— Они проносятся дольше, — сказала мать.
— А подкладки к ним не надо, — сказал отец.
— Не надо, — сказала мать.
— Лучше бы их сшить из бумазеи, — сказал отец.
— Ничего не может быть лучше, — проговорила мать.
— За исключением канифасовых, — возразил отец. — —
— Да, это лучше всего, — отвечала мать.
— — Однако должно остерегаться, чтобы его не простудить, — прервал отец.
— Сохрани бог, — сказала мать, — и разговор снова прервался.
— Как бы там ни было, — заговорил отец, в четвертый раз нарушая молчание, — я решил не делать ему карманов.
— — Они совсем не нужны, — сказала мать.
— Я говорю про кафтан и камзол, — воскликнул отец.
— — Я так же думаю, — — отвечала мать.
— — А впрочем, если у него будет юла или волчок… — — Бедные дети, для них это все равно что венец и скипетр — — надо же им куда-нибудь это прятать. —
— Заказывайте какие вам нравятся, мистер Шенди, — отвечала мать,
— — Разве я, по-вашему, не прав? — прибавил отец, требуя, таким образом, от матери точного ответа.
— Вполне, — сказала мать. — если это вам нравится, мистер Шенди. — —
— — Ну вот, вы всегда так, — воскликнул отец, потеряв терпение. — — Нравится мне. — — Вы упорно не желаете, миссис Шенди, и я никак не могу вас научить делать различие между тем, что нравится, и тем, что полагается. — — Это происходило в воскресную ночь, — и о дальнейшем глава эта ничего не говорит.
Обсудив вопрос о штанах с матерью, — отец обратился за советом к Альберту Рубению[319], но Альберт Рубений обошелся с ним на этой консультации еще в десять раз хуже (если это возможно), чем отец обошелся с матерью. В самом деле, Рубений написал целый ин-кварто De re vestiaria veterum[320], и, стало быть, его долгом было дать отцу кое-какие разъяснения. — Получилось совсем обратное: отец мог бы с большим успехом извлечь из чьей-нибудь длинной бороды семь основных добродетелей, чем выудить из Рубения хотя бы одно слово по занимавшему его предмету.
По всем другим статьям одежды древних Рубений был очень сообщителен с отцом — и дал ему вполне удовлетворительные сведения о
Тоге, или мантии,
Хламиде,
Эфоде,
Тунике, или хитоне,
Синтезе,
Пенуле,
Лацерне с куколем,
Палудаменте,
Претексте,
Саге, или солдатском плаще,
Трабее, которая, согласно Светонию, была трех родов. — —
Но какое же отношение имеет все это к штанам? — сказал отец.
Рубений выложил ему на прилавок все виды обуви, какие были в моде у римлян. — — — Там находились
Открытые башмаки,
Закрытые башмаки,
Домашние туфли,
Деревянные башмаки,
Сокки,
Котурны,
И Военные башмаки на гвоздях с широкими шляпками, о которых упоминает Ювенал.
Там находились
Калоши на деревянной подошве,
Деревянные сандалии,
Туфли,
Сыромятные башмаки,
Сандалии на ремешках.
Там находились
Войлочные башмаки,
Полотняные башмаки,
Башмаки со шнурками,
Плетеные башмаки,
Calcei incisi[321],
Calcei rostrati[322].
Рубений показал отцу, как хорошо все они сидели, — как они закреплялись на ноге — какими шнурками, ремешками, ремнями, лентами, пряжками и застежками. — —
— Но я хотел бы узнать что-нибудь относительно штанов, — сказал отец.
Альберт Рубений сообщил отцу, — что римляне выделывали для своих платьев различные материи — — одноцветные, полосатые, узорчатые, шерстяные, затканные шелком и золотом. — — Что полотно начало входить в общее употребление только в эпоху упадка империи, когда его ввели в моду поселившиеся среди них египтяне;
— — — что лица знатные и богатые отличались тонкостью и белизной своей одежды; белый цвет (наряду с пурпуром, который присвоен был высшим сановникам) они любили больше всего и носили в дни рождения и на общественных празднествах; — — что, по свидетельству лучших историков того времени, они часто посылали чистить и белить свои платья в шерстомойни; — — но что низшие классы, во избежание этого расхода, носили обыкновенно темные платья из материй более грубой выделки — до начала царствования Августа, когда рабы стали одеваться так же, как и их господа, и были утрачены почти все различия в одежде, за исключением latus clavus[323].
— А что это такое latus clavus? — спросил отец.
