— Вот и ты! — продолжал тем не менее Фредди, уповая на беспечность.
— Да, — отвечала Мэвис.
— И я тут, — сообщил Фредди.
— Вижу, — признала Мэвис.
— Думал, приеду сюда, а ты удивишься.
— Я и удивилась.
Мэвис издала звук, напоминающий треск разрываемого паруса, а потом спросила:
— Что это значит?
— А?
— Эта особа.
— Ах, особа! Ясно-ясно. Значит, особа. Поразительно, а!
— Весьма.
— Прыгает в чужую машину! Ты заметила?
— Вполне. Ты с ней знаком?
— Ну, что ты! Совершенно не знаком.
— Вот как? — Мэвис снова издала тот же звук. — А кто этот старик?
— Не знаю.
— Он хотел тебя высечь.
— Да-да. Удивительно! Какая наглость!
— Почему он этого хотел?
— Чего не знаю, того не знаю. Загадка!
— Мне кажется, он сердит на то, что ты опозорил его дочь.
— Я не позорил. Когда бы я успел, сама подумай!
— Вот как?
— Видимо, это кви-про-кво в духе Филлипса Оппенхейма. Да, не иначе. Вот, слушай. Девица — международный шпион. Она украла планы укреплений и собирается отдать их сообщнику. Субъект — из нашей разведки. Усы — накладные. Он решил, что сообщник — я.
— Во-от как?
— Кстати, ты отвела Уилфрида? — спросил Фредди, меняя тему.
— Отвези меня в отель, если не трудно, — сказала Мэвис, опять ее меняя.
— Хорошо, — сказал Фредди, — отвезу.
Ночью, лежа без сна, он думал о том, что, судя по всему, Мэвис ему не поверила. Проводив ее, он хотел зайти, но она не пустила, сославшись на мигрень. Он сказал, что она прекрасно выглядит; и услышал: «Вот как?» Когда же он спросил, любит ли она своего Фредди, он ничего не услышал.
Теперь, думал он, мечась по подушке, нужен какой-нибудь жест, поступок, повод, который покажет его во всей красе. Хорошо, но какой?
Можно спасти Мэвис на море — но она не заходит в воду дальше, чем есть дно.
Можно спасти Бодшема от огня — но где огонь? Нельзя же поджечь отель «Манифик».
Перебирая членов семьи, он дошел до Уилфрида, и тут его осенило. Вот он, путь спасения! Надо пойти в школу и попросить преподобного Обри Апджона, чтобы тот отпустил учеников после двух уроков. Да, этот добрый поступок вернет утраченное.
Фредди просто видел эту сцену: Уилфрид вбегает в номер; Мэвис восклицает: «О! Что ты тут делаешь? Ты сбежал?» — «Нет, — отвечает У. — Скажи спасибо Фредди. Нас отпустили до вечера». «Вот это да! — восклицает Мэвис. — Какой человек! Я знала, что к нему несправедлива».
Подумав так, Фредди заснул.
Нередко, придумав что-то ночью, мы обнаруживаем утром, что замысел не так уж хорош. Здесь было иначе. Если я скажу вам, что Фредди нравился его план, я вас обману, он внушал ему истинный ужас. Память о директоре не угасла. Дисциплинарные методы преподобного Обри наводили на мысль о Саймоне Легри и покойном капитане «Баунти».[87] На нежную душу юного Фредди они произвели глубокое впечатление, и перспектива встречи, повторим, внушала ему ужас.
Поддерживали его две вещи: 1) великая любовь и 2) возможность прихватить с собой младшего Литтла.
Он знал, что учитель всегда заботится о будущем. Младенец для него — потенциальный школьник. Позиция Фредди укрепится до неузнаваемости, если он предъявит ему дитя и скажет: «Вот что, Апджон! Его родители прислушиваются ко всем моим советам. Отпустите учеников, и он поступит в вашу школу».
Дождавшись, пока супруги Литтл отвернулись, Фредди схватил их сына и отправился по назначению. Вскоре он стучался в дверь св. Асафа, перекинув через руку ребенка, прикрытого плащом. Горничная провела его в кабинет, и он остался там, узнавая полузабытые приметы незабываемой комнаты.
Случилось так, что в это самое время преподобный Одри гонял старший класс по библейской истории, а когда директор вцепится в класс, он его легко не отпустит. Тем самым, ждать пришлось долго, и с каждой минутой дух кабинета становился тяжелее.
Понимаете, Фредди был тут последний раз при неприятных обстоятельствах. Он стоял, перегнувшись через стул, а преподобный О.А. примерялся, куда бы опустить добрую старую палку. Такие картины наводят печаль.
Солнце сияло за окном, и Фредди решил прогуляться. Выбравшись и дойдя до ограды, он заглянул за нее от нечего делать. Там был садик, а в садике — домик, а в окне второго этажа — девушка, машущая руками.
