Но в ту самую минуту, когда она так думала, над ее головой зазвенел колокольчик, точно силой какого-то колдовства. Сердце старой леди было словно прикреплено к той же самой стальной пружине, потому что оно дрогнуло несколько раз подряд, вторя звукам колокольчика. Дверь начала отворяться, хотя за окном не было заметно фигуры человека. Гепзиба ждала со сложенными на груди руками. «Господи, помоги мне! — взывала она мысленно. — Испытание мое началось!»
Дверь, с трудом поворачиваясь на своих скрипучих заржавевших петлях, уступила наконец усилиям входившего, и перед Гепзибой появился толстый мальчуган с красными, как яблоки, щеками. На нем был какой-то потрепанный синий балахон, очень широкие и короткие штаны, башмаки со стоптанными каблуками и изношенная соломенная шляпа, сквозь дыры которой пробивались его курчавые волосы. Книжка и небольшая аспидная доска под мышкой говорили о том, что он шел в школу. Он смотрел несколько мгновений на Гепзибу, как сделал бы и более взрослый покупатель, не зная, что ему думать о трагической позе и сурово нахмуренных бровях, с которыми она в него всматривалась.
— Что ты, дитя мое? — сказала мисс Пинчон, ободрившись при виде столь неопасной особы. — Что тебе нужно?
— Вот этот Джим Кроу, что на окне, — ответил мальчуган, держа в руке медную монету и указывая на пряничную фигуру, которая ему приглянулась, когда он плелся по улице в свою школу. — Тот, что с целыми ногами.
Гепзиба протянула свою худую руку и, достав фигурку, отдала покупателю.
— Не нужно денег, — сказала она, слегка подтолкнув его к двери, потому что ей казалось мелочностью забрать у мальчика его карманные деньги за кусок черствого пряника. — Я дарю тебе Джима Кроу.
Ребенок, выпучив на нее глаза при этой неожиданной щедрости, какой он никогда еще не встречал в подобных лавочках, взял пряничного человека и отправился своей дорогой. Но едва он очутился на тротуаре, как голова Джима Кроу уже была у него во рту. Так как он не позаботился притворить за собой дверь, то Гепзибе пришлось сделать это самой, причем не обошлось без нескольких сердитых замечаний о несносности «этих мальчишек». Она только поставила другого Джима Кроу на окно, как снова громко зазвенел колокольчик, отворилась дверь с характерным своим скрипом и дребезжанием, и опять показался тот же самый дюжий мальчуган, который не больше двух минут назад оставил лавочку. Крошки и краска от пиршества, которое он себе только что задал, были видны, как нельзя явственнее, вокруг его рта.
— Что тебе еще надо? — спросила лавочница с сильным нетерпением. — Ты вернулся затворить дверь, что ли?
— Нет, — ответил мальчуган, указывая на фигуру, которая только что была выставлена в окне. — Дайте мне вон того, другого Джима Кроу.
— Хорошо, возьми, — сказала Гепзиба, доставая пряник, но, видя что этот нахальный покупатель не оставит ее в покое, пока у нее в лавочке будут пряничные фигурки, она отвела в сторону свою протянутую руку и спросила: — Где же деньги?
Деньги у мальчика были наготове, но он не без видимого сожаления положил монету в руку Гепзибы и покинул лавочку, отправив второго Джима Кроу туда же, что и первого.
Новая торговка опустила свою первую выручку в денежный ящик. Дело совершилось. Теперь, Гепзиба, ты уже не леди — ты просто Гепзиба Пинчон, одинокая старая дева, содержательница мелочной лавочки!
И, однако, даже в то время, когда в ее голове возникали такие мысли, в сердце ее поселилась какая-то тишина, и мрачные предчувствия, которые мучили ее во сне и наяву с тех самых пор, как она приняла решение открыть лавочку, теперь исчезли совершенно. Правда, она все еще чувствовала новизну своего положения, но уже без волнения и страха. Время от времени душа ее испытывала даже нечто похожее на радость. Это происходило оттого, что после стольких лет затворничества в ее жизнь ворвался свежий ветерок. Так живительна деятельность, так дивна сила, которой мы часто сами в себе не ощущаем! Энергия, которой давно уже не чувствовала в себе Гепзиба, возродилась в ней в момент кризиса, когда она впервые протянула руки, чтобы спасти себя. Небольшая медная монета школьника превратилась в благодетельный талисман, заслуживавший того, чтобы оправить его в золото и носить на груди. Во всяком случае, именно его незаметному действию Гепзиба была обязана переменой, которую она чувствовала в теле и душе, тем более что он придал ей сил позавтракать.
