Это была целая экспедиция. Он выехал из города в конце августа, когда болезнь свирепствовала там самым безжалостным образом. Каждый день в городе умирало на восемьсот-девятьсот человек больше, чем обычно. Продукты продавались из-под полы по бешеным ценам. Как и везде, сборщиков трупов, могильщиков и даже санитаров вербовали по тюрьмам. Люди умирали не только от холеры, но и от самых разных причин. Мародеров расстреливали. Было так просто стать мародером. Крепкие мужчины каждый день убивали по семь-восемь отравителей водоемов. Кое-кого из обывателей ловили с поличным, когда те сыпали зеленый порошок у входа в дома и даже на прилавки. С ними кончали в два счета. Число проституток, открыто торгующих своими прелестями на бульваре Бэльзэнс, возрастало пропорционально числу покойников. Такое скопление напудренных и накрашенных красоток, вопреки всякому здравому смыслу, пробуждало неодолимые желания. Ведь так легко сказать: «А, будь что будет!» Дело в том, что в городах, не отличающихся особой суровостью нравов, и в Марселе в частности, холера не лишала людей вкуса к наслаждениям. Оставшиеся в живых вдвойне предавались разврату, и за себя, и за умерших.
Этот человек играл соло на кларнете в городской опере. Он рассказал, как целых два месяца он просто трясся от страха. Как и прочие жители города, он все перепробовал. Нужно себе представить, что значит жить в городе, где люди умирают на каждой улице, в каждом доме, на каждом этаже. Человек пытается найти какую-нибудь щель и забиться туда. Либо, напротив, он вдруг ощущает безумное желание расправить члены и, подпрыгнув, как кузнечик, взлететь к узкой полосе чистого неба над улицами. Человек умирает от желания, его терзают все возможные желания сразу. А погода стояла немыслимо ясная и безмятежная, подавляющая своим роскошным великолепием. Морская рябь сверкала то лазурью, то рубинами в потоках золотистого света.
Опера, само собой разумеется, закрылась; у каждого внутри была своя, гораздо более любопытная опера. Кларнетист в конце концов спросил себя, зачем он, собственно, продолжает метаться в этом гниющем на корню городе. Мучительная острая боль в животе (это называется коликой) заставила его наконец решиться. Он рухнул на постель, плакал, стонал, кричал. С противоположной стороны двора, куда выходило окно его спальни, тоже доносились крики. Потом он заметил, что от криков боль у него прошла. С противоположной же стороны по-прежнему неслись крики, хриплое завывание, похожее на рычание львенка, которое издают умирающие от холеры в момент агонии. Это его окончательно вылечило. Он почувствовал, что совершенно здоров, и сил у него в десять раз больше, чем раньше. Он понял, что холеру можно выдумать, что он только что и делал, а стало быть, лучше отправиться в путь, выдумывая по дороге что-нибудь менее страшное. У холостяка масса возможностей.
Его совершенно не смущала проблема получения справки о здоровье. Ему и в голову не пришло отправиться в мэрию и стоять в очереди вместе с официальными беженцами, большинство которых умирало, так и не дождавшись справки. Он вышел через рабочие предместья, где люди дохли как мухи, и, следовательно, был свободен как ветер.
— Вы мне только что говорили об убийцах. Так вот, заметьте, убийцы встречаются только в мирных и спокойных местах. Но вам абсолютно ничего не грозит в комнате, где только что произошло убийство. Чем меньше времени прошло с момента преступления, тем меньше вы рискуете. Убитые предохраняют вас от опасности быть убитым.
Сосновыми лесами он прошел через Сен-Анриле-Эгалад, не встретив ни жандармов, ни сторожевых постов. Узенькие улочки, петляющие между домами и садами, были усеяны трупами. Много народу умирало на кучерских постоялых дворах в Сетэме. Люди там ездили во всех направлениях, как по почтовому тракту. Никакого контроля. Все свободны. Хотите умирать, умирайте. Хотите ехать — пожалуйста. Трудности у него возникли только в Эксе, где ему пришлось свернуть направо и идти в обход через Палетту до подножия Сен-Виктуар. Но летом дорога там красивая. А пешком можно везде пройти. На сухих холмах трупы не слишком дурно пахнут; иногда они пахнут чабрецом и лежат тогда в очень благородных позах, потому что они скончались, окруженные величественными картинами природы. Зрелище бесконечного голубовато-сиреневого простора снимает с мышц напряжение и позволяет им расслабляться после смерти. Он заметил, что в сосновых лесах, пропитанных ароматом разогретой смолы, трупы, которые он встречал (один из них был труп егеря), казались зараженными болезнью века: их отличали небрежность позы и печать меланхолии на лице, выражение пресыщенности и благородной брезгливости. От Палетты вверх дорога идет через леса, но, когда вы подходите к скалистым контрфорсам Сен-Виктуар, перед вами открываются бегущие внизу барашки холмов, переплетение лужаек, ложбинок, рощ, равнин и совершенно римских акведуков. Невольно вспоминаются священные гуси на Капитолии, кимвры, закутанные в северные туманы, словно гусеницы шелкопряда в свои коконы. Для умирающего от холеры, пронизываемого электрическими разрядами боли, не существует настоящего, но зато в течение нескольких долгих минут он может отчетливо видеть прошлое и будущее. Вот почему на лицах умерших, в зависимости от их характера, застывает или гримаса, или улыбка.
