год. За столиком сидели мужчины и играли в карты. Спросил, ответили покачиванием головы, ничего не поняв. Мы собрались уходить, но что-то подсказало повременить. Через полчаса из-за угла вышел человек и сел в кресло водителя. Тэла? – спросил я. Он тоже покачал головой, то есть «да», как хотелось бы думать. Сели, поехали – водитель и нас двое. Через час автобус был полон, и нам удалось выяснить, что это единственный рейс в сутки. Через семь часов езды какими-то петлями, спускаясь в ущелья и выезжая в поля, сменив два автобуса, уже во тьме, мы сошли в Тэле. Автобус развернулся и уехал. Ни души. Только одно окно горело за полуоткрытыми воротами. Тая пошла поискать туалет и вернулась в сопровождении нескольких дружелюбных полицейских. Они позвонили кому-то, и за нами приехал хозяин единственного тут гостиного дома на окраине. Последние постояльцы были у него во время оно. Во дворе лежал верблюд. За забором, в непроглядном небе, куда указал хозяин, находился старый форт.
Расположились. Сходил в деревню за едой, но ни одной харчевни там не было, в единственной открытой лавке, кроме печенья, разжиться было особенно нечем. Поиграл в бадминтон с продавцом, потом долго искал наш дом, Тая уже спала.
Приехали мы сюда, не только надеясь проникнуть в джунгли, но и увидеть чудом сохранившийся храм седьмого века – Нилькандх, стоявший где-то на плато в заповеднике. Информации о нем почти никакой нет, сюда мало кто едет. Еще поискал и, поскольку спать не хотелось, вернулся к начатым переводам из Ригведы. Мандала X, 135. Мистическое странствие мальчика в царство смерти вослед за своим отцом. Много темных мест, так и оставленных комментаторами непроясненными. Вначале говорит сын, потом голос отца, и в финале некий голос, возможно, Ямы. Яма, бог смерти, означает также «близнец». По одному из мифов, он пожертвовал собой, чтобы проложить путь в потусторонний мир, тем самым породив земную жизнь и человека. Он сидит под деревом, но это не дерево. С ним его товарищи, все они во хмелю. Но это не хмель. Да и товарищами их вряд ли назовешь. Там и отец, только что прибывший, сам не свой, озирается и не находит ни тени своих предков. Так видится сыну, приблизившемуся к нему визионерской дорогой зренья.
Утром прошлись в деревню, присели под деревом у чайханщика. По улочке брело стадо верблюдов – коричневых, белых, черных… За ними буйволы. Под деревом расположилось человек пятнадцать из местных запорожцев. Один из них, подкручивая усы, вслух по слогам читал газету. Видать, давно сидят. Принесли чай – мне черный, Тае – с молоком, она включила камеру, сказала: поговори, я поснимаю.
Это деревушка Тэла, говорю. Или просто Тело. Заброшенное за околицу вселенной. И лежит оно рядом с тигриным заповедником Сариска. По улочке бредут буйволы вослед верблюдам. А тут у нас платоновский дворик. Местные пифагорейцы пьют чай, гутарят о Махабхарате. Вот этот, с буденновскими усами, как раз читает ее вслух в газете. Слышите шумок? Это чайханщик на керогазке шпарит, только что налил мне стаканчик. Я попросил его кали-чай, то есть черный. Ну вот он и сделал мне этот мутный свирепый, как богиня Кали. Одна заварка, спитая, сама б Кали, наверно, этот чифир не осилила. Голова улетает. Но она здесь, собственно, незачем. Потому что… Смотрите-ка, все вдруг притихли, сидят на корточках, слушают русскую речь впервые в жизни. И этот, на заборе, макак, или, как их тут называют, бандер, свесил голову вниз, тоже прислушивается. Или в газету вглядывается, в новости про махатму Моди. Оживились, услышав знакомое слово, буденновец подкручивает ус, повторяя: Моди, Моди. Это Раджастан, понимаете: усы и тюрбан. И караван верблюдов. А прямо тут, за забором, на котором бандер разлегся, полицейский участок. Вот и среди этих хлопцев полицейский сидит, в мобильный смотрит, улыбается. Женщины кувшины на плече несут. Или кувшины плывут, несут женщин. Так и идут века. Потому что тело преходяще, а вот такие пифагорейские посиделки вечны. Может, где-то там, в мокше, в раю индуистском, они ровно в этих же позах будут сидеть. Или уже сидят. А здесь – майя, игра света – того. Обычное дело.
