— Продолжай, Йёста!
— Лёвенборг часто говорил о том, что в доме нам будет нужна служанка, «Летом в березовой роще очень хорошо, — говорил он, — но зимой тут для молодой женщины будет слишком тоскливо. Нет, Йёста, тебе необходимо иметь служанку», — повторял он.
Я соглашался с ним, но не знал, смогу ли я найти служанку. Но вот однажды он пришел и принес свои ноты и деревянный стол с нарисованной клавиатурой.
— Не иначе как ты сам, Лёвенборг, будешь здесь за служанку, — сказал я ему.
Он отвечал, что еще сможет нам пригодиться.
— Уж не думаешь ли ты, что молодая графиня сама будет готовить обед, носить дрова и воду? — спросил он.
Нет, я, конечно, этого не думал: пока у меня есть руки, ей не придется заниматься черной работой. Но он все-таки считал, что нам будет лучше здесь втроем; тогда она сможет весь день сидеть на диване и вышивать.
— Ты даже не представляешь, сколько забот требуют эти маленькие, слабые женщины, — сказал он.
— Продолжай! — сказала майорша. — Твой рассказ облегчает мои страдания. Но неужели ты думаешь, что молодая графиня согласится жить в простой деревенской избе?
Он удивился ее насмешливому тону, но продолжал:
— О майорша, я не смею на это надеяться, но было бы так чудесно, если бы она согласилась. Здесь на пять миль вокруг нет ни одного врача. У нее легкая рука и доброе сердце, у нее всегда будет много работы; она бы залечивала раны и унимала жар. Мне кажется, что обездоленные найдут дорогу к знатной даме, живущей на хуторе. У бедняков еще так много горя, которое можно облегчить добрым словом и сердечным участием.
— А чем ты сам, Йёста Берлинг, собираешься там заниматься?
— Я буду работать за верстаком и за токарным станком, майорша. Отныне я собираюсь жить своим трудом. Если моя жена не согласится последовать туда за мной, я все равно сделаю то, что задумал. Никакие богатства мира теперь не в состоянии меня соблазнить. Я хочу жить трудом своих рук. Я хочу навсегда остаться бедным, чтобы жить среди крестьян и помогать им чем только могу. Разве не нужен им человек, который бы играл им польки на свадьбах и рождественских вечеринках, писал бы для них письма их сыновьям? Вот я и буду все это делать. Но для этого я должен быть беден, майорша.
— Такая жизнь будет слишком безрадостной для тебя, Йёста.
— О нет, майорша, наша жизнь не будет безрадостной, если только мы будем вдвоем. Богатые и веселые также найдут к нам дорогу наряду с бедняками. В нашем доме всегда будет весело. Гости не станут возражать, если угощение будет приготовляться прямо у них на глазах и им придется есть вдвоем из одной тарелки.
— Но какую пользу, Йёста, ты принесешь людям? И что здесь достойно похвалы?
— С меня будет довольно и того, майорша, если бедняки после моей смерти будут помнить обо мне хотя бы несколько лет. Я считал бы, что принес достаточно пользы, если бы посадил несколько яблонь у дома, если бы выучил крестьянского музыканта каким-нибудь старинным мелодиям, а пастушка нескольким хорошим песням, которые он распевал бы, бродя по лесным тропинкам.
Можете мне поверить, майорша, я все тот же безумный Йёста Берлинг, каким был прежде. Деревенским музыкантом — вот все, чем я могу стать, но и этого будет вполне достаточно. У меня на совести много грехов, которые предстоит искупить. Но моим покаянием будут не раскаяние и слезы, а те радости, которые я буду доставлять беднякам.
— Ах, Йёста, — сказала майорша, — это слишком серая жизнь для человека с твоим дарованием. Я хочу завещать тебе Экебю.
— О майорша, — воскликнул он в ужасе, — не давайте мне богатства! Не возлагайте на меня столь тяжкого бремени. Не разлучайте меня с бедняками!
