— Серьезным тебя не назовешь, — отвечает она, незаметно для Степки снимая под столом домашние туфли и вталкивая ноги в выходные, модельные. Нога не попадает, и она поэтому заминается, говорит приглушенно: — Ты сам, наверное, не считаешь себя серьезным.
— Не считаю, — сознается Степка.
Виктория сама не знает, что творится с ней, — собиралась встретить Степку сухо, небрежно, говорить с ним нехотя, показывая, что не забыла позорного случая, но вместо этого, увидев Степку, обрадовалась, с трудом скрыла это, заговорила с ним радушно. Он сидит перед ней в коричневом, хорошо сшитом костюме, ловко облегающем его крутые плечи, шея у него по-юношески нежная, но загорелая, крепкая. Степкина рука лежит на столе рядом с рукой Виктории. Он замечает это и осторожно убирает руку, сам не зная почему, может быть потому, что ее рука маленькая, нежная, тонкая, а его большая, грубая, с мозолями.
— Поехали кататься на мотоцикле, — предлагает Степка.
— Поехали, — тихо отвечает она.
Ей восемнадцать лет, она здоровая, сильная девушка, хорошо ест, хорошо спит, дышит свежим обским воздухом. Степка первый парень, который входит в маленькую девичью комнатку Виктории.
— Так поехали? — Он отводит взгляд, смущается.
Они выходят в гостиную. Григорий Иванович читает «Известия», но, услышав скрип двери, бросает газету на стол, шутливо говорит:
— Дщерь, куда направляешь стопы? Ответствуй, Степан!
— На мотоцикле кататься! — чужим басом отвечает Степка. Он вообще, разговаривая с Григорием Ивановичем, всегда басит, не нарочно, а сам того не замечая, от смущения.
— Неплохое мероприятие! — одобряет Григорий Иванович, соединяя их взглядом, который говорит: «Что же, очень хорошо, что Степка Верхоланцев стоит рядом с ней!»
— Благословляю! — шутит Григорий Иванович. — Пусть будет короткой ваша дорога и достанет бензина.
— Полный бак! — басит Степка.
В это время из дверей третьей комнаты выходит мать Виктории — высокая, прямая женщина, со строгими, внимательными глазами. Зовут ее Полина Васильевна, она работает директором Карташевской средней школы. У нее быстрые, решительные движения, громкий голос.
— А, Верхоланцев, здравствуйте! — говорит Полипа Васильевна, вплотную подходя к Степке и прямо взглядывая на него. — Кажется, собираетесь куда-то?
— Мы, мама, кататься на мотоцикле! — ласково отвечает Виктория.
Полина Васильевна берет Степку за руку, легонько подтягивает к себе.
— Присядьте, Степан! Вот так, хорошо! Расскажите-ка мне, что у вас там случилось!
— Да ничего не случилось! — весело откликается Степка. — Виктория выступила, раскритиковала, ну и все. Пустяки!
— Пустяки ли? — Полина Васильевна строго качает головой. — Пьяница какой-то там у вас завелся, кто-то спит во время работы.
— Это… я… сплю! — покраснев до пунцовости, говорит Степка. — Пришел на песок, улегся и… нечаянно уснул.
— И долго проспал? — смешливо надувает щеки Григорий Иванович. — Ты ответь — долго?
— Полчаса! — басом говорит Степка.
— Замечательно! — хохочет Григорий Иванович. — Чем же это кончилось?
— Григорий! — недовольно перебивает его Полина Васильевна. — Дело серьезное. Скажите, Степан, а кто этот пьяница, дебошир?
— Какой он дебошир? — удивляется Степка. — Ульян, когда пьяный, спокойный. Вот только любит выпить.
— Но он опаздывает на работу, выходит пьяным!
— Это бывает! — печально отвечает Степка. — А вообще он хороший.
Полина Васильевна шумно ходит по комнате, сложив руки крестом на груди, резко поворачивается в углах.
— То, что вы проспали, это, конечно, пустяк, Степан, но, в общем, Виктория-то права?
— Конечно! Я спал, Ульян был с похмелья, а дядя Истигней ждал своей приметы…
— Какой приметы? — поражается Виктория.
— Да на большом осокоре… Колдует!
Виктория хочет еще что-то спросить у Степки, но мать останавливается между ними, улыбаясь, полуобнимает Степку за плечи.
— Счастливо, Степан! Катайтесь на мотоцикле. Только, пожалуйста, осторожней… Я видела, как вы носитесь. Ужас! Ради бога, осторожней!
Когда они выходят в сени, Степка говорит:
— Ох, и хорошие у тебя родители, Виктория! Не зря их ученики так уважают.
— Ничего! Неплохие люди! — снисходительным тоном отвечает Виктория. — Ну, пошли!
