— Если бы речь шла об одном лишь брате, — продолжала г-жа Тифен, — куда ни шло, его еще можно было бы вынести, он не слишком обременителен. Сунуть ему китайскую головоломку, и он спокойно просидит весь вечер в уголке гостиной. Чтобы найти решение, ему ведь потребуется целая зима. Но мадемуазель Сильвия… Голос — как у простуженной гиены, руки — словно клешни у омара… Нет, нет, Жюльяр, не возражайте…
Когда Жюльяр ушел, г-жа Тифен сказала мужу:
— Друг мой, хватит с меня туземцев, которых я вынуждена принимать; а уж эти двое меня совсем доконают. Если позволишь, мы обойдемся как-нибудь без них.
— Ты хозяйка в своем доме, — сказал председатель суда, — но только смотри, не нажить бы нам врагов. Рогроны перейдут в оппозицию, которая до сих пор никакого значения в Провене не имела. Рогрон и так уж зачастил к барону Гуро и стряпчему Винэ.
— Ну, тебе это будет лишь на руку, — улыбаясь, сказала Мелани. — Где нет врагов, нет и победы. Какой-нибудь заговор либералов, противозаконное сообщество, какая-нибудь борьба только выдвинут тебя.
Председатель суда с каким-то опасливым восхищением посмотрел на свою молодую супругу.
Назавтра у г-жи Гарслан все на ухо передавали друг другу, что Рогроны не имели успеха у г-жи Тифен, а ее острое словцо насчет трактира вызвало общий восторг. Г-жа Тифен только через месяц собралась с ответным визитом к мадемуазель Сильвии. Такое оскорбительное высокомерие не может остаться в провинции незамеченным. За бостоном у г-жи Тифен Сильвия устроила почтенной г-же Жюльяр-старшей пренеприятную сцену по поводу превосходного мизера, который ее бывшая хозяйка, якобы назло и умышленно, заставила ее потерять. Сильвия, любившая сыграть злую шутку с другими, никак не могла допустить, что и ей могут отплатить той же монетой. Г-жа Тифен подала пример, подбирая партнеров для карточной игры до прихода Рогронов, так что Сильвии оставалось только блуждать от столика к столику и смотреть, как играют другие, поглядывавшие на нее со скрытой насмешкой. А у г-жи Жюльяр-старшей сели за вист, в который Сильвия играть не умела. Старая дева поняла наконец, что она объявлена вне закона, не поняв только, почему она решила, что все ей завидуют. Вскоре никто уже больше не приглашал Рогронов. Но они упорствовали в своем желании проводить вечера в гостях. Остроумцы осторожно, исподтишка вышучивали их, сводя разговор на «овальные» украшения в их доме, на пресловутый поставец для ликеров, равного которому якобы не было в Провене, и Рогроны несли несуразнейший вздор. Дом Рогронов тем временем был закончен. Они задали, конечно, несколько великолепных обедов — для того, чтобы отдать долг вежливости, и для того, чтобы похвастать роскошью, К ним пришли только из любопытства. Первый обед был дан для виднейших особ в городе: для супругов Тифен, у которых, кстати сказать, сами Рогроны ни разу не обедали; для Жюльяров — родителей, сына и невестки; для г-на Лесура, для священника, для г-на и г-жи Галардон. Это был один из тех провинциальных обедов, когда за столом просиживают с пяти до девяти часов вечера. Г-жа Тифен ввела в Провене парижский светский обычай, разрешающий благовоспитанным людям ускользнуть после поданного в гостиную кофе. В этот вечер она ждала к себе гостей и хотела незаметно скрыться; но Рогроны шли за супружеской четой до самой улицы, уговаривая остаться, и, когда вернулись, ошеломленные тем, что им не удалось удержать господина председателя суда и его супругу, прочие гости, в подтверждение того, что г-жа Тифен поступила согласно хорошему тону, последовали ее примеру с жестокой для провинции поспешностью.
— Они не увидят, как красива наша гостиная при вечернем освещении! — сказала Сильвия.
Рогроны приготовили сюрприз своим гостям: никто еще не видел этого прославленного дома до того, как он был закончен. И завсегдатаи салона г-жи Тифен с нетерпением ждали, какой приговор она вынесет чудесам рогроновского дворца.
— Итак, — сказала ей молодая г-жа Мартене, — вы лицезрели Лувр, расскажите же нам обо всем подробно.
— Да ничего особенного, как и сам обед.
— Но каково все это, однако, с виду?
