Когда он заметил тень в окне и глицид в ужасе вытаращил глаза, он, пересиливая себя, поднял револьвер, все еще надеясь, что грязная игра не выльется в кровавое игрище.
Пуля просвистела у самой головы, он услышал, как завизжал радист, в два прыжка оказался рядом с ним и укрылся за столом с передатчиком, крикнув глициду, чтобы он не шевелился. В окне показалось лицо, блеснул никель дула; он выстрелил, стараясь целиться ниже, лицо исчезло, послышались крики, громко переговаривались двое или трое. «Если я останусь здесь, Рауль с Атилио побегут ко мне и их перестреляют», — подумал он. Зайдя за спину глицида, он поднял его дулом револьвера и заставил идти к двери. Навалившись грудью на передатчик, радист, дрожа и бормоча что-то, шарил в нижнем ящике. Медрано громко скомандовал, и глицид открыл дверь. «Как выяснилось, не такая уж она пустая», — подумал он весело и вытолкнул вперед трясущегося толстяка. И хотя у радиста рука дрожала, оказалось совсем нетрудно прицелиться в середину спины и выстрелить три раза подряд, а потом выронить револьвер и разрыдаться, как сопливый мальчишка, каким он и был.
При первом же выстреле Рауль и Мохнатый выскочили из каюты. Мохнатый первым добежал до трапа. На уровне последней ступени он вытянул руку и начал стрелять. Три липида, прижимаясь в стене радиорубки, отползали, один — с простреленным ухом. В дверях толстый глицид поднимал кверху руки и страшно кричал на непонятном языке. Рауль, держа всех на мушке, заставил липидов подняться, но сперва отобрал у них оружие. Странно, что Мохнатому удалось так легко запугать их, они даже не пытались сопротивляться. Крикнув Мохнатому, чтобы он держал их у стены, Рауль кинулся к радиорубке, перепрыгнул через лежащего ничком Медрано. Радист хотел было подобрать с пола револьвер, но Рауль носком отшвырнул его и хлестал радиста по щекам, задавая один и тот же вопрос. И когда услышал утвердительный ответ, ударил его еще раз, подобрал револьвер и вышел на палубу. Мохнатый понял все без слов: наклонился, поднял Медрано и пошел к трапу. Рауль прикрывал его сзади, рискуя в любой момент получить пулю. На нижней палубе не было никого, крики неслись откуда-то еще. Они спустились еще по двум трапам и добрались до каюты с картами. Рауль придвинул стол к двери, криков теперь не было слышно, по-видимому, липиды не решались нападать, пока не получат подкрепления.
Атилио положил Медрано на брезент и широко раскрытыми глазами смотрел на Рауля, опустившегося на колени на забрызганный кровью брезент. Он сделал все, что положено в таких случаях, но с самого начала знал, что все бесполезно.
— Может, его еще можно спасти, — потерянно твердил Атилио. — Боже мой, кровищи-то. Надо бы позвать врача.
— Зови не зови… — бормотал Рауль, глядя в пустое лицо Медрано. Он видел три пулевых отверстия в спине, одна пуля вышла у самого горла, и через это отверстие вытекла почти вся кровь. На губах Медрано выступила пена.
— Пошли, поднимай его и пошли наверх. Надо отнести его в каюту.
— Значит, он на самом деле умер? — сказал Мохнатый.
— Да, старина, умер. Подожди, я помогу тебе.
— Не надо, он совсем легкий. А может, он выживет, может, еще не конец.
— Пошли, — повторил Рауль.
По переходу Атилио пошел медленнее, стараясь, чтобы тело не задевало за переборки. Рауль помог ему подняться по трапу. В коридоре левого борта никого не было, Медрано, уходя, оставил каюту открытой. Они положили его на постель, и Атилио, тяжело дыша, рухнул в кресло. Мало-помалу всхлипы перешли в хриплые рыдания, он закрыл лицо руками и то и дело лез в карман за платком, мычал и сморкался. Рауль смотрел на лицо Медрано, лишенное всякого выражения, и ждал, казалось, заразившись уже развеявшейся надеждой Атилио. Рана больше не кровоточила. Он пошел в ванную комнату, принес мокрое полотенце и вытер губы Медрано, поднял воротник его штормовки, чтобы закрыть рану. Вспомнил, что в таких случаях надо, не теряя времени, скрестить руки на груди; но почему-то просто положил его руки вдоль тела.
— Суки, какие суки, — причитал Мохнатый, сморкаясь. — Подумайте только, сеньор. Что он им такого сделал, скажите на милость? Мы ведь пошли из-за парнишки, только и хотели, что послать телеграмму. И вот…
— Телеграмма ушла, по крайней мере этого у нас не отнимут. Вот там, по-моему, ключ от бара. Пойди выпусти этих и расскажи им, что произошло. А с судовыми держи ухо востро, я подежурю в коридоре.
