Он поднялся со скамейки и, пройдя Площадь Согласия, направился к Лувру через сады Тюильри. Элен однажды говорила ему, что часто посещает музей, и Ачеру захотелось провести как можно больше времени там, где она, возможно, недавно была.
Час или два Ачер блуждал по Лувру, переходя из одной галереи в другую. Солнечные лучи позолотили полузабытые полотна, и он вспоминал их, наполняя свое сердце красотой. Он давно изголодался по настоящему искусству…
Когда Ачер наслаждался лучезарными картинами Тициана, он вдруг подумал:
«А ведь мне всего пятьдесят семь!..»
Но тут же подавил в себе эти весенние настроения. Ему казалось, что уже поздно собирать урожай любви, хотя для всходов нежной дружбы еще оставалось время. Он мог бы провести оставшиеся годы рядом с ней, с его Фанни!
С этими мыслями он возвратился в отель, где должен был встретиться с Далласом. Они встретились и вновь пошли по направлению к Площади Согласия, пересекли ее и вышли на мост, который вел к Бурбонскому дворцу. Даллас, не подозревавший о том, какие мысли проносились в голове его отца, говорил без умолку, взахлеб рассказывая о своей поездке в Версаль. Однажды во время отпуска он уже побывал в нем, но впечатление осталось весьма поверхностное, ибо как и во время их совместного путешествия по Европе, его время было ограничено. Характеризуя музейную коллекцию, он мешал восторг с разумной критикой.
По мере того, как Ачер слушал эти излияния, он все больше убеждался в своей старомодности и неприспособленности к новой жизни.
«В том-то и дело: молодежь всегда чувствует себя на волне! Они знают, по какому пути им лучше следовать!»
Даллас в его глазах был спикером молодого поколения, пренебрегавшего всеми старыми сигналами, стрелками и указателями; расставляя свои знаки, оно весело прокладывало себе дорогу в будущее.
И вдруг Даллас замер на месте и воскликнул, схватив отца за руку:
«Боже милосердный!»
Они вышли на аллею перед Домом Инвалидов. Его купол, возвышавшийся над кронами деревьев, чьи клейкие почки только что тронулись в рост, ярко блестел на солнце. Он словно существовал независимо от большого серого фасада, аккумулируя в себе весь сноп солнечных лучей. Купол этот сиял так, как будто представлял собой символ человеческой славы.
Ачеру было известно, что дом мадам Оленской находился на одной из площадей, поблизости от авеню, отходившего от Дома Инвалидов. Он всегда рисовал в своем воображении тенистый сквер в этом укромном уголке и скромный дом, без утяжеляющих архитектурных излишеств. Но Ачер совсем забыл о солнечном свете, озарявшем все вокруг. Она живет в этом золотом сиянии, думал он. Тридцать лет ее жизни, о которой он, к несчастью, так мало знал, прошли в этой насыщенной атмосфере; ему так легко здесь дышалось! Он думал о театрах и картинных галереях, которые она посещала, о самых лучших домах, в которые ее часто приглашали, об интересных людях, с которыми она общалась. В воздухе витали идеи, все свободно обменивались мнениями и открыто проявляли свой интерес к той или иной волнующей их проблеме. Здесь, в Париже, возникали новые течения, тенденции и направления моды. Здесь был сказочный рай для общения.
В этой связи Ачер вспомнил, как маленький француз, месье Ривьер, говорил ему, что превыше всего ценит именно общение между людьми.
Но Ачер не виделся с месье Ривьером более тридцати лет и ничего о нем не слышал. И этот факт помог ему представить в ином свете разлуку с мадам Оленской. Как мог он так долго не видеться с ней? Ведь прошло уже больше половины человеческой жизни, и за этот немыслимый срок она познакомилась с множеством людей, которых он не знал, и влилась в ряды общества, о котором он имел лишь смутное представление. В течение всего этого времени он, Ньюлэнд Ачер, жил воспоминаниями своей молодости, и не знал, какой она стала. Он не сомневался лишь в одном: что Элен всегда была в окружении надежных людей. Возможно, и она навсегда запомнила его таким, каким он был в далекой молодости. Но если память о нем и сохранилась в ее душе, его образу, вероятно, было отведено в ней незначительное место. Так древней реликвии, которую помещают в маленькую капеллу, поклоняются не каждый день…
Между тем они пересекли Площадь Инвалидов и направились вдоль рядов особняков. Это и в самом деле было тихое и малолюдное место, несмотря на его очарование и интересное историческое прошлое. Ачер убедился, что Париж хранит еще немало тайн, которые предстоит разгадать.
