В другой раз он хотел выпить бокал красного вина, стоявший перед ним, но не решался, потому что вновь не доверял своим глазам. Бокал вина не вызывал сомнений. Несомненно, бокал вина во всех смыслах был перед ним, и вопрос, стоит ли он перед ним или не стоит, был совершенно смешон и курьезен. Любой заурядный человек тут же бы все сообразил, но тот, кто не доверял своим глазам, никак не мог сообразить, не верил, смотрел на бокал вина добрые полчаса, водил своим дурацким носом, вынюхивая, вокруг, так же, как тогда с письмом, и вопрошал: «Бокал вина, скажи мне, стоишь ли ты, собственно, предо мной или не стоишь?» Вопрос был излишним, ведь бокал вина стоял перед ним, это был факт. Ответа на глупый вопрос, естественно, не последовало. Бокал вина ответов не дает, он просто стоит и ждет, когда его выпьют, и это лучше всех речей и ответов. Наш добрый бокал вина был недоверчиво обнюхан, как до того письмо, и пристально рассмотрен, как до того дверь. «Стоишь ли ты, в сущности, предо мной или не стоишь?» — вновь прозвучал вопрос, и вновь на него не последовало ответа. «Да выпей же его, да попробуй его, да отведай его, тогда ты ощутишь его и узнаешь его непосредственно, и тогда его существование уже не будет вызывать у тебя сомнений», — так и хотелось крикнуть тому, кто не доверял своим глазам, кто недоверчиво смотрел на бокал вина вместо того, чтобы поднести его ко рту. Он был еще далеко не убежден в существовании бокала. Он все еще посвящал себя обдумыванию множества утонченных и длинных предосторожностей, однако наконец он, похоже, понял, наконец он поверил, что бокал вина в самом деле стоит у него под носом. «То-то! Меня не проведешь», — сказал он, громко рассмеялся, как ребенок, вновь стал потирать от удовольствия руки, щелкать языком, от такой сумасшедшей и непомерной радости как следует хлопнул себя по лбу, осторожно взял бокал вина и выпил его, получив от этого удовлетворение, после чего принялся за свои повседневные дела. Ну не глупец ли из глупцов такой человек? Верно, однако он как раз был таков, что не доверял своим ушам и глазам, что от утонченных и сверхутонченных подозрений не находил ни минуты покоя, был несчастлив, если что-нибудь не складывалось самым точным образом, был помешан на порядке и пунктуальности, помешан на точности и полном соответствии, был таков, что его следовало бы послать, погнать в высшую школу беззаботности, был таков, что, как уже говорилось, несусветно во всем сомневался.
Дитя, у которого не было ни отца ни матери, ни брата ни сестры, ничье и бездомное, решило как-то отправиться куда глаза глядят, пока не придет на край света. Брать ему с собой было почти нечего, собираться было тоже недолго, потому что пожитков у него не было. Как стояло, так и пошло, и солнце светило, но бедное дитя не замечало солнечного света. Дальше и дальше мчалось оно, мимо множества явлений, однако оно не замечало никаких явлений. Дальше и дальше мчалось оно, мимо множества людей, однако оно не замечало никого из людей. Дальше и дальше мчалось оно, пока не наступила ночь, однако дитя не замечало ночи. Его не заботили ни ночь ни день, ни предметы ни люди, ни солнце ни луна, да и звезды заботили столь же мало. Дальше и дальше бежало оно, не зная ни страха ни голода, только одно было у него в голове, одна идея, то есть идея искать край света и бежать, пока его не отыщет. Где-то на краю этот край будет, думало оно. «Где-то там, совсем далеко», — думало оно. «Совсем напоследок», — полагало дитя. Верно ли оно полагало? Подождите немного. Да в своем ли оно было уме? Да подождите же совсем немного, там будет видно. Дальше и дальше бежало дитя, сначала оно представляло себе край света как высокую стену, потом как глубокую пропасть, потом как прекрасный зеленый луг, потом как платок в крапинку, потом как разлившуюся густую кашу, потом как просто чистый воздух, потом как белую ровную долину, потом как море блаженства, в котором можно барахтаться без конца, потом как коричневатую дорожку, потом как совсем ничего или как что-то, чего оно, к сожалению, и само не знало.
Дальше и дальше бежало оно. Недостижимым казался край света. Шестнадцать лет блуждало дитя, по морям, долам и горам. Стало оно за это время большим и сильным, и все еще было верно задуманному: не останавливаться до тех пор, пока не дойдет до края света, но так и не дошло оно до края света, похоже было, что до края света еще далеко. «Кто бы знал, где он!» — думало оно. Вот спросило оно у крестьянина, стоявшего у дороги, не знает ли он, где край света. А «Краем света» называли хутор по соседству, и потому крестьянин ответил: «Еще с полчаса хода». Дитя обрадовалось такому ответу, поблагодарило за доброе известие и поспешило дальше. Но эти полчаса стали казаться ему прямо-таки вечностью, и спросило оно у парня, шедшего навстречу, далеко ли еще до края света. «Еще минут десять», — ответил парень. Дитя поблагодарило его за доброе известие и пошло дальше. Силы его были на исходе, и оно с трудом двигалось вперед.
Наконец оно увидало посреди сочного луга нарядный большой крестьянский дом, не дом, а хоромы, такой теплый уютный и приветливый, такой гордый, красивый и степенный. Вокруг дома рос пышный сад, бродили куры, легкий ветер шевелил колосья на поле, в огороде было полно овощей, на склоне стоял улей, от которого здорово пахло медом, тут же был, должно быть, и хлев, полный скота, а на деревьях было изобилие вишен, груш, яблок, и от всего веяло такой зажиточностью, достатком и свободой, что дитя тут же подумало, что это наверняка и есть край света. Велика же была его радость. В доме, похоже, как раз готовили, потому что над трубой кружился, улыбаясь, нежный, изящный дымок, незаметно растворяясь, словно мошенник. Слабое и робкое от истощения дитя спросило: «Это и есть край света?» Хозяйка отвечала: «Да, дитя мое, так точно».