Мохнатый наклонил голову, еще раз высморкался и вышел. Невероятно, но он почти не выпачкался в крови Медрано. Рауль закурил и сел в изножье кровати. Посмотрел на перегородку, отделявшую эту каюту от соседней. Поднялся, подошел к ней и тихонько постучал, потом — сильнее. Снова сел. И вдруг подумал: а ведь они же побывали на корме, на приснопамятной корме. Что же все-таки было на этой корме?
«А какое мне теперь до этого дело?», — подумал он, пожав плечами. И услышал, как в каюте Лопеса открылась дверь.
XLII
Как и следовало ожидать, Мохнатый увидел сеньор в коридоре правого борта, все, как одна, бились в истерике, каждая — по-своему. Полчаса они предпринимали все вообразимые усилия, чтобы открыть дверь и выпустить шумных пленников, которые колотили в дверь ногами и кулаками. У трапа на палубу Фелипе и шофер дона Гало без особого интереса наблюдали за сценой.
Когда появился Атилио, донья Пепа и донья Росита, растрепанные, бросились к нему, но он, не вымолвил ни слова и собирался пройти мимо. Однако на пути у него, точно памятник попранной добродетели, встала сеньора Трехо, скрестив руки на груди и испепеляя его взглядом, до сих пор предназначавшимся исключительно собственному супругу.
— Чудовища, убийцы! Что вы натворили, мятежники! Бросьте сейчас же револьвер, я вам говорю!
— Да пропустите же меня, донья, — сказал Мохнатый. — То вопят, что надо выпустить эту шоблу, а то пройти не дают. Так что же делать-то?
Вырвавшись из цепких объятий матери, Нелли кинулась к Мохнатому.
— Тебя убьют, тебя убьют! Зачем вы это сделали? Теперь придут офицеры и всех нас заарестуют!
— Не болтай глупости, — сказал Мохнатый. — Это все — чепуха, если б ты знала, что произошло… Нет, лучше тебе не рассказывать.
— У тебя кровь на рубашке! — закричала Нелли. — Мама, мама!
— Пусти же меня, наконец, — сказал Мохнатый. — Эта кровь с того раза, когда били сеньора Лопеса, да не строй же ты из себя, бога ради, артистку.
Он отстранил ее свободной рукой и поднялся по трапу. Внизу дамы заверещали громче прежнего, увидев, что он, перед тем как вставить ключ в замочную скважину, поднял револьвер. Внезапно все разом смолкли, и дверь распахнулась.
— Спокойно, — сказал Атилио. — Ты, че, выходи первый, да не вздумай шутить у меня, не то прострелю котелок.
Глицид смотрел на него так, словно с трудом понимал, и быстро спустился по трапу. Они видели, что он направился к задраенной двери, но всеобщее внимание было обращено на выходивших один за другим сеньора Трехо, доктора Рестелли и дона Гало, их встречали криками, плачем, душераздирающими воплями. Последним вышел Лусио, бросив на Атилио вызывающий взгляд.
— А ты не залупайся, — сказал ему Мохнатый. — Тут мне не до тебя, а потом, если желаешь, пушку отложу и тебе рыльник начищу.
— Тебе бы только чистить, — сказал Лусио, спускаясь по трапу.
Нора смотрела на него, не решаясь ничего сказать. Он ухватил ее за руку и почти втолкнул в каюту.
Мохнатый заглянул в бар, где за стойкой неподвижно застыл метрдотель, и, сунув револьвер в правый карман брюк, спустился по трапу.
— Помолчали бы лучше, — сказал он, останавливаясь на последней ступеньке. — Ребенок болен, а вы галдите, как тут температуре не подняться.
— Чудовище! — крикнула сеньора Трехо, удаляясь вместе с Фелипе и сеньором Трехо. — Это вам так не пройдет! В тюрьму вас, на цепь и в кандалы! Преступники, похитители, мафиози!
— Атилио, Атилио! — ломала руки Нелли. — Что случилось, почему ты запер этих сеньоров?
Мохнатый хотел было открыть рот и сказать первое, что придет в голову, а пришло бы, конечно, крепкое словцо. Но промолчал и только уперся дулом револьвера в ступеньку. Может, потому, что стоял наверху лестницы, он вдруг почувствовал себя так высоко над всеми этими криками, вопросами, ненавистью, взорвавшейся проклятьями и упреками. «Пойду лучше посмотрю, как парнишка, — подумал он. — И надо сказать его маме, что телеграмму-то мы все-таки послали».
Он молча прошел мимо размахивающих рук и раскрытых ртов; издали могло показаться, что женщины приветствуют его, поздравляют с победой.
Персио прикорнул на кровати Клаудии. Под утро она набросила ему на ноги одеяло, с благодарностью глянув на тощую фигуру Персио, новая одежда уже помялась и кое-где загрязнилась. Она подошла к постели Хорхе, послушала, как он дышит. Теперь, после третьего приема лекарства, Хорхе спал спокойно. Она притронулась к его лбу и успокоилась. Навалилась усталость, как будто она не спала много ночей; но ложиться ей не хотелось, она знала, что не пройдет много времени, как кто-нибудь придет с новостями или же с рассказом о все тех же блужданиях по нелепым лабиринтам, по которым ее друзья мыкаются уже двое суток, не очень понимая что к чему.