Первый день ее новой жизни, впрочем, прошел не без затруднений. Прежняя апатия не раз грозила овладеть Гепзибой снова. Так густые массы облаков часто омрачают небо, распространяя повсюду серый полусвет, наконец, перед наступлением ночи, он на время уступает яркому сиянию солнца, но завистливые тучи постоянно стремятся закрыть небесную лазурь своими мутными массами.
До наступления полудня изредка появлялись новые покупатели, но в ящик было опущено не слишком много денег. Маленькая девочка, посланная матерью купить ниток известного цвета, взяла моток, который близорукой старой леди показался совершенно таким, какой был нужен, но скоро прибежала назад с сердитым наказом от матери, что нитки не того цвета и притом совсем гнилые. Потом пришла бледная, измученная трудами женщина, еще не старая, но с суровым выражением лица и уже с проседью в волосах — одна из тех нежных от природы женщин, в которых вы тотчас узнаете страдалицу, уставшую от нищеты и семейных огорчений. Ей нужно было несколько фунтов муки. Гепзиба отказалась брать у нее деньги и дала женщине даже больше муки, чем та просила. Вскоре после этого явился мужчина в синем засаленном пальто и купил трубку, наполнив всю лавочку сильным запахом крепких напитков, который не только вырывался у него изо рта, но и струился изо всех пор, подобно горючему газу. Гепзиба подумала, не муж ли это изнуренной трудами женщины. Он попросил табаку, но так как мисс Пинчон не позаботилась обзавестись этим товаром, то грубый покупатель бросил на пол купленную им трубку и вышел из лавочки, бормоча какие-то ругательства. Гепзиба подняла глаза к небу.
Не меньше пяти человек до обеда спрашивали имбирное пиво или какой-нибудь другой напиток покрепче и, не обнаружив ничего подобного, удалялись с величайшим неудовольствием. Трое из них распахнули дверь настежь, а двое, выходя, хлопнули ею так, что колокольчик сыграл настоящий дуэт с нервами Гепзибы. Однажды в лавочку ворвалась круглая, хлопотливая и раскрасневшаяся от кухонного огня служанка из соседнего дома и нетерпеливо попросила дрожжей, и, когда бедная леди с холодной робостью объявила ей, что у нее дрожжей нет, бойкая кухарка прочитала ей наставление:
— Мелочная лавочка без дрожжей! Да где же такое видано? Ну, не подняться вашему тесту, как и моему сегодня! Лучше закройте свою лавочку.
— Да, — ответила с глубоким вздохом Гепзиба, — так, наверно, и вправду было бы лучше.
Кроме этих неприятных случаев, бедная мисс Пинчон была поражена фамильярным, если даже не грубым тоном, с каким к ней обращались покупатели. Они считали себя не только равными ей, но даже вели себя так, будто покровительствовали ей. Гепзиба бессознательно тешила себя надеждой, что ее особу будет отличать какое-нибудь особенное звание, которое выражало бы почтение к ней, или, по крайней мере, что это почтение будет проявляться без слов. Но, с другой стороны, ничто не мучило ее так жестоко, как чересчур резкое выражение этого почтения. Нескольким покупателям, слишком уж щедрым на сочувствие, она отвечала очень отрывисто и сурово, а к одному, который, как ей показалось, зашел в лавочку не для покупок, а из злого желания поглядеть на нее, она и вовсе отнеслась с презрением. Бедняге вздумалось посмотреть, что, дескать, за барышня такая вздумала на заре своих дней сесть за конторкой. На этот раз нахмуренные брови Гепзибы очень ей пригодились.
— Никогда еще в жизни я не был так испуган! — говорил любопытный покупатель, описывая это приключение своему знакомому. — Это настоящая старая ведьма, честное слово, ведьма! Говорит она мало, но посмотрел бы ты, какая злость у нее в глазах!
Вообще новый жизненный опыт привел Гепзибу к весьма неприятным заключениям касательно характера низших слоев общества, на которые она до сих пор взирала с благосклонностью и состраданием, так как сама вращалась в сфере неоспоримо высшей. Но, к несчастью, она вынуждена была бороться в то же время с сильным душевным волнением противоположного рода: мы говорим о чувстве неприязни к высшему сословию, принадлежностью к которому она еще недавно так гордилась. Когда какая-нибудь леди в нежном и дорогом летнем костюме, с развевающейся вуалью и в изящно драпированном платье, одаренная притом такой легкой поступью, что вы невольно обратили бы взор на ее изящно обутые ножки, как бы желая удостовериться, касается ли она земли или порхает по воздуху, — когда такое видение появлялось на ее уединенной улице, оставляя после себя нежный, привлекательный аромат, как будто пронесли букет китайских роз, нахмуренность старой Гепзибы едва ли можно было объяснить близорукостью.
