Я уже достаточно освободил органы дыхания от воды, чтобы возразить и вывести ее из этого пагубного заблуждения.
— Нет-нет, вам показалось!
— Брат сказал, что вы его нарочно столкнули, да я и сама видела. Я нисколько на вас не сержусь за это, Берти. Это так мило с вашей стороны. Но, думаю, мне пора всерьез вами заняться. За вами нужен глаз да глаз. Вы смотрите слишком много кинофильмов. В следующий раз еще надумаете поджечь дом, чтобы вынести меня из огня. — Она окинула меня хозяйским взглядом. — Думаю, мне удастся сделать из вас что-то путное, — сказала она. — Конечно, ваша жизнь до встречи со мной прошла впустую, но вы еще молоды, и в вас есть много хорошего.
— Нет-нет… во мне нет абсолютно ничего хорошего.
— Есть, Берти. И это скоро проявится. А сейчас бегите скоренько домой и переоденьтесь, а не то простудитесь.
В голосе ее прозвучали материнские нотки, которые яснее слов сказали мне, что я пропал.
Я переоделся и когда спускался по лестнице, столкнулся с Бинго, у него был какой-то странный, восторженный вид.
— Берти, — проговорил он. — Как хорошо, что я тебя встретил. Случилась удивительная вещь!
— Скотина! — вскричал я. — Куда ты делся? Ты знаешь, что…
— А, это ты насчет того, что меня не было там, в кустах? Я просто не успел тебя предупредить. Все отменяется.
— Что отменяется?
— Берти, я как раз направлялся к пруду, чтобы спрятаться в условленном месте, когда произошло нечто необыкновенное. Я шел по лужайке и вдруг увидел самую прекрасную, самую изумительную девушку на свете. Другой такой просто нет! Берти, ты веришь в любовь с первого взгляда? Ведь ты же веришь, я знаю, Берти, старик, ты не можешь не верить! Как только я на нее взглянул, меня потянуло к ней, как магнитом. Я забыл обо всем на свете. Мне показалось, что мы одни в мире, полном музыки и солнца. Я подошел к ней. Я заговорил с ней. Ее зовут мисс Брейтуэйт, Берти, — Дафна Брейтуэйт. Как только наши взгляды встретились, я понял, что чувство, которое я принимал за любовь к Гонории Глоссоп, было лишь минутным увлечением. Берти, ведь ты же веришь в любовь с первого взгляда, верно? Она такая изумительная, такая добрая. Похожа на юную богиню…
Я молча повернулся и ушел к себе в комнату.
Два дня спустя я получил письмо от Дживса.
«Погода, — писал он, — по-прежнему стоит превосходная. Сегодня я искупался с особенным удовольствием».
Я горько рассмеялся и спустился в гостиную, где меня ждала Гонория. Она собиралась почитать мне вслух Рескина.[110]
Глава VII. На сцене появляются Клод и Юстас
Гром среди ясного неба грянул ровно в час сорок пять пополудни. Спенсер, дворецкий тети Агаты, поставил на стол блюдо с жареным картофелем, как вдруг Гонория сказала нечто, заставившее меня подпрыгнуть на месте и катапультировать ложкой шесть кусков картошки прямо на буфет. Я был потрясен до глубины души.
Заметьте, что моя нервная система к этому времени была сильно расшатана. Вот уже две недели, как я был помолвлен с Гонорией Глоссоп, и не проходило дня без того, чтобы она не пыталась меня «формировать», как выражается тетя Агата. Я до рези в глазах читал мудреные книжки; бок о бок мы прошагали не менее сотни миль по залам картинных галерей; и вы никогда не поверите, какое количество концертов классической музыки мне пришлось за это время прослушать. Естественно, я был не в состоянии стойко держать удар, тем более удар столь сокрушительной силы. Гонория затащила меня на обед к тете Агате, и я в отчаянии твердил про себя: «Смерть, ну где твое спасительное жало!»[111], и вдруг — как обухом по голове:
— Берти, — внезапно произнесла она с таким видом, словно ей только сейчас это пришло в голову. — Этот ваш слуга — как его…
— Слуга? Дживс, а что?
— По-моему, он оказывает на вас дурное влияние, — сказала Гонория. — Когда мы поженимся, вам придется от него избавиться.
Вот тут я и запулил ложкой шесть отменных поджаристых ломтиков картофеля на буфет, а Спенсер кинулся за ними с проворством хорошо натасканного ирландского сеттера.
— Избавиться от Дживса? — Я задохнулся от возмущения.
— Да. Он мне не нравится.
— И мне он не нравится, — сказала тетя Агата.
— Но это невозможно. Я… да я и дня не смогу прожить без Дживса.
