— Были матросом и не курите? — спросил один из янки рабочих.
Его звали Дильком.
— Не курю.
— И не думаете по праздникам ездить в Сакраменто?
— Зачем?..
— Попробовать тамошний грог.
— Не пью.
— Не пьете?.. И разбогатеть не хотите?.. Простофиля же вы, Чайк… Я не видал таких простофиль… Вы, Найд, видели? — обратился Дильк к товарищу.
— Не видал… Прозакладывать готов пару долларов, что не видал.
— Так отчего вы, Чайк, живете на свете, если не пьете, не курите?.. Или в карты дуетесь?
— И в карты не дуюсь.
— Ай да Чайк! — иронически произнес Дильк.
— Ура Чайку! — насмешливо крикнул Найд.
— Оставьте вы в покое Чайка! Какое вам дело? — строго сказал Вильк. — Идите лучше спать, Чайк! — обратился к нему Вильк.
Чайкин добродушно усмехнулся и ушел в свою комнату.
— Вильк прав, братцы.
— А что? Почему? — спросил Фрейлих.
— Да потому, что Чайка не стоит даже и потравить слегка: феноменально прост.
— Я это заметил, — промолвил молодой немец.
— Вы, Фрейлих, ведь все замечаете? — насмешливо спросил Дильк.
— То-то, замечаю.
— А заметили, что Чайк добрая душа?
— Еще бы!
— И что хоть мозги у него в порядке, а все-таки будто тронутый, и на спине у него должна быть большая родинка?
Фрейлих, наконец, догадался, что янки смеялись над его прозорливостью, и обидчиво проговорил:
— Этого я не заметил.
— Удивительно! — протянул Дильк. — Не правда ли, Найд?
— Феноменально!.. — протянул Найд.
— Немцы, что ли, недогадливы? — вызывающе воскликнул Фрейлих.
— То-то я и говорю, Фрейлих!
— То-то и я говорю, Фрейлих!
В это время Чайкин раздевался и, вспоминая впечатления дня на новом месте, проговорил вслух:
— И поет же хозяйкина дочь!
В пять часов утра Чайкин уже оделся в свой рабочий костюм и пошел пить кофе и завтракать.
— Уж и поднялись, Чайк?.. И у меня все готово, — говорила Сузанна.
Вскоре пришел и Вильк.
— Здравствуйте, Чайк!
— Здравствуйте, Вильк!
— Аккуратно встаете, Чайк! — промолвил без обычной суровости Вильк.
— Привык… Матросом был.
Вильк не спеша ел ветчину с хлебом, запивая горячим кофе, и после долгой паузы спросил:
— Деревья умеете рубить, Чайк?
— Доводилось! — скромно ответил Чайкин.
Ему очень хотелось узнать, кто такой этот старик, умеющий играть на фортепиано, и зачем он служит на ферме, но не решался спросить. Он уже знал, что в Америке, при всей бесцеремонности обращения, не обнаруживают особенного любопытства и не допрашивают о прошлом, особенно на Западе, где часто бывают люди, имеющие основание скрывать свое прошлое, быть может скверное.
И Чайкину почему-то казалось, что у старика было в прошлом что-то тяжелое; оттого он всегда молчалив и мрачен, как говорили про него товарищи.
— Ведь вы русский, Чайк? — снова спросил старик.
— Русский, Вильк.
— Вот не ожидал!
— Почему, позвольте спросить? — задетый за живое, спросил Чайкин и весь вспыхнул.
— Читал про русских, да и встречал русских… Да вы не сердитесь, Чайк… Я не хотел вас обидеть… Я, верно, встречал не таких, как вы… И наконец нельзя судить о всей нации по нескольким лицам…
— То-то, нельзя, я думаю.
— А вам все нации нравятся, Чайк?
— Все, Вильк.
— Но одни больше, другие — меньше?
— Разницы не замечал, Вильк, пока. Во всяком народе есть хорошие люди… добрые люди… У крещеных, так и у некрещеных… Только правды еще нет… Оттого и обижают друг друга… Выходит так, что у одного много всего, а у бедных — ничего…
— Это, по-вашему, нехорошо? — спросил старик и с видимым любопытством смотрел на Чайкина.
— А разве хорошо, Вильк?
— Откуда у вас такие мысли, Чайк?
— Так иной раз думаешь обо всем, и приходят мысли: отчего люди не по правде живут…
— Так вы хорошо сделали, Чайк, что сюда приехали… Все лучше подальше от городов… Я видел много столиц, Чайк, и знаю их.
Вильк смолк. В столовую пришли товарищи.
— Идем, Чайк… Пора… Я выбрал для вас топор… Возьмите на веранде…
— Ленч и отдых в час, Чайк… Приходите! — ласково проговорила Сузанна.
— До свидания, Сузанна.
— А часы у вас есть? — осведомился Вильк.
— Есть, Вильк.
Они вышли за ограду и направились к лесу.
Горизонт на востоке пылал. Из-за багрянца величаво выплывало солнце. Утро стояло прелестное. Воздух был холодный. Но на ходьбе не было холодно.
Чайкин с восторгом глядел на Сиерры, и на лес, и на далекую долину по бокам извивавшейся, словно голубая лента, узкой речки.
— Хорошо, Вильк! — вымолвил Чайкин.
