Приласкав собаку, он прикрыл плащом голову, защищаясь от
Воодушевленный этими горячими словами, охотник поспешил к конюшне, где стояла его неуклюжая кобыла. Она жевала кукурузу, на которую Плутон не поскупился.
И Плутон был здесь же, возле лошади. Обычно разговорчивый, грум был на этот раз очень молчалив. По-видимому, он был чем-то удручен.
Понять его состояние было нетрудно. Потеря горячо любимого молодого хозяина, горе молодой хозяйки, которой он также был очень предан, презрительные насмешки Флоринды, за последнее время то и дело бранившей его, и, вероятно, удар сапогом Кассия Колхауна, который теперь вел себя так, словно асиенда принадлежала ему, — все это вполне могло объяснить грустное настроение Плутона.
Зеб был так занят собственными мыслями, что не заметил унылой физиономии невольника. Второпях он даже не дал своей кобыле как следует подкрепиться кукурузой. Схватив лошадь за морду, Зеб вставил ей между зубами ржавые удила, просунул ее длинные уши сквозь потрескавшиеся ремешки оголовья, быстро повернул ее и уже готов был вывести из конюшни.
Кобыла упиралась — редко когда ей приходилось жевать такой вкусный корм, — и Зебу пришлось изо всей силы дернуть ремешок уздечки, чтобы отвести упрямое животное от кормушки.
— Ой-ой, масса Стумп, — вмешался Плутон, — почему вы так торопитесь? Бедная кобыла еще голодная. Пусть бы наелась досыта кукурузы. Это ей не повредило бы.
— У меня нет времени, я отправляюсь в далекий путь. Мне надо проскакать миль сто, а времени остается меньше двух часов.
— Что вы, масса Стумп! Больно шибко скакать придется. Вы не шутите?
— Нет, я говорю серьезно.
— Удивительно, до чего быстро ездят по этим прериям! Вот и та лошадка, наверно, проскакала миль двести за одну ночь.
— Какая лошадка?
— А вот рыжая, та, что стоит дальше всех от дверей. Лошадь массы Колхауна.
— Почему ты думаешь, что она проскакала двести миль?
— Потому что она была вся в мыле. Она очень устала, еле плелась за мной, когда я повел ее поить к речке. Спотыкалась, как новорожденный теленок. Ой, как она была измучена!
— Когда это было, Плутон?
— Когда? Дайте подумать… Ну да, конечно, это было, когда пропал масса Генри, — рано утром, через час, как солнце показалось на небе. Я не видел рыжего раньше — я вышел на рассвете. А когда пришел в конюшню, увидел лошадь всю мокрую, точно она переплыла речку, и всю в пене; и она задыхалась так сильно, как будто только что пробежала четыре мили на скачках в Новом Орлеане.
— Кто же ездил на ней в ту ночь?
— Не знаю, масса Стумп. Только никто на ней не ездит, кроме массы Колхауна. Хо, хо! Никто не смеет даже сесть на нее.
— Значит, он и ездил на ней?
— Я не знаю, масса Стумп, ничего не знаю. Не видел, чтоб капитан ее выводил, не видел, как она обратно попала.
— Если ты только говоришь, что она была вся взмыленная, значит, кто-то должен был на ней ездить.
— Да-да! Кто-то ездил.
— Послушай, Плутон. Я думаю, что ты говоришь правду и действительно не знаешь, кто ездил на рыжем в ту ночь. Но как тебе кажется, кто бы это мог быть? Ты ведь знаешь, что мистер Пойндекстер мой друг, и я не хочу, чтобы кто-то без спросу брал его лошадей, так же как и лошадей капитана Колхауна. Это кто-нибудь из негров с плантаций увел потихоньку бедное животное и обскакал на нем всю прерию вдоль и поперек. Ведь правда?
— Нет, масса Стумп, негр не думает, чтоб это было так. Неграм с плантаций сюда ходить запрещено. Они не посмели бы войти в конюшню. Никакой негр с плантаций не уводил рыжего.
— Черт побери, кто же на нем ездил? Может быть, это был надсмотрщик? Что ты на это скажешь?
— Нет, и не он.
— Так, значит, это сам хозяин коня, больше некому. Если так, тогда мне нечего беспокоиться. Он имеет право скакать на своей лошади куда ему вздумается. Это уж не мое дело.
— И не мое, масса Стумп. Ох, как жалко, что мне это не пришло в голову сегодня утром!
— Почему ты жалеешь об этом? Что такое случилось сегодня утром?
— Ох, что случилось сегодня утром! Большое несчастье с этим негром! Очень большое несчастье?
— Да что такое?
— Ах, масса Стумп, меня пнули сегодня. Как раз через часок после полудня.
— Пнули?
— Так, что я полетел по всей конюшне.
— А, понимаю: тебя лягнула лошадь. Которая?
