— Он что, художник, писатель или что-нибудь в этом духе? поинтересовался я.
— Что вы, синьор, он настоящий джентльмен. Чудно, подумал я. В это время года в Позитано иностранцев не бывает; разве что забредет какой-нибудь немец-турист, распаренный и пропыленный, с рюкзаком за плечами, но и они здесь не задерживаются. Я не мог представить себе, чтобы человек захотел прожить здесь три месяца, — конечно, если ему не нужно скрываться. А так как весной весь Лондон только и говорил что о бегстве выдающегося, но тем не менее бесчестного финансиста, у меня родилась забавная мысль, что таинственный незнакомец как раз и окажется им. Я был с этим финансистом немного знаком и от души пожелал, чтобы мой внезапный приезд не нарушил его покоя.
— Вы увидите синьора в «Марине», — сказал мне Джузеппе, когда я выходил из гостиницы, чтобы снова спуститься к морю. — Он всегда обедает там.
Когда я пришел в таверну, его там, безусловно, не было. Я заказал себе обед и выпил «американки», которая, между прочим, не так уж плохо заменяет коктейль. Через несколько минут, однако, в дверях появился человек, который не мог быть никем иным, как моим соседом по гостинице, и на секунду я почувствовал разочарование, убедившись, что он не имеет ничего общего с мошенником-финансистом. Это был высокий пожилой мужчина с красивым худощавым лицом, сильно загоревшим после лета, проведенного на Средиземном море. Он был одет в очень хорошо сшитый, почти щегольской кремовый костюм из чесучи. Шляпы на нем не было. Коротко остриженные волосы еще не поредели. Держался он свободно и уверенно. Он оглядел с полдюжины столов, за которыми местные жители играли в домино и в карты, потом взгляд его остановился на мне. Глаза незнакомца заулыбались. Он подошел к моему столику.
— Я узнал, что вы только что прибыли в гостиницу. Джузеппе сейчас занят, он предложил мне самому представиться вам и сказал, что вы не будете против. Надеюсь, вам не очень скучно будет пообедать в обществе совершенно незнакомого вам человека?
— Ну, конечно, нет. Присаживайтесь.
Он повернулся к девушке, накрывавшей для меня стол, и на прекрасном итальянском языке сказал ей, что я обедаю с ним. Потом посмотрел на мой стакан.
— Я договорился с хозяином, и он держит для меня джин и французский вермут. Вы позволите смешать вам крепкий мартини?
— Я буду счастлив.
— Мартини, знаете ли, тут редкость, и под его воздействием я лучше проникаюсь экзотикой здешних мест.
Он и в самом деле приготовил превосходный коктейль, и мы с удвоенным аппетитом принялись за ветчину и анчоусы, которые нам подали на первое. Мой новый знакомый обладал мягким юмором и приятной манерой говорить.
— Вы должны извинить мое многословие, — заметил он между прочим. Первый раз за три месяца мне выпала возможность поболтать по-английски. Едва ли вы пробудете здесь долго. Так что я намерен хорошенько поэксплуатировать вас.
— Три месяца в Позитано — это и в самом деле многовато.
— У меня тут лодка, я купаюсь, ловлю рыбу. Много читаю. Я привез с собой изрядное количество книг и буду рад, если вы захотите ими воспользоваться.
— Пожалуй, у меня у самого хватит книг. Но я с удовольствием посмотрю, что у вас есть. Очень любопытное дело — разглядывать книги, которые читают другие.
Он кинул на меня проницательный взгляд, в глазах у него вспыхнула искорка.
— И в то же время многое можно об этих людях узнать, — промолвил он.
Пообедав, мы продолжили нашу беседу. Незнакомец был человеком начитанным и интересовался самыми разнообразными вопросами. Он с таким знанием дела рассуждал о живописи, что мне пришло в голову, не искусствовед ли он или антиквар. Но затем оказалось, что он знаком с трудами Светония, и я решил, что он преподаватель колледжа. Я спросил, как его зовут.
— Барнаби, — ответил он.
— Эта фамилия с недавних пор в большой моде.
— Как так?
— Неужели вы ничего не слышали о знаменитой миссис Барнаби? Она же ваша соотечественница.
— Да, припоминаю, ее фамилия последнее время частенько попадалась в газетах. Вы с ней знакомы?
— Ну, еще бы. У нее весь прошлый сезон были самые интересные приемы. Я посещал их всегда, когда она меня приглашала. Да и кто мог отказаться? Поразительная женщина. Приехала в Лондон, чтобы провести там сезон, и, бог мой, какого потрясающего успеха добилась. Это было настоящее триумфальное шествие.
— Она, кажется, очень богата?