— Хорошо, Чайк.
— А все-таки…
— На родине лучше, Чайк? Не правда ли?
И Чайкину показалось, что в голосе старика звучала необыкновенно грустная нота.
— Еще бы!
— То-то и есть… Трудно привыкнуть к другой стране, как бы она ни была красива, а своя, хоть и не такая…
Вильк замолк. Не говорил и Чайкин.
Теперь Чайкин понимал, что Вильк к Америке не привык и что угрюм и мрачен он оттого, что тоскует по своей стороне…
«И отчего Вильк не может вернуться?» — мысленно говорил Чайкин, полный сочувствия к этому одинокому старику на чужой стороне.
Скоро они вошли в большой сосновый лес.
Там было еще свежее и темно в густоте леса. Царила мертвая тишина. Только изредка раздавались какие-то постукивания: то дятлы долбили.
— Вот и ваш участок, Чайк! — проговорил Вильк, указывая на помеченные деревья. — Рубите их… Да будьте осторожны! — прибавил Вильк. — Иногда и медведи встречаются… Так вы забирайтесь на дерево! Хорошей работы, Чайк!
— А вы уходите?
— На другую работу… К часу приходите на ленч.
С этими словами Вильк закурил трубку и ушел неспешными ровными шагами. Еще минута, и он скрылся между деревьями.
Чайкин торопился и радостно волновался.
И он глядел на ближайшее высокое прямое дерево с кудрявой, словно развесистой кроной, густой листвой на верхушке. Он смотрел на него, любуясь им, и вдруг ему стало невыносимо жалко лишить жизни эту красавицу сосну.
Но он сбросил кожаную куртку, поплевал на ладонь и решительно взмахнул топором. Топор взвизгнул и вонзился в толстый комель. Из надруба засочились клейкие смолистые капли, точно слезы.
Вблизи шарахнулась какая-то птица и тяжело взлетела, шумя крыльями. Где-то раздался треск сучьев. Казалось, в отдалении что-то свистнуло.
И снова мертвая тишина.
Чайкин с усилием вытащил топор и с нервным возбуждением все чаще и чаще наносил удары, чтобы скорей повалить упрямую и крепкую сосну, словно бы он жалел ее и торопился избавить ее от предсмертных страданий.
И чем чаще наносил Чайкин удары и быстрей летели щепки, тем менее испытывал он жалости, и его все более и более охватывало какое-то ожесточение работы.
Еще удар, и Чайкин отскочил.
Сосна мгновение зашаталась и, словно подкошенная, упала.
Чайкин принялся за другую.
Теперь уж он не думал, что сосны плачут. Возбужденный, полный горделивым чувством удовлетворенности от умелости и быстроты и от процесса работы, дающей исход физической силе, Чайкин весь жил работой. И чем больше повалит он сосен, тем он будет счастливее. Никакие сомнения, никакие тоскливые мысли не приходили ему в голову. Только сосны, одни сосны захватили все существо Чайкина, и он валил их, не чувствуя, казалось, усталости.
В первом часу Чайкин наконец бросил рубку. Спина ныла, болела правая рука. Ломило всего. Весь мокрый от пота, все еще возбужденный, он не чувствовал страшного утомления после такого напряжения всех сил. И только когда присел на одной из срубленных им сосен, он почувствовал, что устал, и испытывал необъяснимое наслаждение отдыха.
Он не двигался с широкого комля, прерывисто дыша и наслаждаясь чудным воздухом, полным смолистым запахом, и удовлетворенно, покойно смотрел на поверженные сосны. Смотрел и думал, что «оправдал себя» и по совести может отдохнуть и затем идти на ферму к ленчу.
Но есть ему не хотелось, и не хотелось куда-нибудь двинуться. Здесь, в лесу, так хорошо и так приятно усталому телу.
В эту минуту в лесу раздались шаги.
Чайкин даже не повернул головы и увидал Джемсона, только когда он подошел к нему.
Чайкин хотел было встать перед хозяином, но янки энергичным жестом остановил его и, изумленными глазами взглядывая на усталого Чайкина и на количество срубленных деревьев, воскликнул:
— Да вы с ума, что ли, сошли, Чайк?
— А что? Разве вы думаете, что мало вырублено? Я старался, мистер Джемсон… Я только что сел отдохнуть! — словно бы оправдываясь, промолвил Чайкин.
— Мало?.. Ребенок вы разве, Чайк?.. Вы нарубили слишком много… Вы работали так, что я изумился… Вы надрывались, Чайк… Так и надорваться нетрудно… Не думайте повторять такого опыта… Слышите?..
— Слушаю, мистер Джемсон… Но я не очень устал.
— Почувствуете вечером. Я сам рубил деревья и знаю, какая это работа! И кто вас просил удивлять нас, Чайк? Или вы думали, что я требую от рабочих каторжной работы… Янки этого не требует… Самолюбивы вы, Чайк… Незаменимый вы работник… Выдержали экзамен отлично. И сию же минуту я прибавляю вам жалованья… Но сегодня больше не рубите… И, чтоб не смели так работать, я вам назначу урок… Очень рад, Чайк, что вас рекомендовали сюда… Очень рад! — весело прибавил Джемсон и снова пожал руку Чайкина.
