— Взял себе свинок, дядя Игнат? — спросил кто-то с дружелюбной завистью.
— А как же! Он-то ведь отобрал у меня свинью… — простодушно объяснил Игнат, встряхнул миску и принялся усердно звать! — Чух-чух-чух!
Он благополучно добрался домой, только веревку потерял, она болталась на ноге у свиньи, пока не отвязалась. Войдя во двор, он гордо заявил жене, передавая ей миску:
— Кукуруза у тебя есть, свиней я привел, только посмей теперь пикнуть, я тебя так дубиной отделаю, что своих не узнаешь, чертова баба!
Женщина вытаращила глаза, но тут же, придя в себя, суетливо забормотала:
— Ой, святая дева богородица!.. Чух-чух, к мамке, чух, родимые!
Мелинте Херувиму проснулся, едва занялся день, осторожно встал, стараясь не разбудить жену, которая металась всю ночь напролет, не находя себе места от боли, развел огонь, ощипал курицу, поставил ее вариться, потом разостлал скатерть. С тех самых пор, как арендатор Козма Буруянэ уехал, он околачивался около усадьбы, чтобы чего-нибудь не упустить. Он уже приволок домой несколько мешков кукурузы, но главной его заботой было другое — раздобыть хорошей еды, чтобы хоть раз в жизни накормить по-барски жену и детишек, которые давно голодали. Мелинте был уверен, что несчастная женщина занедужила и хворает так долго, оттого что изголодалась, и, если ее хорошенько подкормить хоть несколько дней, она сразу встанет на ноги и пойдет на поправку быстрее, чем от любых лекарств. Увидев, что мужики шарят только по амбарам, он попытался оттолкнуть Лазэра Одудие, чтобы войти в дом. Приказчик оказался сильнее и чуть не одолел Мелинте, но тут вмешались другие мужики, которые избили Лазэра до бесчувствия и рассыпались по комнатам, круша все вокруг и забирая что кому приглянулось. Мелинте принюхивался, пока не добрался до кладовой, битком набитой всякой снедью. Он уложил в две найденные там же корзины банки варенья, бутылки вина и ликера, сыр, белый хлеб, колбасу, копченое мясо, окорок, маслины — все, что подвернулось под руку. Домой он добрался с корзинами уже вечером, так что даже не показал их домашним, а припрятал в сенях, решив приготовить утром сказочный завтрак.
Опорожняя сейчас корзины и расставляя на белой скатерти яства, Мелинте сиял от радости, а его дубленое лицо раскраснелось. Когда он закончил и отступил на шаг, чтобы полюбоваться свершившимся чудом, первые солнечные лучи весело хлынули в грязные окна. Мелинте повернул голову к постели жены. Ее большие черные глаза смотрели на него чуть испуганно. Захваченный врасплох, муж сказал улыбаясь, словно прося прощения:
— Я думал, ты спишь… Гляди, сколько тут добра! Это все я для тебя принес, потому ребята едят что попало, главное, чтоб пища была, но ты должна есть что получше и выздороветь, а то сколько уж времени все хвораешь да мучаешься. Я и курицу на огонь поставил, сварю тебе горячую похлебку и…
Голос его вдруг пресекся. Глаза жены смотрели на него неподвижно, по-прежнему чуть испуганно, хотя приоткрытый рот словно силился что-то произнести.
— Ох, не померла ли ты? — растерянно проговорил Мелинте.
Он подошел к ней и пощупал иссохшую руку, свисающую с краю постели.
— Померла, — удрученно пробормотал он, пристально вглядываясь в глаза жены, словно прикованные к столу. — Как раз сейчас скончалась, когда…
В постели, у ног покойницы, завозился самый маленький из ребятишек и, всхлипывая, поднялся, протирая глаза. Увидев отца, он почти тотчас же успокоился и протянул к нему ручонки. Мелинте взял его на руки и, машинально прижимая к груди, снова посмотрел на жену, все еще не веря своим глазам. Потом разбудил двух старших.
— Вставайте, довольно спать! Не время сейчас!
Дети недовольно завозились, захныкали. Увидев стол, уставленный яствами, они сразу же встрепенулись и вспомнили, что хотят есть. Мелинте усадил их на лавку.
— Ешьте, ребята, досыта, что хотите!.. Только не деритесь и не шумите, потому как мамка померла и сейчас стыдно… Ты, Пэвэлук, постарше, вот и пригляди, как бы не выкипел горшок с похлебкой, а я пойду кликну соседку, чтоб обмыла покойницу!
Полковник Штефэнеску соскочил с постели, надел халат и комнатные туфли и с непокрытой головой быстро вышел во двор. Лучи недавно поднявшегося солнца ударили ему прямо в лицо, так что в первую минуту, еще не совсем очнувшись от сна, он не разглядел толком толпу крестьян, с шумом и гамом ворвавшуюся во двор. Не обращаясь ни к кому непосредственно, он крикнул наугад:
— Что это вы, ребята, мне спать не даете, вытаскиваете из дому в одних подштанниках?..