Он с удовольствием говорил, шагая рядом с Анджело и Полиной. У него уже два месяца не было собеседников, а если таковые и попадались, то с ними нужно было держать язык за зубами и ни в коем случае не говорить то, что думаешь. Смерть — это еще не все, как он теперь понял. Он был счастлив встретить двух молодых людей такого склада, которые вышли победителями из стычки с жителями деревушки. Ему приятно было болтать с ними, но он боялся наскучить им своими разговорами.
Анджело успокоил его. «Мне нравится его манера говорить, — думал он, — все его фразы так выразительны. В этом есть что-то итальянское; истина тут ни при чем! Италия, родина искусств, тебе не хватает только свободы! Он похож на Феличе Орсини,[21] которому столько же лет, сколько мне, но из-за бороды он кажется старым».
— Я надеюсь, мадам извинит меня. Женщины любят, чтобы пилюлю подсластили. А я ужасный эгоист. Это единственное, что у меня хорошо получается. На самом же деле просто у страха глаза велики, иначе бы я не болтал столько.
— Ради Бога не извиняйтесь, — ответила молодая женщина. — Я еще большая эгоистка, чем вы. Даже когда я просто дремлю в кресле, мои приключения кажутся мне не менее занимательными, чем целые тома истории Франции. Так что можно себе представить, с каким интересом я вас слушаю.
День был так хорош, что вечер не торопился погасить его. Отблески золотисто-алого света на жесткой траве, покрывавшей плато, не спешили покинуть свое земное пристанище. Они словно собирались с духом, чтобы плавно оторваться от земли и растаять в небе. Они вытягивались в золотистые нити, паутиной трепетали на ветру, цеплялись за обнаженные ветви деревьев и одна за одной исчезали в набегающих волнах теплого мрака. Запад огорченно вздыхал.
Было видно, что этот человек чувствует себя в дороге как дома. Он набил глиняную трубочку и курил на ходу, не замедляя шага. Он внимательно вглядывался в окружающий пейзаж и, казалось, из всего извлекал какую-то пользу.
Анджело спросил его, есть ли у него какие-нибудь идеи по поводу того, как быстрее добраться до Гапа.
— У меня есть нечто лучшее, чем идея, — ответил он, — у меня есть карта.
Минуты две они изучали карту. Уже темнело, и трудно было как следует рассмотреть маршрут. Во всяком случае, нужно было миновать Сен-Дизье, Лор и, наконец, Савурнон; а дальше, если судить по оставшемуся расстоянию, до Гапа было рукой подать.
— Впрочем, — сказал кларнетист, — вы к тому времени будете уже в горах. Холерная мушка, кажется, не проникает дальше определенной высоты. Поэтому те, кому это удается, скрываются в горах. Что он и делает. В Гап он не пойдет, есть горы поближе. Он постарается найти какую-нибудь крохотную деревушку, два-три дома, не больше. Там можно переждать, пока все кончится. Он может питаться одним молоком. У него еще есть немного денег. Он в состоянии отказаться от табака, не становясь при этом слишком раздражительным. Впрочем, горцы не обращают на это внимания. Они даже считают, что раздражительность — это проявление силы. Во всяком случае, нужно сделать все возможное, чтобы не умереть.
Похоже, что у него тоже были столкновения с солдатами.
Не так чтоб очень много. Но все равно неприятно, когда вам устраивают досмотр. У вас требуют всякие документы. Поначалу вы волнуетесь, не зная, как выпутаться из этой ситуации. Всех нужных бумаг у вас, естественно, нет. Но в конце концов с опытом появляется и нужная ловкость. И тем не менее он все-таки пробыл неделю в карантине Верхнего Вара. Обойдя стороной Сен-Виктуар, он очутился в верховьях Вара. Он полагал, что эта местность должна быть пустынной, а следовательно, он может идти совершенно спокойно. И ошибся. Когда человеку грозит внезапная смерть, он предпочитает места необитаемые, эти же были населены, и очень густо. Все устремились сюда, в пустынные края, и холерная мушка тоже. Дороги были завалены трупами. На протяжении одного лье он насчитал их семь. Свернув с дороги, он пошел напрямик через поля, холмы и заблудился. В конце концов у входа в небольшой городок он был задержан солдатами.