День потихоньку угасал, и легкая дымка, пронизанная светом электрических фонарей, опустилась над городом. Они вышли на маленькую площадь, на которой почти совсем не было пешеходов. Даллас остановился и бросил взгляд на один из домов.
«Кажется, это здесь», — сказал он, подхватывая отца под руку, от чего тот смутился еще больше. Некоторое время они стояли молча, глядя на дом.
Это было современное здание неопределенного архитектурного стиля с большим количеством окон и ажурными балконами, столь украшавшими его кремовый фасад. На верхнем балконе, который виднелся над верхушками каштанов, все еще был натянут тент, словно солнце и не думало садиться.
«Интересно, на каком этаже?» — озабоченно спросил Даллас, обращаясь, скорее всего, к самому себе; и поскольку Ачеру это было известно не больше, чем ему самому, молодой человек заглянул в домик консьержки и вернулся, бросив отцу на ходу:
«На пятом. Должно быть, это ее балкон с натянутым тентом».
Ачер не сделал ни одного шага вперед. Он стоял, глядя на верхний ряд окон, как если бы конечная цель их визита была уже достигнута.
«Послушай, папа, уже около шести!» — обратился, наконец, Даллас к своему отцу.
Ачер взглянул на пустую скамейку, стоявшую под деревьями и сказал:
«Я, пожалуй, присяду здесь ненадолго».
«Тебе что, нехорошо?» — воскликнул его сын.
«Нет, нет, я в полном порядке. Но прошу тебя, иди один!»
Даллас стоял перед ним, совершенно сбитый с толку.
«Ты хочешь сказать, отец, что не станешь подниматься наверх?»
«Я и сам не знаю», — отозвался Ачер.
«Но что она подумает, если ты не придешь?»
«Ступай один, мой мальчик! Может быть, я отправлюсь следом за тобой».
Даллас посмотрел на него долгим взглядом в сумеречном свете.
«Да как же я объясню ей твое отсутствие?»
«Ты, мой друг, всегда найдешь достойное объяснение!» — с улыбкой произнес его отец.
«Ладно. Я скажу ей, что ты настолько старомоден, что вместо того, чтобы воспользоваться лифтом, предпочел подниматься пешком на пятый этаж!»
Ачер снова улыбнулся.
«Скажи только, что я слишком старомоден, и этого будет вполне достаточно».
Даллас снова взглянул на отца и затем, махнув рукой, исчез в проеме высокой сводчатой двери.
Ачер уселся на скамейку под каштанами, продолжая смотреть на балкон пятого этажа. Он мысленно представлял, как его сын поднимается на лифте на пятый этаж и звонит в дверной колокольчик; служанка впускает его в холл, а затем он проходит в гостиную. Шаг у его мальчика широкий, походка уверенная, а улыбка открытая… Интересно, правы ли были те, кто утверждает, что сын — вылитый отец?..
Затем Ачер представил себе людей, собравшихся в гостиной: возможно, в этот цивилизованный час, там будет несколько человек и среди них — темноволосая дама (пожалуй, слишком бледная!). Она окинет вошедшего быстрым взглядом, приподнимется навстречу гостю и протянет ему свою тонкую руку с длинными пальцами для поцелуя… Он представил ее сидящей на софе у камина; а рядом на столе — букет свежих азалий.
«Для меня это видение куда реальнее действительности», — подумал он; и почувствовал, что с каждой минутой в нем нарастает страх утратить свою реальную мечту, заменив ее на призрачную реальность.
Он долго сидел на скамейке в сгущавшихся сумерках, не отрывая взгляда от балкона. В окнах загорелся свет, и вскоре на балкон вышел лакей, который свернул тент и, войдя обратно в дом, запер за собой дверь.
Казалось, именно этого сигнала и дожидался Ньюлэнд Ачер. Встав, как по команде, он развернулся и медленно зашагал обратно, в свой отель…