«Спасибо за радостное известие», — сказало дитя и повалилось от усталости. Но в тот же миг добрые руки подхватили его и уложили в постель. Когда оно пришло в себя, то обнаружило с изумлением, что лежит в уютнейшей постельке и вокруг милые добрые люди. «Можно ли мне здесь остаться? Я буду прилежно трудиться», — спросило дитя. Люди ей отвечали: «Почему бы и нет? Ты нам нравишься. Оставайся же у нас и трудись прилежно. Трудолюбивая работница была бы нам как раз кстати, и, если будешь вести себя достойно, примем тебя, как свою дочь». Дитя не заставило себя долго упрашивать. Оно принялось прилежно трудиться и старательно работать, и потому вскоре все его полюбили, и оно уже больше не убегало, потому что было как дома.
Падает снег, падает, насколько неба хватает, а хватает его изрядно. Снег идет непрестанно, нет ему ни начала, ни конца. И неба уже нет, есть только мутная белая пелена. Воздуха тоже больше нет, он забит снегом. И земли больше нет, ее всю завалило снегом, совершенно всю. Крыши, улицы, деревья заснежены. Все покрывается снегом, и это понятно, потому что если идет снег, то снегом, понятное дело, покрывается все без исключения. Все покрылось снежными шапками, предметы покоящиеся и едущие, например экипажи, движимость и недвижимость, вещи траспортабельные и нетранспортабельные, бочки, кочки и крылечки, а заодно и люди. Нет ни пятачка земли, оставшегося незаснеженным, если только он не находится под крышей, в туннеле или пещере. Целые леса, поля, горы, города, села и поместья уходят под снег. Целые государственные учреждения засыпает снегом. Только озера и реки снегом не завалить. Озера не завалить снегом, потому что вода просто поглощает весь снег, зато хлам, мусор, рухлядь, камни и булыжники весьма склонны к тому, чтобы покрываться снегом. Собаки, кошки, голуби, воробьи, коровы и лошади покрыты снегом, так же как и шляпы, пальто, юбки, брюки, ботинки и носы. Снег бесстыдно лепится на прически красивых женщин, а заодно и на лица, руки и ресницы идущих в школу нежных маленьких детей. Все, что стоит, идет, ползет, бегает и прыгает, заснеживается подчистую. Изгороди украшаются маленькими снежками, цветные плакаты превращаются в белую поверхность, что порой, возможно, не так уж и плохо. Рекламные объявления становятся безвредными и невидимыми, что вызывает тщетные жалобы тех, кто их вывесил. Кругом белые дороги, белые стены, белые ветви, белые жерди, белые садовые ограды, белые холмы, белые веси и бог весть что еще. Снег продолжает валить прилежно и усердно и прекращаться, похоже, совсем не собирается. Все цвета, красный, зеленый, коричневый и синий, перекрыты белым. Куда ни посмотришь — все бело как снег, куда ни глянешь — все бело как снег. А еще тихо, тепло, мягко, чисто. Испачкаться в снегу уж точно довольно тяжело, а то и вовсе невозможно. Все еловые ветви обсыпаны снегом, пригибаются под толстой белой тяжестью к самой земле, преграждают дорогу. Дорогу? Можно подумать, еще остались дороги! Идешь себе, как придется, и пока идешь, надеешься, что не сбился с пути. И тишина. Снегопад накрыл все звуки, все шумы, все призвуки и отзвуки. Слышна одна тишина, беззвучность, а она звучит и в самом деле не громко. А еще тепло под всем этим густым пушистым снегом, так же тепло, как в какой-нибудь уютной комнате, где собрались мирные люди ради какого-нибудь изысканного приятного развлечения. А еще все округло, все вокруг словно скруглилось, обтесалось. Острые края, углы и шпили накрыты снегом. Все, что было угловатым и острым, снабжено теперь белой шапкой и потому округлилось. Все жесткое, грубое, ухабистое прикрыто любезностью, дружеским расположением, снегом. Куда ни двинешься, ступишь лишь на мягкое, белое, и за что ни возьмешься, все нежное, мокрое и мягкое. Все занавешено, уравновешено, притушено. Где было всякое разное, осталось только однообразное, то есть снег; а где были противоречия, теперь единственное и единое, то есть снег. Как мило, как умиротворенно сплелись все многообразные явления и образы в одно единое видение, в одно единое целое, погруженное в раздумие. Все подчинено единой гармонии. Что сильно выделялось, теперь приглушено, и что поднималось над общностью, служит теперь в самом лучшем смысле прекрасному, доброму, возвышенному единению. Но я еще не все сказал. Подожди еще немного. Сейчас, сейчас я закончу. Дело в том, что я представил себе, как герой, храбро противостоявший превосходящей силе, не желавший и думать о том, чтобы сдаться в плен, исполнивший свой воинский долг до конца, пал в снегу. Прилежный снегопад засыпал лицо, руки, бедное тело с кровавой раной, благородную стойкость, мужественную решимость, геройскую храбрую душу. Кто-нибудь может ступить на могилу, ничего не заметив, но тому, кто лежит под снегом, хорошо, ему покойно, он умиротворен и нашел свое пристанище. Его жена стоит дома у окна, смотрит на падающий снег и думает при этом: «Где-то он сейчас и каково ему? Наверняка с ним все хорошо». Внезапно он встает перед ее глазами, ей открывается видение. Она отходит от окна, садится и плачет.
