— Нету здесь, — сообщила она, сдувая пыль с руки.
— Где ты спрятала другой кусок пластинки? — спросила матушка Стасю.
Молчание.
— Отвечай!
— А если я… — Сташка прикусила губы.
— Сестра Алоиза! — обернулась матушка к воспитательнице.
Монахиня, понимающе кивнув головою, протянула руку к линейке, висевшей на стене.
— Я скажу! — крикнула окончательно перепуганная Сташка. — Скажу!
Линейка была отложена в сторону.
— Где вторая часть пластинки?
Сташка снова замолкла, однако, увидев линейку опять в руках монахини, быстро прокричала:
— Тот другой кусок я спрятала у святого Станислава Костки.
— Где?!
— Ну, там!
Мы взглянули на образ. Покровитель молодежи в благостном экстазе вознес очи к небу. С обратной стороны, засунутый за гвозди, которыми был прикреплен к стене картон, торчал кусок эбонитовой пластинки.
— Что за кощунственные выдумки! И откуда это пришло тебе в голову?
— И вовсе мне не пришло это в голову, — Стася горько расплакалась. — Ксендз-катехета нас этому научил.
— Как ты смеешь лгать?
— Я лгу?! — глаза малышки загорелись. — Пусть сестра сама спросит ксендза! Мы играли с ксендзом в «холодно-горячо», и ксендз спрятал Казину тетрадь за образ божьей матери!
— Стася! Прошу тебя немедленно выйти из трапезной!
Сташка вышла, громко хлопнув дверью и тем самым выражая свой протест.
Обыск продолжался, и рука сестры Алоизы, будто удочка рыбака, раз за разом вылавливала из глубины буфета какой-нибудь трофей. Только сейчас выяснилось, как мало знают сироты друг о друге, как глубоко скрывают они свои желания и печали, сколь различны их привязанности.
Кто же, например, мог предположить, что в ящике Зоськи обнаружится заботливо обернутый в бумагу «Список польских королей»: — богато иллюстрированный альбом, «найденный на дороге», как упорно твердила Зоська. Что Гелька хранит маленький глобус, украденный в детском саду, — так решили обе монахини. Что Казя, самая рассудительная из всех воспитанниц, начнет горько плакать, когда у нее «конфискуют» шарик от пинг-понга, происхождение которого она не хотела объяснить.
— А это чей ящик? — спросила матушка, вынимая из кучи хлама банку из-под горчицы, наполненную серой мазью.
— Это Сабины, — с готовностью ответила Зоська, словно у ксендза на исповеди.
— Сабина, что это у тебя в баночке?
— Крем…
— Какой крем?
— Для лица…
Сабина мажет лицо кремом! Мы онемели от удивления.
— Где ты купила эту вещь и на какие деньги?
— А я не купила, — призналась Сабина, и в ее голосе почувствовалась мольба о прощении. — Я сама ее сделала.
Сабина, изготовляющая втайне от всех крем, — да от такой сенсации весь наш приют мог заходить ходуном! У Зоськи щеки сделались кумачовыми. Матушка-настоятельница бросила на воспитательницу взгляд, полный упрека.
— И сестра-воспитательница не знала об этом?
Сестра Алоиза поджала губы.
Матушка приступила к следствию.
— Из чего ты сделала эту пакость?
— А из разных разностей…
— Что это значит — из разных разностей? Прошу отвечать на мои вопросы. Из чего сделана мазь, которая в банке?
— Я взяла немного масла…
— Кто дал тебе масло?
— А оно осталось на тарелке после завтрака ксендза-катехеты. Потом я долила туда сладких сливок…
— Откуда взяла сливки?
— Сливки остались в кружке, когда гостила у нас матушка-настоятельница сестер-альбертинок… Потом я растерла апельсинную корку, — с воодушевлением описывала свою стряпню Сабина. — Эту корку я нашла в детском саду, когда натирала там полы. Ну, и ко всему этому добавила еще немного меда. Мед остался в белошвейной мастерской на тарелке после папского благословения…
— Какого благословения?
— А матушка не помнит? — удивилась в свою очередь Сабина. — Месяц назад ксендз-настоятель служил в часовне молебен, а после молебна он давал папские благословения. Ну, а потом матушка подавала ксендзу-настоятелю угощение. Ксендз мазал себе сырок медом и ел.
— Ты и сырок добавляла в этот крем? — спросила с иронией матушка.
— Нет, сырок не добавляла, — простодушно пояснила Сабина, — потому что ксендз-настоятель весь съел. Видно, очень он ему понравился.