Крестьяне, стоявшие поближе, расслышали его слова и рассмеялись, но остальные загалдели еще пуще. Старый полковник лишь сейчас разглядел, что многие пришли, как на драку, — с вилами, топорами, мотыгами. Но еще на военной службе он привык смотреть опасности прямо в глаза. Возможное нападение мужиков страшило его раньше только из-за дочерей, в которых он души не чаял. Штефэнеску боялся, как бы злодеи не надругались над ними и не сделали несчастными на всю жизнь. Но сейчас он чувствовал себя неуязвимым. Не испугавшись криков крестьян, он заорал еще громче, чтобы его услышали все:
— Хватит! Тише! Прекратите горланить, выслушайте меня, да и я вас тогда услышу!.. Ну, чего вам надо? Вижу, что вы с оружием, что вас больше сотни, а я один, как перст!.. Ну, чего вам? Чего вам от меня надо?
Притихшие было крестьяне снова ожесточенно закричали:
— Убирайся отсюда!.. Не хотим больше подрядов на работу!.. Отдавай поместье, господин полковник, наше оно!.. Поглядите-ка только, братцы, как он нами помыкает, старый хрыч!.. Кости переломаем!.. Достаточно ты нас обманывал и семь шкур с нас заживо сдирал!.. Отдавай землю!.. Всю землю!.. Здесь наша земля и наш труд!
Штефэнеску смотрел и слушал с приветливым выражением лица, будто его поздравляли. Затем, когда гомон чуть поутих, спросил:
— Как вы хотите, чтобы я вас понял, если кричите все вместе?
Еще с четверть часа стоял шум и гам, пока толпа не выбрала двух человек для переговоров. Полковник удовлетворенно кивнул головой:
— Правильно, ребята! Теперь я знаю, с кем имею дело… Ну, говори ты, Ион!.. Или ты, если хочешь, вот только не знаю, как тебя звать, совсем забыл.
— Так я же Гэлигану Штефан, господин полковник! — выпалил крестьянин, выпячивая грудь.
— Правильно… Забыл я твое имя, дай тебе бог здоровья, Фэникэ! — дружелюбно воскликнул Штефэнеску. — Ну, говори ты, Фэникэ!
— А чего говорить, господин полковник? Вы разве сами не видите, что пришла революция? — с гордостью возвестил Гэлигану.
— Я вижу, что пришла, но не пойму, что ваша революция против меня имеет, ведь я…
— Все вы знаете! — сурово вмешался второй крестьянин. — Хитрите только, будто не знаете!.. А только все одно, знаете аль не знаете, нам нужно поместье. Вы-то уж долго им владели, хватит, теперь пришел наш черед! Коли отдадите по-хорошему — ладно, коли нет — все одно заберем!
— Да забирайте вы его, люди добрые! — согласился полковник, замахав руками, словно открещиваясь от нечистого. — Разве поместье принадлежит мне?.. Да берите его, ребята, и владейте на здоровье! Я согласен, пожалуйста!
— Это вы сейчас так говорите, потому что испугались нас, а завтра другое скажете! — продолжал крестьянин. — Нет, нас вы больше не обманете, господин полковник! Слава богу, хорошо вас раскусили!.. Так что сделайте милость, соберите свои вещички и убирайтесь отсюда. Мы на нашей земле ни вас, ни какого другого барина больше терпеть не будем. Вот так-то!
— Куда же мне идти, Ион? — простодушно спросил Штефэнеску.
— Откуда пришли, господин полковник! — ответил Ион. — Мы вас сюда не приглашали да и не звали!
— Как же мне уйти?.. Пустить на ветер все, что скопил за целую жизнь? Разве так можно, Ион? — не уступал арендатор.
— Можно! Потому как все, что вы скопили, нашим трудом и потом добыто.
— Но я ведь не был нищим, когда приехал сюда.
— Ну, нам с вами лясы точить некогда, скажите еще спасибо, что не обругали и не избили, как других господ, сами небось слышали! — все так же твердо отрезал крестьянин. — Уезжайте подобру-поздорову, и дай бог нам свидеться, когда я свои уши увижу!
Но полковник никак не сдавался. Приводил все новые и новые доводы. Даже предложил крестьянам принять его компаньоном в революцию, надеясь хоть таким путем спасти свой капитал, вложенный в хозяйственный инвентарь поместья и составлявший почти все приданое дочерей. Крестьяне слушали, иногда даже смеялись его шуткам, но находили на все веские возражения, а если не находили, то ожесточались и повторяли, что это их труд и что революция не позволяет господам вмешиваться в дела крестьян.
— Мы уж без вас во всем разберемся, не ваша это забота, — заявил Гэлигану. — Мужики сами по себе, господа сами по себе! А вы уходите в город, там живут господа, и ваше место там!