На четвертой скорости Степка до отказа поворачивает рукоятку газа. Мотоцикл летит по проселочной дороге. Гулко проносятся мимо яркой березовой рощи; как пустая бочка, гудит под колесами деревянный мостик; взревев мотором, наклонившись, мотоцикл минует изгиб реки. Обь тусклой стальной полосой струится назад.
От радости, от счастья, оттого, что встречный поток воздуха бьет в лицо, у Степки мгновениями останавливается сердце. Обь изгибается круто, на повороте широкая, как море, берег еле виден в синей дымке. Потом дорога выскакивает на крутояр, повисает над ним, еще раз подпрыгнув, выбегает на круглую полянку, отороченную кустами смородины и черемухи. Мотоцикл останавливается. Наступает тишина.
С пятнадцатиметровой вышины обрыва слышно, как течет Обь — волна тихонько позванивает, поплескивает. Когда ветер уносит душное облако бензина, веет запахом смородины.
— Чувствуешь, как пахнет смородина? — спрашивает счастливый Степка.
Ни один запах не вызывает у Степки столько воспоминаний, как запах смородиновых листьев, — стоит уловить его, как перед глазами встает детство. Коротенькие штанишки с падающей лямкой, пыльная чащоба лучей в садике, где мать посадила смородину, горячий песок, щекочущий босые пятки; потом вспоминается, как он, совсем еще маленький, покачиваясь, сидит на широкой лошадиной спине, пахнет сладким лошадиным потом, сеном; ему скучно качаться, он дремлет, но вот блеснет вода, покажется знакомая искривленная ветла у озера, березовый околок, и тут тоже пахнет смородиновыми листьями. Потом Степка с приятелями возит сено, купает лошадей в теплой протоке, ездит в ночное, и где бы он ни был — везде душно и волнующе пахнет смородиной… Вспоминается и такое: в доме пусто, непривычно тихо, мать, одинокая, печальная, ходит по скрипучим половицам и никак не может остановиться. Степка с братьями и сестрой пьют чай, настоенный на смородиновых листьях, так — как настоящего чая нет, да и хлеба тоже. Так и запомнилась ему война — смородиновым запахом.
Когда Степка впервые написал на бумаге большими буквами слово «Родина», ему показалось, что в классе чем-то остро и волнующе запахло. Он замер, повел носом — пахло смородиной. И даже в самом этом слове Степка однажды с удивлением обнаружил многозначительное: смородина…
— Посидим, Виктория! — просит Степка.
Обь спокойна, величава, какой всегда бывает в начале августа. Катится к северу, точит правый берег — вкрадчивая, на вид тихая, послушная, а на самом деле не такая. Незаметно, исподволь, пролагает она себе кратчайший путь на север, из года в год сминая и пологие и крутые берега. Потому так много на ней стариц, иные из которых шире самой Оби.
Обские жители многим похожи на нее: на вид неторопливы, степенны, не крикливы; так же, как она, не бурлят, не торопятся, а кажется, что тихохонько живут они. Но вот приглядишься, войдешь поплотнее в их жизнь и скажешь: «Ой, нет! Не то! Какая там плавность, да постепенность, да тишина!» Поймешь, что похожи обские жители на свою реку, которая незаметно, настойчиво и неотвратимо пробивает себе путь на север…
— Холера! — восхищенно произносит Степка, обращаясь к Оби. — Ну и холера! — продолжает он нарымским гонором: напевно, протяжно. — Она ведь в прошлом году была до тех берез, а нынче где они, березы? Обсохли!
Они лежат на траве, рядом. Виктория уперлась подбородком в скрещенные руки, Степке виден ее профиль — крутая линия лба, резко вырезанные ноздри, маленькое ухо, обрамленное завитками волос, губы плотно сжаты.
— Как хорошо! — говорит она, вдыхая прохладный воздух реки.
— Хорошо! — тихо отвечает Степка, наблюдая за сине-фиолетовым жуком.
Добравшись до кончика травинки, жук чешет ногу о ногу — они у него мохнатые, суставчатые, — затем неторопливо раздвигает жесткие створки крыльев, выпускает из-под них другие крылья — желтые и прозрачные, — начинает быстро вращать ими; слышен низкий, все усиливающийся гул, и жук круто взмывает в небо.
— Мощный! — уважительно произносит Степка. — Говорят, у них усики похожи на радиостанцию. Настроены на одну волну и — пожалуйста!
Виктория не отвечает. Природа настраивает ее на особый лад. Она ощущает себя как бы в центре всего, что есть вокруг, — деревьев, озер, реки, зарослей смородины. У нее появляется чувство гордости, воодушевления; она с сожалением думает о людях, которые лишены этого торжественного и ликующего чувства. Ей кажется, что общение с природой делает ее сильнее, увереннее в себе. На ум приходят мысли о большом, важном, непреходящем, а мелочи жизни, пустяки незаметно уходят в сторону. Виктории хочется говорить о жизни, о будущем.