Мы с любопытством взглянули на матушку: что ответит она? Но ответа не последовало. Забыв о провинившейся, матушка взвешивала на ладони баночку из-под горчицы. На ее лице были написаны наивное любопытство, которое она старалась скрыть, и растерянность, словно монахиня коснулась вещи очень нескромной. Наконец матушка отложила банку в сторону и спрятала руки под рясу. Сестра Алоиза с немым упреком взглянула на настоятельницу, взяла баночку в руки, приблизила к ней нос и тут же скривилась с отвращением.
— Сабина, да эта бурда ужасно смердит!
— Наверно, воняет деревянное масло, — призналась сбитая с толку грешница. — Напрасно я его подогревала.
— Какое деревянное масло?
— Ну, освященное, — призналась Сабина, смутившись еще больше.
— Откуда оно у тебя?
— А когда Людка умерла, осталось немного деревянного масла в лампаде, и я… того… отлила… немного…
— Миро[8] святое украла! — вскрикнула Зоська.
Дрожа от негодования, глядели мы на свершившую святотатство, а Сабина, меланхолически вздохнув, сказала с глубоким разочарованием в голосе:
— Освященное, а все-таки прогоркло.
Сестра Алоиза посмотрела на провинившуюся, потом на зажатую в руке баночку из-под горчицы.
— Что ты еще прибавляла к этому… крему?
— Еще растительное масло, только уже не освященное, а обыкновенное, «Эткера», для печений. С апельсиновым ароматом.
Сестра Алоиза снова приблизила нос к банке.
— Да, в самом деле. Попахивает гнилым апельсином… Сколько же времени ты этой мазью пользовалась?
— Сначала я месяц смазывала голову. Чтобы волосы росли. Только не этим кремом, а другим. Он очень приятно пах.
— Что же, в нем тоже святое миро было?
— Нет, — с достоинством ответила Сабина. — В том не было, потому что Людка тогда еще жива была. Зато я вложила в него больше меда. Ведь мед содержит витамины. А именно они выравнивают кожу и питают луковицы волос. Если луковички имеют хорошее питание, то и кожа красивая и свежая, как у сестры Барбары. У сестры Барбары кожа такая гладкая и свежая, словно она питается одними витаминами. А если витаминов нет, то кожа делается морщинистой, дряблой.
— Что ты имеешь в виду под «дряблой кожей»? — спросила матушка, поднимая голову.
— Ну, такую кожу, как у сестры Романы или у самой матушки. Мешки под глазами и тоненькие морщинки…
Матушка-настоятельница закусила губы. Сестра Алоиза потупила взор, едва заметно усмехаясь. Сабина всматривалась в помрачневшее лицо настоятельницы.
— Что же, ничего не поделаешь. У матушки всегда будет такая пятнистая кожа. Это от больной печени.
В трапезной воцарилась тягостная тишина. Воспитанницы, разинув от удивления рты, всматривались в матушку. Простодушные слова Сабины неожиданно как бы раздели перед нами матушку донага, извлекли из-под спасительной рясы и выставили на всеобщее обозрение. Без всякого сомнения, настоятельница, несмотря на некоторые внешние признаки молодости, была всего-навсего стареющей, некрасивой женщиной.
— Продолжайте, пожалуйста, осмотр дальше, — сказала настоятельница сестре Алоизе и, с трудом сдерживая себя, вышла.
Тогда заговорила наша воспитательница:
— Мы достаточно наслушались твоих бредней, Сабина. Запомни, что освященное деревянное масло не могло прогоркнуть, а эта отвратительная вонь исходит от постного масла. Я возмущена, Сабина. Неужели эти свои знания ты почерпнула в «Евхаристичной Круцьяте»? Неужели на такие мысли наталкивает тебя «Заступник»? Стыдно, девица! Ты оказалась в плену низменных, светских побуждений, направила свои мысли на дела, которые должны быть чужды «рыцарям господа Христа». И какую же выгоду получила ты от того, что пошла по дороге греха? Или твое лицо стало от этого красивее? Короста так и осталась коростой. На лице у тебя полно прыщей и угрей. Посмотри-ка на себя в зеркало! Да с такой физиономией ты могла бы понравиться единственно богу, который не обращает внимания на внешнюю красоту. Однако и бог не захочет смотреть на тебя, если ты осквернишь свою душу грехом. Иди сейчас же в часовню и проси, чтобы он простил тебя.
Через час обыск в буфете был закончен. Виновницу воровства так и не обнаружили. Девчата поговаривали между собою, что старая сестра Романа могла сама потерять двадцать злотых, а вся вина пала теперь на сирот…
Я вырвалась из кучки перешептывающихся воспитанниц и выбежала в коридор. У окна стояла матушка-настоятельница. Пристально глядя куда-то в парк, она в задумчивости водила кончиками пальцев по лицу и разглаживала мелкую сетку морщин, окаймлявших ее глаза.