— Не угадали. Вовсе не лошадь, а ее хозяин — хозяин всех лошадей в этой конюшне, кроме вот этой крапчатой. Это масса Колхаун меня бил ногой.
— Из-за чего же, черт побери? Ты, наверно, чего-нибудь натворил, дружище?
— Негр не сделал ничего плохого. Он только спросил капитана, что случилось с его лошадью тогда ночью; спросил, почему она пришла такая измученная. А он сказал, что не мое дело, и дал мне пинка; потом стал стегать плетью; потом он мне грозил. Сказал, что если я еще заикнусь об этом, то он даст мне сто ударов бичом. Он ругался. Ох, как он ругался! Плутон никогда еще не видел массы Колхауна таким сердитым, никогда в жизни!
— Где же он сейчас? Его нигде не видно сегодня. А раз рыжий здесь, значит, он никуда не уехал.
— Ей-богу, масса Стумп, его сейчас нет здесь; он только что уехал. Он теперь все время куда-то уезжает и долго не возвращается.
— Верхом?
— Да. Он ездит теперь на сером. Рыжего больше не берет. С той самой ночи он только один раз ездил на нем. Может быть, он хочет, чтобы рыжий отдохнул.
— Послушай-ка, Плутон, — сказал Зеб после нескольких минут раздумья, — пожалуй, действительно будет лучше, если моя старая кобыла еще немного подкрепится кукурузой. Недаром говорят: «Тише едешь — дальше будешь». Пускай поест в свое удовольствие. А пока она жует, и я могу заняться тем же. Сбегай-ка на кухню и посмотри, не найдется ли чего закусить. Кусок холодного мяса и ломоть хлеба — больше ничего и не надо. Твоя хозяйка хотела угостить меня, но я боялся опоздать и отказался. А теперь вот, пока поджидаю свою скотинку, могу и я поглодать косточку — веселее будет.
— Правильно, масса Стумп, я сбегаю в одну секунду. С этими словами Плутон поспешил через двор на кухню. Зеб Стумп остался один в конюшне.
Как только негр вышел, на лице старого охотника не осталось и тени того безразличия, с каким он закончил разговор. Это было напускное безразличие, о чем нетрудно было догадаться, глядя теперь на его сосредоточенное лицо.
Зеб прошел по каменным плитам конюшни до стойла, где был рыжий жеребец.
Конь бросился в сторону и, дрожа всем телом, прижался к стене — наверно, он испугался того решительного вида, с каким охотник приблизился к нему.
— Стой спокойно, глупая ты скотина! — заворчал Зеб. — Я не сделаю тебе ничего дурного. А норов-то у тебя совсем как у твоего хозяина! Тихо, я тебе говорю! Дай осмотреть твои подковы.
Сказав это, Зеб наклонился и попробовал поднять переднюю ногу лошади. Это ему не удалось: лошадь вдруг начала бить копытами и фыркать, словно чего-то опасаясь.
— Будь ты проклят, урод ты этакий! — сердито закричал Зеб. — Не можешь постоять минуту спокойно! Никто не собирается тебя обижать. Ну-ну, не балуй, милый! — заговорил он ласково. — Я только посмотрю, как ты подкован.
Он снова попытался поднять ногу жеребца, но тот не дался.
— Вот уж этого я никак не ждал, — пробормотал Зеб, оглядываясь кругом, словно в надежде найти выход из затруднения. — Что делать? Позвать на помощь негра нельзя. Он ничего ие должен знать об этом. Надо поторопиться, чтобы он не застал меня врасплох, а то он обо всем догадается. Черт бы побрал эту скотину! Как же мне осмотреть ее ноги?
Несколько минут охотник простоял молча — он был сильно озадачен.
— Будь она проклята, эта негодная тварь! — снова воскликнул он. — Так и хочется убить ее на месте?.. А, есть! Придумал! Только бы негр мне не помешал. Будем надеяться, что Флоринда его задержит. Ну, подожди ты у меня, я тебя заставлю стоять спокойно или придушу! С этим ошейником ты у меня не очень-то повертишься!
Говоря это, Зеб снял со своего седла лассо и набросил петлю на шею рыжего жеребца. Потом он сильно потянул веревку за другой конец.
Лошадь захрапела и стала биться в стойле. Но скоро храп перешел в свистящий звук, с трудом вылетавший из ее ноздрей. Ярость лошади перешла в ужас.
Зеб мог теперь спокойно войти в стойло. Привязав покрепче конец веревки, он стал быстро, но внимательно осматривать каждое копыто. Он замечал форму копыт, подковы, количество и взаимное расположение гвоздей — короче говоря, все, что могло бы помочь ему распознать следы этой лошади.
Когда очередь дошла до левой задней ноги, которую Зеб осматривал последней, он вдруг вскрикнул от удивления и радости. Это восклицание вырвалось у старого охотника при виде поломанной подковы: почти целой четверти ее не хватало на копыте — подкова переломилась на втором гвозде.