Лучше всех меня слушал макак на заборе, свесив ко мне голову. Прошлись к воротам в заповедник. На сафари мы, конечно, не поедем, а других вариантов, похоже, нет. Договорились с хозяином нашего дома о джипе к храму.
Мальчик и корабль. Или, по другой версии, – мальчик и колесница. Он слышит голос отца, сидящего под тем не-деревом: на мнимом корабле ты плывешь, мой мальчик. На том, что плывет во все стороны одновременно. И песнь поверх воды перебирает нас, как четки. Древняя мантра Яме: пусть бог смерти осветит мой разум.
Нашли едальню. Чечевичный суп и чапати. Скромный завтрак аристократа. Ями, говорю Тае, сестра Ямы, соблазняла его, но он устоял. С потусторонним можно, а с родней нельзя. Мы с тобой потусторонние друг другу, нам можно. Промолчала. Даже не сказала привычное: я знаю.
О йоге вдруг заговорил, с чего бы? Вспомнил из прежней жизни, как одного моего приятеля, индуса, учителя йоги, пригласили в калифорнийский университет преподавать курс. Прилетел в Нью-Йорк и свалился в аэропорту, трясло его, никакая йога не помогла, не смог пройти эти плотные слои тамошней атмосферы. И вернулся обратно, еле в себя пришел на родине. Тая не расположена к разговору. Какая-то отстраненность в ней, ни дуновенья. Может, Тэла так действует?
А вот в Андхра-Прадеш, говорю, лет десять назад, когда нас на свете не было, оказался я в глубинке, где племена жили, и вдруг приехало местное телевиденье, узнав о пришельце. Вопросы у них были уже заготовлены, но на слове Ришикеш, йога – замерли: расскажите, просят, нашей аудитории это было бы крайне интересно, что же это такое? У меня спрашивают. А мы думаем – Индия, йога, тантра… От силы один процент населения. И настоящих среди них не найти. Они ж не в людях, не там, где школы и грамотки выдают. Уходят в горы, в тапас, наедине с собой.
Тая все чаёк прихлебывает, смотрит в сторону – что там на улице происходит. Буйволы бредут, мальчишка колесо катит проволочным крючком, как мы в детстве. Странное равновесие у нас сейчас. Или расстояние? Где-то в себе она, а я болтаю, чапати в суп обмакивая. Какая-то Тэла, Шива ждет в заповеднике, тело сидит небесное, чай пьет… А кто тебе обещал собеседника? Это из неутолимых иллюзий. И выпьет она тебя через соломинку женщины, такой же мнимой, как и ты…
Равновесие, говорю, где оно? Как-то давно в Ришикеше, когда я был еще юн… в некоторых частях своего тела, решил любопытства ради взять несколько уроков йоги. После асаны на равновесие, которую делают с закрытыми глазами, то есть равновесие – сосредоточенно незряче, учитель говорит: а теперь дышим. На «хам» – вдох, на «са» – выдох. Так, кажется, если не перепутал. Хам – это творец вместе со всем мирозданием, а са – это ты, твой выдох. Хам-са, хамса, по-одесски звучит. И как же это так бессовестно получается, спрашиваю, боженьку вдыхаем, а выдыхаем черт знает что? Ему, между прочим, в лицо выдыхаем. Он задумался, в позе равновесия.
Приехали за нами, уже сигналят.
Дорога, вскоре перейдя совсем уж в тропу, вьется по заповеднику вверх на плато. Ни
