Но когда на следующее утро она проснулась, ее ждал яснейший из октябрьских дней. С безоблачного неба сияло яркое солнце, и дурные предчувствия исчезли сами собой. Более приятного дня для отплытия и быть не могло.
В город они с Розой отправились пораньше, так как накануне старая миссис Реддинг взяла с Кейти обещание, что перед отъездом та зайдет к ней на несколько минут — попрощаться. Они застали ее сидящей, как обычно, у камина, хотя окна были открыты и в комнату лился согретый солнцем воздух. На столике стояла маленькая корзинка с виноградом, а на ней — букет чайных роз. Это был подарок от матери Розы, который Кейти предстояло взять с собой на борт парохода. А рядом с корзинкой лежало еще что-то — маленький сверточек в тонкой белой бумаге.
— Это мой прощальный подарок, — сказала добрая старая леди. — Не разворачивай сейчас. Подожди, пока будешь в море. И купи на это какую-нибудь маленькую вещицу в Европе на память обо мне.
Благодарная и недоумевающая, Кейти положила маленький сверточек в карман, а затем с поцелуями и добрыми пожеланиями она и ее новые друзья попрощались. Кейти и Роза сели в экипаж и поехали на пристань, остановившись по пути, чтобы взять с собой мистера Брауна. Они немного запоздали, так что времени для прощания оставалось мало, но Роза все же сумела улучить минутку для секретной беседы со стюардшей, которой предстояло обслуживать пассажиров в каютах. Кейти, занятая разговором с миссис Эш и Эми, ничего не заметила.
Ударили в колокол, и огромный пароход медленно попятился, а затем развернулся носом в сторону моря и пошел по заливу, оставив Розу и ее мужа на пирсе, все еще машущих носовыми платками. Кейти не отрывала от них взгляда, а когда стало невозможно различить их вдали, почувствовала, что оборвалась последняя нить, связывавшая ее с домом.
И только тогда, когда она разложила свои вещи в маленькой каюте, которой предстояло быть ее домом на протяжении следующих десяти дней, убрала для сохранности свою шляпку и платье на верхнюю койку, прибила к стене свой красно-желтый мешочек с карманами и надела шерстяное платье, свободное дорожное пальто и мягкую фетровую шляпу, которые должны были послужить ей в пути, — только тогда нашла она время, чтобы заглянуть в таинственный сверточек.
Подумать только! Это была большая, красивая золотая двадцатидолларовая монета!
— Какая милая, добрая старая леди! — сказала Кейти и поцеловала монету. — Да как она такое придумала? Не знаю, есть ли в Европе что-нибудь, на что стоит потратить эти деньги?
Очень скоро дорожное пальто и фетровая шляпа снова оказались сняты, так как в море путешественников поджидал встречный ветер и «Спартак» начал испытывать сильную килевую качку. Все непривычные к морю пассажиры были рады укрыться в каютах и упасть в свои койки. Миссис Эш и Эми были среди первых жертв морской болезни, а Кейти, после того как помогла им устроиться в их каюте, почувствовала такое головокружение и дурноту, что, не в силах сидеть ни минутой дольше, поспешила в собственную каюту.
По мере того как приближалась ночь, ветер и волнение на море все усиливались. «Спартак» пользовался дурной славой ужасного «укачивателя» и, казалось, был твердо намерен оправдать свою репутацию в этом плавании. Вниз, вниз, вниз скользил огромный корпус судна, пока у Кейти не захватывало дух от страха, что он, может быть, никогда не выпрямится; затем медленно, очень медленно корпус начинал подниматься и двигался вверх, вверх, вверх, пока наклон в противоположную сторону не становился столь же пугающим. В общем и целом, Кейти предпочитала, чтобы та сторона корабля, где находилась каюта, перемещалась вниз, так как тогда легче было удержаться в койке — иначе ей постоянно грозила опасность вывалиться на пол. Ночь казалась бесконечной, так как Кейти слишком боялась падения, чтобы заснуть по-настоящему, и спала лишь урывками. А когда забрезжил рассвет и она взглянула на море через маленькое круглое стекло иллюминатора, перед ее глазами предстали только серые бушующие волны, серое небо, летящие брызги и дождь.
«Боже мой, и зачем это люди пускаются в плавание по морю, если у них нет такой необходимости?» — вяло подумала она. Ей хотелось встать и пойти к миссис Эш — узнать, как пережили ночь в той каюте, но при попытке двинуться с места она ощутила такую дурноту, что была рада снова упасть на подушки.
