Если бы не это обстоятельство, все трое были бы неподалеку друг от друга в миг катастрофы, которая подарила им жизнь ценою других погубленных существований. Д'Алькасер слышал, как Лингард громко попросил передать ему подзорную трубу, и видел, как Белараб сделал какой-то знак рукой. Вдруг он почувствовал откуда-то из-под низу Сильнейший толчок, небо с грохотом разверзлось над его головой, изрыгая красные языки пламени, и все вокруг погрузилось сразу в непроглядную мглу, сквозь которую едва виднелось потускневшее утреннее солнце. «Эмма» взлетела на воздух. И когда прекратился дождь падавших в лагуну обломков, бревен и изувеченных трупов, видно было только застывшее в небе облако дыма, бросавшее свою тень на Берег Убежища, где кончилась теперь всякая борьба. Протяжный вой ужаса раздался над поселком и сейчас же сменился глубоким молчанием. В беспорядочной панике люди убегали из домов в поля. Груда лодок на лагуне сразу разрядилась: одни из них пошли ко дну, другие поспешно уплывали по всем направлениям. Остатки «Эммы» пылали ярким пламенем, и густое темное облако висело тяжелой массой высоко над лесом, видимое на много миль кругом.
Раньше всех опомнился Белараб. По привычке он воскликнул:
— Велик Аллах! — и посмотрел на Лингарда. Но Лингард не смотрел на него. Взрыв точно лишил его способности речи и движения.
Он тупо глядел на пылавшие остатки «Эммы» и на зловещее облако дыма — детище Иоргенсона, презиравшего жизнь людей. Белараб отвернулся. Мнение его изменилось. Он не смотрел теперь на Лингарда, как на человека, которого предали, но все же это был человек, потерявший все свое значение. Всего важнее теперь было Беларабу немедленно выпроводить из лагуны всех белых людей. Он приказал распахнуть ворота, и толпы его вооруженных воинов сейчас же овладели всем поселением. Вскоре дома Тенги были подожжены, и Белараб, восседая на коне, выехал во главе триумфальной процессии, окруженный толпой старейшин и телохранителей.
Белые люди оставили форт Белараба в эту же ночь.
Их сопровождали слуги Белараба, освещавшие факелами дорогу. Мистера Треверса несли на носилках до самой бухты, где две военных лодки ожидали почетных пассажиров. Миссис Треверс прошла ворота под руку с д'Алькасером. Лицо ее было наполовину закрыто. Она шла сквозь толпу зрителей, при свете факелов, глядя прямо перед собой. Белараб, стоявший впереди группы старейшин, сделал вид, что не видит белых людей. Лингарду он пожал руку, бормоча обычные изъявления дружбы; но, когда великий белый человек сказал ему: «Ты больше меня никогда не увидишь», — он почувствовал невыразимое облегчение. Белараб не желал более видеть этого белого человека. Однако, отвечая на пожатие Лингарда, он изобразил на лице важную улыбку и сказал:
— Один Аллах ведает будущее.
Лингард шел к бухте один, чувствуя себя одиноким и покинутым всеведущим богом. Когда он подошел к берегу, первая лодка с мистером Треверсом и его женой уже выехала из красноватого круга света, бросаемого пламенем факелов.
Д'Алькасер и Лингард сели во вторую шлюпку и последовали за ними.
Вскоре темные тени бухты, окруженной стеною леса, поглотили их, и только всплески весел раздавались в неподвижном сыром воздухе.
— Как вы думаете, каким образом произошел этот ужасный случай? — спросил д'Алькасер, сидевший рядом с Лингардом.
— Что такое случай? — с усилием выговорил Лингард. — Где вы слышали о такой вещи, как случай? Не мешайте мне, мистер д'Алькасер. Я только что вернулся к жизни, и она стала для меня темнее и холоднее, чем могила. Дайте мне привыкнуть… Мне еще трудно слышать звуки человеческого голоса.
VIII
Стоически перенося холод и темноту своей новообретенной жизни, Лингард слушал Васуба, передававшего ему рассказ Джафира. Лицо старого серанга выражало глубокую подавленность, и его тихие слова были исполнены бесконечной грусти.