Рубений ему сказал, что по этому вопросу между учеными до сих пор еще идет спор. — — — Что Эгнаций, Сигоний, Боссий Тичинский, Баифий, Будей, Салмасий, Липсий, Лаций, Исаак Казабон и Иосиф Скалигер все расходятся между собой — и сам он расходится с ними. — Что великий Баифий в своем «Гардеробе древних», глава XII, — — честно признается, что не знает, что это такое — шов — запонка — — пуговица — петля — пряжка — или застежка. — —
— — Отец потерял лошадь, но остался в седле. — — Это крючки и петли, — сказал отец, — — и заказал мне штаны с крючками и петлями.
Теперь нам предстоит перенестись на новую сцену событий. — —
— — — Оставим же штаны в руках портного, который их шьет и перед которым стоит отец, опираясь на палку, читая ему лекцию о latus clavus и точно указывая то место пояса, где его надо пришить. — —
Оставим мою мать — (апатичнейшую из женщин) — равнодушную к этой части туалета, как и ко всему, что ее касалось, — то есть — не придававшую никакого значения тому, как вещь будет сделана, — лишь бы только она была сделана. — —
Оставим также Слопа — пусть себе извлекает все выгоды из моего бесчестия. — —
Оставим бедного Лефевра — пусть выздоравливает и выбирается из Марселя домой как знает. — — И напоследок — потому что это труднее всего — —
Оставим, если возможно, меня самого. — — Но это невозможно — я принужден сопровождать вас до самого конца этой книги.
Если читатель не имеет ясного представления о клочке земли в треть акра, который примыкал к огороду дяди Тоби и на котором он провел столько восхитительных часов, — виноват не я, — а его воображение; — ведь я, право же, дал такое подробное описание этого участка, что мне почти стыдно.
Однажды под вечер, когда Судьба заглядывала вперед, в великие деяния грядущих времен, — припоминая, для каких целей назначен был непреложным ее велением этот маленький участок, — она кивнула Природе; — этого было довольно — Природа бросила на него пол-лопаты самого лучшего своего удобрения, — в котором было достаточно много глины для того, чтобы закрепить формы углов и зигзагов, — но в то же время слишком мало ее для того, чтобы земля не прилипала к лопате и грязь не портила столь славных сооружений в ненастную погоду.
Дядя Тоби, как уже знает читатель, привез с собой в деревню планы почти всех крепостей Италии и Фландрии; герцог Мальборо или союзники могли осадить какой угодно город, — дядя Тоби был к этому подготовлен.
Метод его был чрезвычайно прост: как только какой-нибудь город бывал обложен (— или, скорее, когда доходили известия о намерении обложить его) — дядя Тоби брал его план (какой бы это ни был город) и увеличивал до точных размеров своей лужайки, на поверхность которой и переносил, при помощи большого мотка бечевки и запаса колышков, втыкаемых в землю на вершинах углов и реданов, все линии своего чертежа; затем, взяв профиль места с его укреплениями, чтобы определить глубину и откосы рвов — — покатость гласиса и точную высоту всевозможных банкетов, брустверов и т. п., — дядя задавал капралу работу — и она шла как по маслу. — — Характер почвы — характер самой работы — и превыше всего добрый характер дяди Тоби, сидевшего там с утра до вечера и дружески беседовавшего с капралом о делах минувших, — сообщали ей разве только название труда.
Когда крепость бывала закончена и приведена должным образом в состояние обороны, — она подвергалась обложению — и дядя Тоби с капралом закладывали первую параллель. — — Прошу не прерывать моего рассказа замечанием, что первая параллель должна быть на расстоянии, по крайней мере, трехсот саженей от главных крепостных сооружений — и что я не оставил для нее ни одного свободного дюйма; — — ибо для расширения фортификационных работ на лужайке дядя Тоби позволял себе вторгаться в примыкавший к ней огород и потому обыкновенно прокладывал свои первую и вторую параллели между рядами кочанной и цветной капусты. Удобства и неудобства такой системы будут подробно рассмотрены в истории кампаний дяди Тоби и капрала, коих то, что я ныне пишу, есть только очерк, и займет он, если расчеты мои правильны, всего три страницы (хотя бывает, что и самые мудрые расчеты опрокидываются). — — Сами кампании займут столько же книг; поэтому боюсь, как бы эта однородная материя не оказалась слишком тяжелым грузом в столь легковесном произведении, как настоящее, если бы я стал воспевать их в нем, как одно время собирался, — — разумеется, лучше будет напечатать их особо — мы над этим подумаем — — а тем временем удовольствуйтесь следующим очерком.
