престарелым родственникам, на него глядит человек, которого вот-вот хватит апоплексический удар, и если наконец ваш дядюшка до сих пор разъезжает в допотопном кабриолете, то виной всему этому – отсутствие классического труда о МОДЕ!..
Наш почтенный друг долго, красиво и непринужденно занимался тем делом, которое завистники именуют болтовней; в заключение он сказал: «Элегантность вносит в жизнь драматизм…»
Эта остроумная мысль была встречена дружным «ура». Прозорливый А-Я стал, впрочем, доказывать, что в единообразии, налагаемом элегантностью на нравы страны, нет ничего драматического, и, сравнивая Англию и Испанию, подтвердил свою мысль примерами из обычаев обеих стран. Окончил он свою речь такими словами:
– Господа, пробел в науке, о котором идет речь, легко объясним. У кого достало бы смелости взвалить на себя такую тяжкую ответственность? Только законченный, фанатичный честолюбец может взяться за трактат об элегантной жизни, продемонстрировав тем самым желание опередить парижских щеголей, которые, полагаясь лишь на самих себя, ищут совершенство методом проб и ошибок, и не всегда его находят.
Тут, после щедрых возлияний, посвященных фешенебельной богине чая, на умы снизошло просветление, и один из самых элегантных[34] редакторов журнала «МОДА» произнес, торжествующе глядя на своих коллег:
– Такой человек существует.
Слова его были встречены общим смехом, однако он добавил:
– БРАММЕЛ!.. Браммел живет в Булони; многочисленные заимодавцы, забывшие об услугах, которые этот патриарх фешенебельности оказал своему отечеству, вынудили его покинуть Англию!
Присутствующие восхищенно молчали.
Создание трактата об элегантной жизни тут же показалось делом несложным и было единодушно признано великим благодеянием для рода человеческого, огромным шагом по пути прогресса.
