Быть может, лицезрение тупого честолюбия и самодовольства, которое проглядывало в желтом лице этого живого мертвеца и поблескивало в его узких глазках, а может быть, естественное влечение к удовольствиям и веселому обществу, которое, должно в том сознаться, было у мистера Пена очень сильным, — но что-то мешало нашему незадачливому герою продвигаться к судейскому креслу или мешку с шерстью с тем рвением или, вернее, с тем упорством, какое необходимо человеку, притязающему на эти почетные седалища. Он всей душой наслаждался своей жизнью в Темпле. Достойные его родичи полагали, что он прилежно занимается, и майор в своих письмах к доброй вдове в Фэрокс с радостью сообщал, что мальчик перебесился и взялся за ум. На самом же деле та жизнь, в которую Пен оказался втянут, была для него нового рода развлечением, и он, отказавшись от щегольских привычек и аристократических замашек, усвоенных в компании высокородных университетских приятелей, которых теперь почти всех потерял из виду, с головой окунулся в доселе неизвестные ему и не менее заманчивые, хоть и не столь изысканные развлечения лондонского холостяка. Было время, когда он позавидовал бы нарядным всадникам на Роттен-роу, теперь же он с удовольствием гулял по Хайдпарку пешком и смотрел на них. Он был слишком молод, чтобы преуспеть в лондонском свете без знатного имени и значительного состояния, а пробиваться вверх без этих преимуществ ему было лень. Оттого, что он пренебрегал открывшейся перед ним светской карьерой и, побывав на нескольких балах и раутах, бежал их скуки и однообразия, старый Пенденнис тешил себя мыслью, что он с головой ушел в работу; и когда кто-нибудь спрашивал его о племяннике, отвечал, что молодой повеса исправился и теперь его не оторвешь от книг. Если бы майор узнал, какую жизнь ведет мистер Пен и сколько развлечений входит в курс его занятий юридическими науками, он пришел бы в ужас не хуже мистера Пэйли.
С утра — несколько часов прилежного чтения, потом — прогулка пешком в Хайд-парке, или на веслах по реке, или бодрым шагом в гору, в Хэмстед, и обед в дешевом трактире; вечер, проведенный по-холостяцки, в веселье (но не в пороке, ибо Артур Пенденнис так восхищался женским полом, что не терпел общества женщин, которые не были, хотя бы в его воображении, порядочны и целомудренны), либо дома, наедине с другом и с трубкой, да еще с бутылкой незатейливого английского вина, качество которого уборщица миссис Фланаган имела обыкновение заранее проверять, — таково было времяпрепровождение нашего героя, и следует признать, что жизнь его текла не без приятности. Одну из обязанностей, предписанных будущим правоведам, он исполнял с похвальным постоянством — в учебное время он всегда обедал в зале Верхнего Темпла. Надобно сказать, что эта обеденная зала являет собою зрелище, достойное внимания, и, несмотря на кое-какие пустячные переделки и нововведения, человеку ничего не стоит вообразить, что он участвует в трапезе семнадцатого века. У адвокатов там свои столы, у тех, кто еще не допущен к практике, — свои, а старейшины сидят за особым столом, на помосте, окруженные портретами знаменитых судей и членов королевской семьи, когда-либо почтивших здешние пиршества своим присутствием и покровительством. Когда Пен впервые вошел сюда, картина, открывшаяся его взору, немало его позабавила. Среди тех, кто, подобно ему, еще только готовился стать адвокатом, были люди всех возрастов, от семнадцати лет до шестидесяти; были грузные, седовласые провинциальные стряпчие, решившие получить более высокое звание, и светские денди, которым зачем-то понадобился семилетний адвокатский стаж, и темнолицые, черноглазые уроженцы колоний, желавшие сдать здесь экзамен, перед тем как заняться практикой на своих родных островах, и много ирландцев, которые проводили некоторое время в Темпле, прежде чем возвратиться на свою зеленую родину. Были тут усердные школяры — те, собираясь кучками, весь обед говорили о своей науке; были заядлые гребцы — те толковали о лодочных гонках, о "Красном доме", Воксхолле и опере; были и знатоки политики, присяжные ораторы студенческих клубов; и со всеми этими кружками, кроме первого, чьи разговоры были мистеру Пену почти непонятны и совсем не интересны, он постепенно свел знакомство и нашел много точек соприкосновения.
Щедрая старинная корпорация Верхний Темпл предоставляет своим рядовым членам за очень умеренную плату отличный обед: суп, жаркое, сладкие пироги и портвейн или херес. За каждым столом сидят по четыре человека и на каждый такой квартет полагается баранья нога или ростбиф, яблочный пирог и бутылка вина. Но среди завсегдатаев обеденной залы, принадлежащих к младшей братии, есть и любители более тонкой кухни, и они знают много невинных трюков (если позволено мне будет употребить превосходное слово, уже вошедшее в наши новейшие словари), с помощью которых добывают себе блюда более изысканные, чем ежедневное жаркое.