— Придется, — сказала Гонория. — Мне он положительно не по нутру.
— И мне он положительно не по нутру, — сказала тетя Агата. — Я давно об этом твержу.
Жуть, верно? Я всегда подозревал, что брак связан с лишениями, но мне и в кошмарном сне не могло присниться, что он сопряжен со столь страшными жертвами. До конца обеда я пребывал в полуобморочном состоянии.
Предполагалось, что после обеда я буду сопровождать Гонорию в качестве носильщика по магазинам на Риджен-Стрит. Однако, когда она поднялась, чтобы идти, прихватив меня и прочие предметы экипировки, тетя Агата ее остановила.
— Поезжайте одна, дорогая, — сказала она. — Мне нужно кое о чем поговорить с Берти.
В результате, Гонории пришлось отправиться за покупками без меня. Как только она ушла, тетя Агата подсела ко мне поближе.
— Берти, — сказала она. — Милая Гонория ничего об этом пока не знает, но на пути к вашему браку возникло небольшое препятствие.
— Да что вы? Не может быть! — воскликнул я, ослепленный внезапно блеснувшим лучом надежды.
— О, ничего серьезного, разумеется. Всего лишь досадное недоразумение. Дело в сэре Родерике.
— Решил, что поставил не на ту лошадь? Собирается аннулировать ставку? Что ж, наверное, он прав.
— Умоляю, перестань молоть чушь, Берти. Это вовсе не так серьезно. Просто профессия сэра Родерика заставляет его быть… ну… сверхосторожным.
— Сверхосторожным? — не понял я.
— Ну да. Полагаю, это неизбежно. У специалиста по нервным болезням со столь обширной практикой поневоле должно сложиться несколько искаженное представление о людях.
Теперь до меня стало, наконец, доходить, к чему она клонит. Сэра Родерика Глоссопа, отца Гонории, обычно называют специалистом по нервным болезням, хотя на самом деле все прекрасно знают, что большинство его клиентов — самые настоящие психи. Если ваш дядюшка-герцог начинает заговариваться, и вы, войдя в голубую гостиную, обнаружите, что у него солома в волосах, вы вызываете папашу Глоссопа. Он является, с глубокомысленным видом осматривает больного, долго разглагольствует насчет перенапряжения нервной системы, и рекомендует полный покой, уединение и прочую чепуху. В Англии нет благородного семейства, которое бы раз-другой не прибегало к услугам сэра Родерика, и надо полагать, что такое занятие — когда изо дня в день заговариваешь пациентам зубы, пока любящие родственники вызывают санитарную карету из желтого дома — действительно способствует формированию «несколько искаженного представления о людях».
— Ты хочешь сказать, он считает меня чокнутым, а ему не нужен чокнутый зять? — спросил я.
Моя способность схватывать все на лету почему-то только раздражила тетю Агату.
— Глупости, ничего подобного он, разумеется, не считает. Я же тебе говорю — он просто сверхосторожный человек. Хочет убедиться, что ты абсолютно нормален. — Тут она на некоторое время замолчала, потому что Спенсер принес кофе. Когда он ушел, она продолжила свою мысль: — Ему рассказали какую-то немыслимую историю, будто ты столкнул его сына Освальда в пруд в Диттеридже. Разумеется, это неправда — на такое даже ты не способен.
— Я просто к нему прислонился, а он возьми да и свались с моста.
— Освальд настаивает, что ты его нарочно спихнул. Сэра Родерика это не может не беспокоить, он начал наводить справки и узнал про бедного дядю Генри.
Она посмотрела на меня, и я скорбно отхлебнул кофе. Мы заглянули в старый домашний шкаф с фамильным скелетом. Мой покойный дядя Генри — темное пятно на гербе Вустеров. Симпатичный такой старикан, я к нему хорошо относился, когда я учился в школе, он щедро подкидывал мне на карманные расходы. Но за ним и в самом деле водились кое-какие странности: например, он держал у себя в спальне одиннадцать ручных кроликов и, конечно, в строгом смысле слова, был не в своем уме. Если уж совсем начистоту, жизнь свою он закончил в соответствующем заведении, совершенно счастливый в окружении бесчисленных кроликов.
— Все это просто нелепо, потому что если кто-то в семье и мог унаследовать эксцентричность бедного Генри — а это была не более чем эксцентричность, — так Клод и Юстас, а в Лондоне трудно найти других таких умных молодых людей.
Клод и Юстас — близнецы, учились когда-то в той же школе, что и я, но были в начальных классах, когда я уже завершал свое образование. И, помнится, в то время слово «умный» к ним нельзя было применить даже с очень большой натяжкой. Последний триместр я был занят почти исключительно тем, что помогал им выпутываться из бесчисленных скандальных историй.