— Ну вот, входная дверь — со знакомым уже вам позолоченным чугунным переплетом, — нас, конечно, заставили полюбоваться им, — начала г-жа Тифен. — Дальше идет большой коридор, он делит дом на две далеко не равные части, так как с правой стороны — одно окно на улицу, а с левой — два. В конце коридора застекленная дверь; она выходит на крыльцо, с которого спускаются в сад, а там, на лужайке, красуется на высоком цоколе гипсовая фигура Спартака «под бронзу». За кухней, под лестницей, подрядчик устроил небольшой чулан для припасов, который, разумеется, тоже пришлось осмотреть. В лестничной клетке, разделанной под черный мрамор с желтыми жилками, — витая лестница наподобие тех, что в кофейнях ведут с нижнего этажа в кабинеты на антресолях. Это нелепое, опасное для жизни сооружение из орехового дерева, с перилами, украшенными медью, было представлено нам как одно из семи новейших чудес света. Под лестницей еще дверь в погреб. По другую сторону коридора — столовая, окнами на улицу, двустворчатая дверь ведет из нее в гостиную такого же размера, но окнами в сад.
— А прихожей разве нет? — спросила г-жа Офре.
— Прихожую заменяет, как видно, этот длинный коридор с вечными сквозняками, — отвечала г-жа Тифен. — Рогроны возымели глубоко национальную, либеральную, конституционную и патриотическую мысль ограничиться в своем доме лишь французской древесиной, — продолжала она. — А посему в столовой — ореховый паркет в елочку. Буфеты, стол и стулья — тоже ореховые. На окнах — белые коленкоровые занавесы с красной каймой, с безвкуснейшими подхватами из толстых красных шнуров; шнуры наброшены на позолоченные матовые розетки, которые торчат, как грибы. Эти великолепные занавесы повешены на палках с вычурными пальметтами по концам, и каждая складка прихвачена вверху штампованной медной львиной лапой. Над буфетом — часы наподобие ресторанных; висят они на чем-то вроде салфетки из позолоченной бронзы — одна из затей, особенно милых сердцу Рогронов. Они предложили мне полюбоваться этим чудом искусства, и я сказала им, не придумав ничего лучшего, что уж если где-либо следует повязывать часы салфеткой, то, несомненно, в столовой. На буфете водружены две большие лампы, вроде тех, что украшают собою стойки модных ресторанов. А над другим буфетом — богато разукрашенный барометр, который занимает, видимо, немалое место в их жизни: Рогрон поглядывает на него, как на свою суженую. Между двух окон художественный гений подрядчика втиснул в роскошную до ужаса нишу белую изразцовую печь. На стенах сверкают красные с золотом обои, тоже как в ресторане, где ими, вероятно, с первого же взгляда пленился когда-то Рогрон. Обед нам подали на белом с золотом фарфоровом сервизе, а десерт — на васильково-синем в зеленых цветочках; но, открыв для нас дверцы буфета, нам показали еще и фаянсовый сервиз, для будней. Против каждого из буфетов — шкаф с бельем. Все чистенькое, новое, сверкающее глянцем и невероятно кричащих тонов. Со столовой, впрочем, я кое-как бы еще примирилась: в ней все же есть какое-то своеобразие, довольно неприятное, однако в точности отражающее характер хозяев; но эти черные гравюры невыносимы (министерству внутренних дел следовало бы их запретить специальным приказом): тут и Понятовский, прыгающий в Эльстер, и оборона заставы Клиши, и Наполеон, собственноручно наводящий пушку, и двое Мазеп — все это в пошлейших золоченых рамах, вполне под стать самим гравюрам, которые так приелись, что могут внушить отвращение к широкому успеху. О, насколько же мне милей те пастели, что висят в столовой госпожи Жюльяр, чудесные пастели времен Людовика Пятнадцатого с изображением плодов, так гармонирующие с деревянной обшивкой стен, чуть тронутой червоточиной, с тяжелым фамильным серебром, старинным фарфором и всем нашим провинциальным бытом. Провинция должна оставаться провинцией, и она смешна, когда, обезьянничая, подражает Парижу. Вы скажете мне, быть может: «Всяк купец свой товар хвалит». Но великолепию их гостиной я предпочитаю вот эту старую гостиную господина Тифена-отца — шторы из плотного китайского шелка в зеленую и белую полоску, камин в стиле Людовика Пятнадцатого, трюмо на изогнутых ножках и старинные зеркала, окаймленные стеклянным «горошком», почтенные ломберные столики и мои синие вазы старого севрского фарфора в старой оправе из меди, часы с не правдоподобными цветами, люстру рококо и обитую ручной вышивкой мебель.
— А какова все же эта гостиная? — спросил г-н Мартене, чрезвычайно польщенный похвалой, которую прекрасная парижанка так ловко расточала провинции.
— Гостиная? Великолепного багрового цвета, — цвета лица мадемуазель Сильвии, когда она сердится, проиграв мизер.
— Сильво-багровый цвет, — сказал председатель суда, и это острое словцо так и осталось в словаре Провена.