— Сказочно, по-моему. Но не это создало ей успех. Деньги есть у многих американок. Миссис Барнаби обязана своим положением исключительно свойствам своей натуры. Она всегда остается сама собой и не старается пустить пыль в глаза. Она естественна. Это бесценная женщина. Вы, конечно, знаете ее историю?
Мой знакомый улыбнулся.
— Миссис Барнаби, возможно, большая знаменитость в Лондоне, но в Америке, насколько мне известно, о ней никто не знает.
Я тоже улыбнулся — но про себя: я представил себе, как шокирован был бы этот воспитанный и широко образованный человек богатым жизненным опытом поразительной миссис Барнаби, ее грубоватым юмором и непосредственностью, от которых веяло запахом прерий.
— Ну что же, я вам расскажу о ней. Говорят, муж у нее совсем неотесанный человек. Она рассказывает, что он этакий громадный детина и кулаком валит с ног бычка. В Аризоне его прозвали Майк-Одной-Двоих.
— Боже мой, за что?
— Когда-то, давным-давно, он одной пулей убил сразу двоих. Она говорит, что и сейчас к западу от Скалистых гор не найти такого стрелка, как ее муж. Он рудокоп, но побывал и ковбоем, и контрабандистом, и еще бог его знает чем.
— Типичный герой Дикого Запада, — заметил мой профессор, как мне показалось, несколько суховато.
— Настоящий сорвиголова, наверное. Послушали бы вы, какие истории рассказывает про него миссис Барнаби. И, конечно, все наперебой умоляют ее вызвать его в Лондон, но она говорит, что он ни за что не расстанется с необъятными просторами Запада. Год или два назад он нашел нефть и теперь богат как Крез. Должно быть, это очень сильная личность. Все мы, раскрыв рот, слушали ее рассказы о временах, когда она делила с мужем тяготы и лишения лагерной жизни. Просто дух захватывает, когда смотришь на эту седоволосую женщину, совсем некрасивую, но одетую изысканно, с изумительным жемчугом на шее, и слушаешь, как она стирала рудокопам белье и стряпала для них пищу. Ваши американские женщины обладают поистине потрясающей способностью приспосабливаться. Когда миссис Барнаби сидит во главе стола, чувствуя себя на равной ноге с, принцами крови, послами, министрами, герцогом таким-то и герцогом таким-то, кажется почти невероятным, что всего несколько лет назад она стряпала для семидесяти рудокопов.
— А читать и писать она умеет?
— Мне кажется, что приглашения пишет от ее имени секретарь, но я бы не сказал, что она невежественна. Миссис Барнаби говорила мне, что одно время взяла себе за правило читать каждый вечер по меньшей мере час после того, как весь лагерь заснет.
— Удивительно!
— Зато Майк-Одной-Двоих научился писать свое имя только тогда, когда ему понадобилось подписывать чеки.
Мы поднялись к нашей гостинице и, расставаясь на ночь, условились на следующий день взять с собой завтрак и отправиться на лодке к гроту, открытому моим новым знакомым. Мы чудесно провели время, купались, читали, закусили, немного поспали и поболтали, а вечером вместе пообедали. На следующий день, после завтрака на террасе, я напомнил Барнаби о его обещании показать мне свои книги.
— Пойдемте, пойдемте.
Я последовал за ним в его комнату, где Джузеппе убирал постель. Первое, что бросилось мне в глаза, была фотография знаменитой миссис Барнаби, вставленная в богатую рамку. Мой знакомый тоже заметил ее и внезапно побледнел от гнева.
— Ты дурак, Джузеппе. Зачем ты вынул эту фотографию из шкафа? Для чего, черт бы тебя побрал, я спрятал ее подальше?
— Не знаю, синьор. Потому я и поставил ее опять на стол синьора. Я думал, что ему нравится смотреть на портрет своей синьоры.
Я был потрясен.
— Так моя миссис Барнаби — ваша жена? — воскликнул я.
— Вот именно.
— Боже милостивый, значит вы — Майк-Одной-Двоих?
— Разве похоже? Я расхохотался.
— Я бы не сказал.
Я посмотрел на его руки. Он хмуро улыбнулся и показал их мне.
— Нет, сэр, я никогда не валил бычков ударом своего мощного кулака.
Мгновение мы молча глядели друг на друга.
— Она мне никогда этого не простит, — простонал он. — Ей хотелось, чтобы я взял себе вымышленное имя, а когда я отказался, очень обиделась на меня. Она сказала, что так ей будет все время неспокойно. Я ей ответил, что прятаться три месяца в Позитано уже само по себе достаточно скверно, и будь я проклят, если добавлю еще и чужое имя… — Он запнулся. — Отдаюсь всецело на вашу милость. Мне ничего не остается, как надеяться, что вы великодушно сохраните тайну, которая стала вам известна благодаря самой нелепой случайности.
