С горя жена его принялась изучать тайны леса. На болотах, в непроходимых лесных зарослях отыскивала она лечебные травы. Она постигла тайны подземного мира и знала, какие жертвы были угодны лесным богам. Она научилась заговаривать болезни и давала полезные советы тем, кому не было удачи в любви. Говорили, что она водится с троллями, и все боялись ее, хотя она делала людям много добра.
Однажды жена решила поговорить с мужем о том, что лежало у него на душе.
— С тех пор как ты вернулся с войны, тебя точно подменили! — сказала она. — Что они там с тобой сделали?
При этих словах он вскочил и бросился на нее с кулаками; и стоило ей потом заговорить про войну, как он всякий раз приходил в бешенство. Слово «война» стало ему ненавистно, и все поняли, что о войне с ним лучше не говорить. И люди стали остерегаться заводить с ним такие беседы.
Однако никто из его товарищей по оружию не мог бы сказать, что он причинил больше зла, чем все остальные. Он сражался, как всякий другой хороший солдат. Но он, видно, никак не мог забыть ужасов войны и поэтому не видел вокруг себя ничего, кроме зла. Война была причиной всех его бед. Ему казалось, что вся природа должна ненавидеть его за участие в таком грязном деле. Более образованные люди еще могли утешать себя тем, что они сражались за отчизну и честь. А что он понимал во всем этом? Он знал лишь одно: все вокруг ненавидят его за то, что он проливал кровь и причинял зло.
К тому времени, когда майоршу изгнали из Экебю, он жил один в своей хижине. Жена его умерла, а сыновья разъехались кто куда. Однако во время ярмарок его лесной хутор был всегда полон гостей. Нередко у него гостили черноволосые смуглые цыгане. Где, как не среди отверженных, могли они найти приют. Их маленькие лохматые лошади взбирались по лесным горным тропам, волоча за собой телеги, полные детей и заваленные лудильными инструментами и узлами с тряпьем. Женщины, рано состарившиеся, с лицами, опухшими от табака и водки, и мужчины, бледные, с резкими чертами лица и жилистыми телами, шли за телегами. Появление цыган на лесном хуторе всегда вносило много веселья и оживления. Они приносили с собою водку, игральные карты и разноголосый гомон. Они знали множество рассказов о всяких кражах, о торговле лошадьми и кровавых побоищах.
В пятницу началась ярмарка в Брубю, и тогда же был убит капитан Леннарт. Силач Монс, нанесший смертельный удар, был сыном старого Яна Хека. В воскресенье после обеда цыгане сидели в его хижине, щедро поили старика водкой и рассказывали про тюремную жизнь, им хорошо знакомую, про тюремную пищу и о том, как ведут следствие.
Старик сидел в углу у очага и больше молчал. Его большие тусклые глаза безучастно смотрели на это дикое сборище в его хижине. Наступили сумерки, горевшие в очаге сухие дрова ярко пылали, освещая лохмотья, горе и беспросветную нищету.
Вдруг дверь неслышно отворилась и в хижину вошли две незнакомые женщины. Это были графиня Элисабет и дочь пастора из Брубю. Графиня Элисабет показалась старику совсем крошкой, когда она вошла в круг, озаренный пламенем очага. Она рассказала сидевшим здесь людям, что Йёсту Берлинга не видели в Экебю с того самого дня, как был убит капитан Леннарт. Почти весь день она и ее служанка искали его в лесу. Она видит здесь так много людей, которым много приходится странствовать по свету, и им, наверно, знакомы все тропы в этом краю. Может быть, они видели его? Сюда она зашла отдохнуть и узнать, не видели ли они его.
Спрашивать было бесполезно. Никто не видел его. Ей подвинули стул. Она опустилась на него и некоторое время сидела молча. Шум в хижине затих. Все смотрели на нее с удивлением. Ей стало не по себе от воцарившейся тишины, она вздрогнула и попыталась заговорить о чем-нибудь постороннем.
Она обратилась к старику, сидевшему в углу:
— Где-то я слышала, что вы были солдатом, дедушка, — сказала она. — Расскажите что-нибудь про войну.
Воцарилась еще более гнетущая тишина. Старик сидел, как будто бы он ничего не слышал.
— Было бы любопытно услышать про войну от того, кто сам принимал в ней участие, — продолжала графиня, но вдруг умолкла, заметив, что дочь пастора из Брубю делает ей какие-то знаки. Она, видимо, сказала, что-то такое, чего не следовало говорить. Все сидевшие здесь люди смотрели на нее так, словно она нарушила самые простые правила приличия. Неожиданно одна из цыганок спросила ее своим резким, гортанным голосом:
— Не вы ли графиня из Борга?
— Да.
— Война — это совсем не то, что гоняться по лесу за свихнувшимся пастором, за таким проходимцем, тьфу!