— Да… там были они все: властолюбивый Тенга, болтливый дурак, раджа Хассим, правитель без царства, Даман, предводитель пиратов, и три его вождя. Они смело взошли на борт, потому что туан Иоргенсон дал им позволение. Они сказали, что ты, туан, добровольный пленник Белараба, и что они всю ночь ждали, что ты или Белараб начнете переговоры о мире. Но никто к ним не приходил, и потому, как только наступило утро, они отправились в лагуну заключить союз с туаном Иоргенсоном. Ибо ты, туан, говорили они, все равно что неживой; ты раб приезжих белых людей и пленник Белараба. Так говорил Тенга. Аллах лишил его и рассудка и страха. Он, должно быть, думал, что он в безопасности, пока на шхуне находятся раджа Хассим и госпожа Иммада. Они сидели пленниками среди твоих врагов! Госпожа Иммада покрыла лицо и ничего не говорила. Раджа Хассим сделал Джафиру знак, и Джафир подошел к нему и говорил с ним. Трюм был открыт, и многие из илланунов забрались туда и смотрели на товары. Никогда в жизни они еще не видели столько добычи. Джафир и ею господин слышали весь разговор туана Иоргенсона и Тенги. Слова Тенги были словами обреченного, ибо он просил туана Иоргенсона отдать ему и Даману оружие и все то, что было на «Эмме». «А потом, — сказал он, — мы пойдем войной на Белараба, помиримся с этими белыми людьми и отпустим их целыми и невредимыми в их страну. Они нам не нужны. Ты, туан Иоргенсон, единственный белый человек, который мне важен». Туан Иоргенсон сказал Тенге: «Теперь, когда ты мне рассказал все, что у тебя на уме, ступай со своими друзьями на берег и возвращайся завтра». Тенга спросил: «Неужели ты хочешь биться со мной завтра вместо того, чтобы сегодня же войти со мной в дружбу?» Он засмеялся и хлопнул себя по бедру. А туан Иоргенсон отвечал: «Нет, я не буду биться с тобой. Но даже паук должен дать мухе время помолиться». Туан Иоргенсон говорил громким и очень странным голосом. Джафир и белый человек всю ночь дожидались какого-нибудь знака от тебя, о раджа Лаут, выстрела или огня, чтобы укрепить их сердца, но знака не было. Раджа Хассим шепотом приказал Джафиру при первой возможности спрыгнуть за борт и передать тебе его прощание и дружеский привет. Знал ли он и Джафир о том, что будет? Кто знает? Но чего они могли ждать, кроме бедствий, для всех ваджских людей, что бы ни задумал туан Иоргенсон? Как бы то ни было, Джафир решил исполнить приказание своего господина, хотя он не рассчитывал доплыть живым до берега мимо стольких вражеских лодок, и не был даже уверен, жив ли ты. Но он ничего не сказал своему радже. На них никто не смотрел. Джафир прижал руку своего раджи к груди и выжидал удобного случая. Туман начал расходиться, и скоро показалось солнце. Туан Иоргенсон стоял и держал между пальцами зажженную сигару. Тенга сидел перед ним на одном из тех стульев, которые были у белых людей. Его воины стояли возле него, и тут же были Даман, Сентот, бормотавший заклинания, и три пангеранса. Теперь Джафир мог бы прыгнуть, но он все еще оставался рядом с раджой. В этом воздухе солнце светило с большой силой. Туан Иоргенсон еще раз взглянул на ограду Белараба, о раджа Лаут, но там ничего не было видно, даже флага, который был раньше. Вдруг Джафир увидел, что туан Иоргенсон на глазах у двадцати воинов, которые могли бы в один миг пронзить ему пиками грудь, взял сигару в рот и соскочил в трюм. Раджа Хассим толкнул Джафира к борту, и Джафир спрыгнул в воду.
Он был все еще в воде, когда весь мир вокруг него помутился, как будто солнце кто-то задул. На него нахлынула волна и выбросила его на берег, а кругом падали обломки дерева, железа и изувеченные члены людей.
Ему удалось выползти из ила. Когда он плыл, что-то ударило его в бок, и он думал, что сейчас умрет. Но жизнь все еще шевелилась в нем. У него было послание к тебе. Долго он пробирался ползком под большими деревьями, потому что посланец не может отдыхать, пока не исполнит своего поручения. Наконец он очутился на левом берегу бухты и все еще жил. Тогда он пустился вплавь. Пока он плыл, силы оставили его. Кое-как он взобрался на плавучее дерево и лежал на нем, как мертвый, пока мы не втащили его в нашу лодку.
Васуб кончил. Лингарду казалось, что никакой человек не страдал больше, чем страдал он в ту минуту, когда наступило молчание, как бы все насыщенное образами смерти и разрушения. Сердце его разрывалось на части, точно бурное выражение иоргенсоновскош нестерпимого неверия в человеческую жизнь разбило его собственную душу, лишило его тело всякой силы и навеки бросило его в жертву бесконечным терзаниям, упрекам совести.
— Оставьте меня, Васуб, — сказал он. — Они все умерли, но мне хочется спать.
Васуб взглянул в лицо белому человеку своими немыми старыми глазами.
— Туан, тебе необходимо выслушать Джафира, — сказал он настойчиво.
— Он умирает? — спросил Лингард тихим, нерешительным тоном, как будто боясь звука своего собственного голоса.
— Кто знает? — голос Васуба звучал еще настойчивее. — На теле его нет раны, о туан, но он не хочет жить.