— Минуточку, — сказал мистер Лоутон, один из таких гастрономов. Минуточку, — сказал мистер Лоутон, дернув Пена за мантию, — народу сегодня много, а у старейшин на десять заказных блюд всего три человека. Если подождать, мы, может быть, добудем что-нибудь с их стола.
И Пен, следуя за его жадным взглядом, с интересом окинул глазами помост, где три старых джентльмена стояли у стола перед десятком блюд под серебряными крышками, в то время как клерк дребезжащим голосом читал предобеденную молитву.
Лоутон извлекал из обеда все возможное. Он всегда старался занять за своим столом председательское место, и ему доставалась тринадцатая рюмка портвейна. Он же резал жаркое, выбирая себе самые лакомые куски, и так проворно подливал себе соуса, что Пен, глядя на него, веселился от души. Бедный Джек Лоутон! Эпикуреец, чьи запросы не превышали полутора шиллингов! Твои удовольствия были поистине безобидны.
Пен был постарше многих из своих товарищей, и в облике его, как мы уже говорили, было что-то дерзкое и надменное, что придавало ему некую исключительность, резко отличая его и от бледных юношей, толковавших между собой на юридические темы, и от завзятых денди в спортивных рубашках и сногсшибательных булавках и жилетах, составлявших праздную часть этой маленькой общины. Незаметному, добродушному Лоутону Пен сразу понравился своим высокомерным видом, и, очутившись с ним за одним столом, он первый завязал знакомство.
— Нынче нас, кажется, кормят вареной говядиной, сэр, — сказал Лоутон.
— Право, не знаю, сэр, — отвечал Пен, с трудом удерживаясь от смеха, но тут же добавил: — Я здесь человек новый, недавно приехал. — И Лоутон немедля стал осведомлять его о местных знаменитостях.
— Вон судья Буси — тот лысый, что сидит под портретом и ест суп… наверно, из черепахи, им часто подают черепаховый суп. Рядом с ним Болз, королевский адвокат, и Светтенхем — знаете, контора "Ходж и Светтенхем". Вон тот — старый Грамп; он, говорят, уже сорок лет здесь обедает. На их стол часто достается рыба от старейшин. А вон там, напротив нас, видите — сидят четверо? Это молодые люди первый сорт, уж вы мне поверьте: мистер Трэйл, сын епископа Илингского, достопочтенный Фред Рингвуд, брат лорда Синкбара. Он-то получит хорошее место, будьте спокойны. И Боб Сосунок, он от него ни на шаг не отстает, тоже замечательный человек… Ха-ха-ха! — неожиданно расхохотался Лоутон.
— Что это вы? — удивился Пен.
— Эх, хотел бы я с ними столоваться! — сказал Лоутон, хитро подмигивая Пену и наливая себе вина.
— Почему?
— Как почему? Они ведь сюда не обедать приходят, они только делают вид, что обедают. Очень нужны им здешние обеды! Они ездят обедать в какие-нибудь важные клубы, а не то в гости. Их имена печатаются в "Морнинг пост", в списках гостей на всех званых обедах. Пари держу, что вот и сейчас Рингвуда ждет на углу Эссекс-стрит наемный кеб, а Трэйла — его выезд (он, скажу я вам, малый не промах, умеет транжирить папашины денежки). Обед! Эти будут обедать еще часа через два!
— Но раз они не обедают, почему вам хотелось бы с ними столоваться? спросил Пен, все еще не понимая. — Вам что, своего обеда мало?
— Эх, молодо-зелено! — сказал Лоутон. — Простите меня, но вы, право же, наивны. Поймите, они не пьют вина, и если сидеть с этой тройкой за одним столом, можно одному выпить всю бутылку. Потому-то Коркоран к ним и примазался.
— Вы, я вижу, хитрец, мистер Лоутон, — сказал Пен, в восторге от своего нового знакомого, на что тот скромно отвечал, что почти всю жизнь прожил в Лондоне, ну, и кое-что соображает; а затем продолжал свой перечень.
— Ирландцев здесь — хоть отбавляй. Коркоран первый, и не могу сказать, чтобы он мне нравился. А вон и еще один — видите, такой красавчик в розовой рубашке и желтом жилете, а платок синий: это Моллой Малони из Баллималони, племянник сэра Гектора О'Дауда. — Лоутон попробовал изобразить ирландский акцент и сам рассмеялся. — Он все хвалится своим дядей. А сюда в первый раз явился в штанах с серебряным кантом… Тот, что сидит рядом с ним, — брюнет, длинноволосый, — смутьян и бунтовщик. Послушать его речи — кровь стынет в жилах. А дальше сидит тоже ирландец, Джек Финьюкейн, — журналист. Они крепко держатся друг за друга, эти ирландцы. Ваша очередь наливать. Что? Не хотите портвейна? Никогда не пьете портвейна за обедом? Ну, ваше здоровье.