Графиня поднялась и простилась с сидевшими. Она достаточно отдохнула. Цыганка, которая говорила, встала и вышла вслед за ней.
— Графиня, вы понимаете, — сказала она, — мне нужно было что-то сказать, потому что говорить со стариком о войне нельзя. Он просто не выносит этого слова. Я не хотела вас обидеть.
Графиня Элисабет поспешно ушла, но скоро она замедлила шаг: перед ней угрожающе шумел лес, темнели мрачные горы и холодный туман поднимался с болот. Как жутко жить здесь, должно быть, тому, кого гнетут тяжелые воспоминания. Ей стало жаль старика, сидевшего в хижине среди смуглых цыган.
— Анна-Лиза, — сказала она служанке, — давай вернемся! Люди в хижине были добры к нам, а я поступила дурно. Мне хочется поговорить со стариком о чем-нибудь более веселом.
И довольная тем, что она нашла кого-то, кто нуждается в утешении, она снова вошла в хижину.
— Я уверена, — сказала она, — что Йёста Берлинг бродит где-то поблизости; как бы он не покончил с собой, нужно как можно быстрее найти его и помешать ему сделать над собой что-нибудь дурное. Мне и Анне-Лизе несколько раз казалось, что мы видим его, но он куда-то исчезал. Он, наверное, скрывается где-нибудь неподалеку от горы, где разбилась девушка из Нюгорда. Я думаю, что мне не к чему спускаться за помощью в Экебю. Здесь много смелых людей, которым ничего не стоит его найти.
— В дорогу, ребята! — воскликнула все та же цыганка. — Если графиня не гнушается просить нас о помощи, нужно помочь ей.
Мужчины тут же встали и отправились на поиски.
Старый Ян Хек все еще молча сидел, устремив свой тусклый взгляд в одну точку. Этот мрачный и отсутствующий взгляд наводил ужас. Молодая женщина не решалась заговорить с ним. Но тут она увидела больного ребенка на куче соломы и заметила, что у одной из женщин на руке язва; она тотчас же принялась ухаживать за ними. Она быстро завела знакомство с болтливыми цыганками, которые показали ей своих малюток.
Не прошло и часу, как мужчины вернулись обратно. Они втащили связанного Йёсту Берлинга и положили его на пол перед очагом. Одежда на нем была изорвана и перепачкана, лицо осунулось, глаза блуждали. Все эти дни он метался как безумный, спал на сырой земле, зарывался руками и лицом в мох, бился о камни, пробирался сквозь непроходимые заросли. Добровольно он не хотел следовать за этими людьми, поэтому им пришлось связать его.
Когда жена увидела его в таком виде, ею овладело негодование. Она даже не подошла к нему и оставила связанного на полу.
— Ну и вид у тебя! — только и сказала она, с презрением отворачиваясь от него.
— Я не думал, что ты меня когда-нибудь увидишь, — ответил он.
— Разве я не жена тебе? Разве не мое право ожидать, что ты придешь и поделишься со мной своим горем? Скольких волнений стоили мне эти два дня ожидания!
— Ведь это я повинен в гибели капитана Леннарта. Разве я мог после этого показаться тебе на глаза? Разве я мог?
— По-моему, ты не из робких, Йёста.
— Единственная услуга, которую я мог тебе оказать, Элисабет, это освободить тебя от себя.
Невыразимое презрение к нему сверкнуло из-под ее нахмуренных бровей.
— Так ты хочешь, чтобы я оказалась женой самоубийцы?
Черты его лица исказились.
— Элисабет, давай выйдем отсюда и спокойно поговорим!
— А почему бы этим людям не послушать нас? — воскликнула она с возмущением. — Разве мы лучше любого из них? Разве хоть один из них причинил кому-нибудь столько страданий и горя, сколько причинили мы? Они дети лесов и проезжих дорог, их все ненавидят. Пусть же они узнают, как грех и горе идут по стопам повелителя Экебю, всеми любимого Йёсты Берлинга! Напрасно ты думаешь, что твоя жена лучшего мнения о тебе чем о ком-либо из них.
Он с трудом приподнялся на локте и с гневом посмотрел на нее.
— Я совсем не такой подлый, каким ты меня считаешь, — сказал он.
И тут он рассказал ей все, что произошло с ним за эти два дня.
Первые сутки он бродил по лесам, преследуемый угрызениями совести. Ему было невыносимо смотреть людям в глаза. Но тогда он еще не думал о смерти, ему просто хотелось уйти куда-нибудь далеко-далеко. Однако в воскресенье он спустился с гор и подошел к церкви Бру. В последний раз хотел он увидеть свой народ, бедных, голодающих обитателей прихода Лёвше: их участь он мечтал облегчить, когда беседовал, сидя у дороги с пастором из Брубю, а потом полюбил их, полюбил в ту самую ночь, когда смотрел на толпу, уносящую с собой мертвую девушку из Нюгорда.
