Голос у нее был такой же мягкий и приятный, как у сына. Она задала Теодору несколько вопросов. Тедди никогда не пришло бы в голову задавать такие вопросы.
Возродившееся сознание собственного «я» Теодора сразу оживилось от этих расспросов. Кто он такой, в самом деле? Он отвечал, не торопясь, подумав, сопровождая свои ответы безмолвным поясняющим комментарием. Да, он живет в Блэйпорте (Блэппорт? Блэп?). С отцом (он не упомянул о Клоринде). Его отец — это тот самый Бэлпингтон, писатель-критик? Да. (Но не тот, настоящий Бэлпингтон.) Да, он пишет в «Санди ревью». Да, но основная его работа — это обширный труд по истории варягов. Миссис Брокстед поинтересовалась: кто такие эти варяги? Тедди знает? У Тедди все лицо вспыхнуло яркой краской, свойственной рыжеволосым с белой кожей. Этот Тедди, который столько знал всякой всячины о ракообразных, о простейших и сложных видах животных и тому подобном, по-видимому, никогда не слышал о варягах. Он явно считал бестактным со стороны матери, что она задала такой вопрос. А для Теодора это был удобный случай.
Он принялся рассказывать о варягах. Он мог рассуждать о варягах так же свободно, как Тедди рассуждал об инфузориях и микроскопических животных. Он к этому и приступил. Он бегло описал великий Северный поход норвежцев, русских, датчан и норманнов. Сорвавшись, так сказать, со своих окованных морозом земель, эти готы распространились на восток, на запад и на юг. Готы — это были мы.
По мере того, как он описывал шествие этих разрозненных отрядов, войск и флотилий завоевателей, их победы, приключения и рыцарские подвиги, он чувствовал, как Теддин микроскопический мирок отступает и делается все более и более незаметным, как ему и положено. Он скромно умолчал о той роли, которую играл Бэлпингтон Блэпский, — или, может быть, это был его отдаленный предок, теперь снова возродившийся? — возглавлявший этот поход варягов на Волгу и дальше к Черному морю и Константинополю. Набег за набегом совершали они на Константинополь, где многие из них сделались потом телохранителями византийского императора.
Когда они встретились там с английскими и фламандскими крестоносцами, оказалось, что они понимают их язык.
В передней послышались шаги. Миссис Брокстед покосилась на дверь.
Дверь отворилась. Вошла девочка лет тринадцати, самая что ни на есть натуральная тринадцатилетняя девочка — длинноногая, в купальном халатике. Она нерешительно остановилась в дверях, чуть-чуть улыбнулась и с любопытством посмотрела на гостя.
— Ты тоже опоздала! — сказала миссис Брокстед. — Маргарет, это Теодор Бэлпингтон.
Девочка кивнула и села на свободное место против Теодора. Тедди подвинул ей хлеб и масло, и ей налили чашку чая.
— Сливовое варенье! — сказала она, восхищенно повысив голос.
Но ведь Теодор видел ее тысячи раз.
У нее тот же высокий лоб, те же ласковые глаза. И в то же время это девчонка — школьница с косичками. Дельфийская Сивилла тринадцати лет! Обожает сливовое варенье. Удивительно, непостижимо!
Или она тоже носит маску?
Чепуха! Не будь ослом, Теодор. Это просто случайное сходство.
Он смотрел на нее с искренним изумлением, но она после первого взгляда ни разу не посмотрела на него и занялась хлебом и вареньем.
— Итак, значит, англичане, норвежцы и русские на севере — это все один и тот же народ — варяги, — сказала миссис Брокстед, приходя ему на помощь. — Как это интересно!
Теодор только сейчас заметил, что он прервал свой рассказ и молчит, с тех пор как появилась эта девочка.
— Да, мэм, — пробормотал он и, очнувшись, откусил кусок хлеба с вареньем. Бэлпингтон Блэпский превратился в очень неуклюжего, застенчивого мальчика, который набил себе полный рот хлебом. Это инкогнито мучило его. Он по-детски уставился на свою Сивиллу, которая прикидывалась Маргарет Брокстед, и тщетно пытался придумать какой-нибудь великолепный жест, по которому она могла бы узнать его.
— Я про вас слышала, — сказала Сивилла, кивнув ему. — Вы учитесь в Сент-Артемасской школе.
Теодор поспешил проглотить кусок, чтобы ответить. Как трудно иногда бывает управляться с этим!
— Я учусь там уже больше двух лет.
— Вы тот мальчик, который так разрисовывает свои арифметические тетради, что потом нельзя разобрать цифр.
— Я ненавижу цифры, — сказал Теодор.