За сорок ярдов трудно понять, зачем ими машут, и все же Фредди догадался, что девушка обращается к нему. На самом деле она хотела сообщить, что встретила здесь некоего Джорджа, служившего в Лондоне букмекером; глубоко его полюбила; узнала, что и он ее любит; услышала от отца, принадлежащего к суровой секте, что о браке не может быть и речи; не получила записки, где верный Джордж предлагал пожениться тайно, предварительно встретившись в пансионе на Марина-кресчент, поскольку ее (записку) перехватил отец, и сидит теперь взаперти, пока, по словам того же отца, она не одумается. Фредди она просила ее выпустить, ибо Джордж ждет ее с разрешением на брак все там же, в пансионе.
Как мы помним, Фредди понял не все, но главное было ясно: перед ним — дева в беде. Ему казалось, что это бывает только в романах, да и то рыцарских. Перед ним же стоял не замок, окруженный рвом, а двухэтажный домик, окруженный небольшим садом. Именно в таких домиках обитают, Уйдя в отставку, капитаны и москательщики.
Истинный рыцарь, Фредди перепрыгнул через ограду. Глаза его сверкали, и только под окном он узнал в злосчастной деве, глядящей сквозь стекло, как рыба в аквариуме, старую знакомую, блондинку.
Это умерило его пыл. Он был суеверен, и чувствовал, что встречи с нею — не к добру. Когда-то цыганка велела ему остерегаться блондинок, и он чуть не убежал, но рыцарский дух сделал свое дело. Догадавшись по движению ее бровей, что дверь заперта изнутри, он влез в окно, побежал наверх — и через секунду-другую девица выскочила из комнаты, как пробка из бутылки, сбежала вниз по лестнице, ворвалась в гостиную, выпрыгнула из окна и понеслась по газону. Вылезая из того же окна, Фредди сразу заметил усатого субъекта, на сей раз — с вилами, который бил свою дочь их ручкой, страшно сверкая глазами.
Фредди удивился. Из ее жестов он понял, что отец — в крикетном клубе. Сперва он не знал, что делать. Потом решил уйти. Рыцарь не позволит, чтобы деву в беде били ручкой от вил, но в данном случае это — чисто семейное дело. Тем самым, Фредди начал свой путь; однако субъект заметил его и замахнулся, издавая боевой клич москательщиков. Понять его можно. Он принял Фредди за влюбленного букмекера и хотел с ним расправиться. Особенно волновало то, что теперь он держал вилы за ручку.
Что бы случилось, мы сказать не можем, но, к счастью, он споткнулся о цветочный горшок, а пока он вставал, Фредди схватил девицу, перебросил ее через ограду, перепрыгнул сам и потащил ее к машине, оставленной перед входом в школу.
Они так запыхались, что, только отъехав, блондинка повторила, отдуваясь, адрес пансиона. В конце пути она все еще пыхтела. Фредди выгрузил ее, отъехал — и вспомнил, что чего-то не хватает.
Что бы это могло быть?
Портсигар?
Нет, он здесь.
Шляпа?
Нет, и она здесь.
Деньги?
И тут он вспомнил: ребенок. Сын Бинго Литтла остался в кабинете с ластиком во рту.
Последние события усугубили его волнение, но Фредди, человек здравомыслящий, понимал, что нельзя разбрасывать повсюду младенцев. Пришлось ехать обратно. А там, заглянув в окно, он увидел директора, меряющего шагами кабинет, несомненно — в крайней растерянности.
Я думаю, всякий холостяк меньше всего ожидает найти в своем кабинете неизвестного младенца. Вернувшись почти сразу после того, как Фредди вышел, преподобный Обри очень испугался, не говоря об удивлении.
Вскоре, меряя шагами пол, он испугался еще раз. Через стекло, нагло ухмыляясь, на него смотрел какой-то тип. На самом деле Фредди приветливо улыбался. Но нельзя требовать от человека, чтобы он в такую минуту это понял.
— Привет! — сказал Фредди. — Вы меня помните?
— Нет! — вскричал преподобный Обри. — Вон отсюда! Фредди увеличил улыбку дюйма на два.
— Я у вас учился. Виджен фамилия.
О.А. отер рукою лоб. Мы его понимаем. Сначала шок, теперь — человек, которого он надеялся больше не увидеть.
— Да, — глухо произнес он. — Я вас помню. Виджен.
— Ф.Ф.
— Именно, Ф. и Ф. Что вам нужно?
— Я за ребенком пришел.
— Это ваш ребенок?!
— Не совсем. Я его взял напрокат. Понимаете, мой друг Бинго Литтл женился на Рози М. Бэнкс, известной писательнице. Перед вами, так сказать, плод их брака.
Преподобный Обри боролся с каким-то сильным чувством.
— Но оставили его вы?
— Вообще-то я. Однако…
— Ах, так! — вскричал Обри и разразился пламенной речью.