В каюту заглянула стюардша и предложила чай с жареными хлебцами, сама мысль о которых была просто отвратительна для Кейти, и сообщила, что другой леди "ужасно плохо, уже, чем вам, мисс", а маленькая девочка «хизрядно разбушевалась в верхней койке»note 92. Внятное подтверждение последнего обстоятельства Кейти получила очень скоро. Немного придя в себя от тошноты и головокружения, она услышала, как в каюте напротив плачет и причитает Эми. Она, похоже, была не менее сердита, чем больна, так как ругала свою бедную мать самым отчаянным образом.
— Я ненавижу море, — доносились до Кейти ее слова. — Я не хочу оставаться на этом отвратительном корабле. Мама! Мама! Ты меня слышишь? Я не останусь на этом корабле. Какая ты злая, что привела меня в такое ужасное место! Это у-жас-но, это же-сто-ко! Я хочу назад, мама! Скажи капитану, чтобы он вернул меня на берег. Мама, почему ты ничего не говоришь? Мне так плохо и я так не-счастна! Разве тебе не хочется умереть? Мне хочется!
За этим последовал новый поток рыданий, но ни звука не было слышно из койки миссис Эш, которой, как предполагала Кейти, было так плохо, что, вероятно, она не могла говорить. Кейти было очень жаль бедную маленькую Эми, метавшуюся в своей верхней койке, точно в клетке, но она была бессильна помочь ей. Она могла лишь примириться с собственными неудобствами и старалась поверить в то, что как-нибудь когда-нибудь положение дел должно измениться к лучшему — либо все они доберутся до суши, либо все пойдут на дно, и в тот момент ее не особенно волновало, какой именно исход путешествия их ожидает.
День тянулся медленно, шторм все усиливался, и судно страшно качало. Кейти дважды выбросило на пол из ее койки Затем пришла стюардша и прикрепила к койке что-то вроде съемного борта, который не давал Кейти вывалиться, но чувствовала она себя при этом как младенец в закрытой с четырех сторон детской кроватке. Время от времени она все еще слышала, как плачет и ругает свою мать Эми, и догадывалась, что ее спутницам приходится тяжело. Все это было как дурной сон. «И они называют это „путешествовать для собственного удовольствия“», — думала бедная Кейти.
Во вторую ночь имело место одно забавное происшествие — по крайней мере, забавным оно стало казаться впоследствии, но в то время Кейти чувствовала себя слишком плохо, чтобы получить удовольствие от случившегося. Сквозь шум ветра, скрип корабельной оснастки и пронзительное жужжание гребных винтов она неожиданно услышала в коридоре возле открытой двери своей каюты странные мелкие, легкие шажки, словно там был отряд мышей или игрушечных солдатиков, подскакивающих и прыгающих в беспорядке. Шаги становились все ближе и ближе, и, открыв глаза, Кейти увидела целую процессию туфель и ботинок всевозможных фасонов и размеров. Очевидно, они были оставлены на полу в коридоре возле дверей разных кают и, передвигаясь в соответствии с креном судна, собрались у каюты Кейти. Можно было подумать, что они и в самом деле живые и действуют заодно, когда, толкаясь и семеня, они бок о бок, парами проходили в дверь и подбирались поближе к койке. Несколько мгновений они оставались на месте, исполняя что-то вроде танца, а затем туфля-предводительница повернулась на каблуке, словно подавая сигнал остальным, и все они не спеша запрыгали в коридор, где и исчезли. Как потом написала Кейти в письме Кловер: «Это было совсем как в какой-нибудь сказке Андерсена»note 93. Она слышала, как они удаляются, но чем все это кончилось и получили ли владельцы ботинок и туфель обратно каждый свою пару, она так и не узнала.
Ближе к утру шторм утих, море стало спокойнее, и Кейти уснула, а когда проснулась, солнце прорывалось сквозь облака и сама она чувствовала себя лучше.
Пришла стюардша, открыла иллюминатор, чтобы впустить в каюту свежий воздух, и помогла Кейти умыться и расчесать спутавшиеся волосы. Затем она принесла мисочку с жидкой овсянкой и треугольный жареный хлебец, и Кейти обнаружила, что аппетит вернулся к ней и она вполне может поесть.
— А вот письмо для вас, мэм. Пришло по почте сегодня утром, — сказала ей любезная полная и немолодая стюардша, извлекая из кармана конверт и взирая на свою пациентку с большим удовольствием.
— По почте? — изумленно воскликнула Кейти. — Да как это может быть? — Но, увидев на конверте почерк Розы, она все поняла и улыбнулась собственной наивности.
Стюардша тоже расплылась в приветливой улыбке, пока Кейти распечатывала письмо, а затем, повторив: «Да, мэм, по почте, мэм», удалилась, оставив Кейти наслаждаться этим маленьким сюрпризом.