3. Наука и история. Первое столкновение
Это было удивительно, непостижимо, страшно увлекательно и вместе с тем как-то обидно — сидеть здесь за чайным столом. Конечно, она не Дельфийская Сивилла, а просто блэйпортская школьница, которая случайно оказалась похожем на эту богиню, и Теодор не знал, рад он или огорчен, что кто-то из смертных может отличаться таким изумительным сходством с королевой его грез. Он должен непременно посмотреть еще раз на картину, когда вернется домой (чай был превосходный, чтобы не сказать больше). Он старался показать себя блестящим юношей, каким он был на самом деле, но это оказалось очень трудно. Только судорожными усилиями он не позволял себе сорваться в бездну непреодолимого молчания, которая подстерегает всех мальчиков, когда они попадают в гости.
— И что же, это был такой обособленный народ, варяги? — спросила миссис Брокстед, выручая его, когда он уже вот-вот готов был сорваться и умолкнуть. — У них что, была где-нибудь собственная страна?
Теодор помолчал секунду, припоминая что-то, но затем снова сделался живой копией Раймонда.
— Это не выяснено, — сказал он. — По-видимому, это название относилось к скандинавам, и в частности к тем скандинавам, которые впоследствии стали русскими. Но датчане и англичане еще задолго до крестовых походов были на службе у византийских императоров.
— А ваш отец дает историю всех этих народов или только тех, что были на службе у византийских императоров?
— Это своего рода эпопея, — сказал Теодор. — У него еще только начаты отдельные куски. Он говорит, что это все разрастается. Он начал с тех варягов, что были телохранителями византийских императоров, но теперь он собирается писать обо всех варягах. И в особенности о Кануте. Канут — это его герой, поскольку в истории вообще может быть герой.
(У него мелькнула мысль, что Бэлпингтон Блэпский был знаком с Канутом. Что они были большие друзья.)
— Канут, — продолжал он, стараясь отыскать в памяти фразу Раймонда. — Ка… У Канута была империя, которая простиралась от Массачусетса до Москвы.
— В наших учебниках истории ничего нет об этом, — заметил Тедди, пользуясь случаем добавить к этому докладу единственное, что он знал о Кануте. — Канут умер в Шэфтсбери. Мы проезжали это место в автомобиле, когда ездили в Корнуэлл.
— Но он жил и там и тут в своих владениях, — сказал Теодор. — Это была необычайно громадная империя, а Шэфтсбери была ее столица. Народ стекался в Шэфтсбери из Винланда в Америке и из Нижнего Новгорода. У Лонгфелло есть поэма об этом.
— Но я никогда не слыхала, что Канут называл себя варягом, — удивилась миссис Брокстед.
— Так его называли финны и константинополи («польцы» надо было сказать, вот проклятие!).
— Это очень интересно, — сказала миссис Брокстед.
— Ему было всего сорок лет, когда он умер, — продолжал Теодор, и горечь утраты прозвучала в его голосе. — Может быть, он был не менее велик, чем Александр. Да вот не было человека, который мог бы написать о нем. Он только основал эту великую империю и умер, а потом пришли норманны, и начались крестовые походы, и некому было продолжать то, что он начал. Народы перекочевали в другие страны, начали другую жизнь. А какая это могла бы быть империя, мэм! Вы только подумайте! От Америки до России — все северное полушарие. Но мы не могли создать ее.
Маргарет через стол встретилась с ним взглядом, и, как ему показалось, сочувствующим взглядом. Поняла ли она, как Бэлпингтон Блэпский скорбел об этой исчезнувшей империи? Какую борьбу он вел, чтобы восстановить ее?
Тедди надоело слушать про этих варягов. Ему казалось, что это самый никчемный народ из всех, о которых он когда-либо слышал. И, во всяком случае, этот Теодор достаточно наговорился.
— Я показал мой микроскоп Бэлпингтону, — сказал он внезапно. — Он никогда не видал микроскопа, — добавил он.
— Я этим не интересовался, — пояснил Теодор матери и дочке.
— А это тоже очень интересно, — сказала миссис Брокстед. — Но вам, если вы интересуетесь историей и книгами, я думаю, не приходится иметь дела с микроскопом?
— Нет, мэм. Мы имеем дело с нормальной величиной, рассматриваем человеческое существо во весь его рост. Историку не нужен микроскоп. Какая польза моему отцу от микроскопа!
Тедди начал спорить с ним:
— Но как вы можете понять человека, если вы не понимаете жизни, а как можно понять жизнь без микроскопа?
— Но человек — это и есть жизнь, — возразил Теодор. — И чтобы видеть его, вовсе не нужен микроскоп.