— Я хочу завещать Экебю тебе и всем кавалерам, — повторила майорша. — Ты ведь одаренный человек, Йёста, и народ тебя боготворит. Я повторяю тебе слова моей матери: ты вполне можешь взяться за эту работу.
— Нет, майорша, мы, которые так плохо думали о вас и причинили вам столько горя, мы не можем принять от вас этот дар!
— Но я решила отдать тебе Экебю, слышишь?
Она говорила твердо и непреклонно, без тени дружеского расположения. Его охватил страх.
— О майорша, не вводи стариков в искушение! Это вновь приведет к тому, что они сделаются бездельниками и пьяницами. Боже праведный, богатые кавалеры! Что тогда станет со всеми нами?
— Я оставляю тебе Экебю, Йёста, а ты должен обещать, что вернешь свободу жене. Ты же понимаешь, что такая утонченная, изящная женщина не для тебя. Она так настрадалась в этом медвежьем краю и так тоскует по своей солнечной родине, что ты должен ее отпустить. А за это я подарю тебе Экебю.
Но тут графиня Элисабет подошла к майорше и опустилась на колени возле ее постели.
— Я больше не тоскую, майорша. Мой муж нашел правильный путь, он разгадал, какая жизнь мне по душе. Больше мне не придется своим холодным и строгим видом напоминать ему об угрызениях совести и покаянии. Лишения, заботы и тяжелый труд сами завершат это дело. Путем, ведущим к больным и бедным, я могу пойти без греха. Меня больше не страшит жизнь здесь, на севере. Но не давайте ему богатства, майорша, иначе я не останусь.
Майорша приподнялась на постели.
— Все счастье требуете вы для себя, — крикнула она, потрясая сжатыми кулаками, — все счастье и все блага! Нет, пусть остается Экебю всем вам на погибель! Пусть супруги погибнут в разлуке! Я ведьма, я колдунья, я толкала вас на путь зла. Какова моя слава, такой я и буду!
Она схватила письмо и швырнула его Йёсте прямо в лицо. Черная бумага, медленно разворачиваясь, опустилась на пол. Йёсте был хорошо знаком этот документ.
— Ты согрешил против меня, Йёста. Ты был несправедлив к той, которая была для тебя второй матерью. Посмеешь ли ты отказаться от того наказания, которому я тебя подвергаю? Ты должен принять от меня Экебю — и это погубит тебя, ибо ты малодушен. Ты должен будешь отослать на родину свою жену, чтобы некому было спасти тебя. Ты должен умереть с именем столь же ненавистным, как и мое. О Маргарете Сельсинг будут вспоминать как о ведьме. Так пусть же и о тебе останется память как о бездельнике и мучителе бедняков.
Она вновь опустилась на подушки. Наступило молчание. И вдруг в этой тишине раздался глухой удар, а за ним еще и еще. Большой молот в кузнице заработал.
— Слышите! — сказал тогда Йёста Берлинг. — Вот она, память о Маргарете Сельсинг! Это не сумасбродная выходка подвыпивших кавалеров. Это победный гимн труду, зазвучавший в честь доброй старой труженицы. Вы слышите, майорша, о чем говорит молот? «Благодарю, — говорит он, — благодарю за все то добро, которое ты приносила, благодарю за хлеб, который ты дала беднякам, благодарю за дороги, которые ты проложила, за селения, которые ты построила! Благодарю за веселье, которое царило в твоем доме! Спасибо тебе, — говорит молот, — и спи спокойно! Дело рук твоих будет жить всегда. В твоем доме всегда будет процветать труд. Благодарю, — говорит он, — и не осуждай наши заблудшие души! Отбывая в царство покоя, храни доброе воспоминание о нас, живущих на земле».
Йёста умолк, а большой молот продолжал говорить. Все голоса, желавшие выразить майорше свою любовь и расположение, слились в одно целое с ударами молота. Постепенно черты лица ее смягчились, они сделались вялыми, и казалось, будто тень смерти затуманила их.
Дочь пастора вошла и сообщила, что господа из Хёгфорша прибыли. Но майорша сказала, что они могут уйти: она передумала и не хочет писать завещания.
— О Йёста Берлинг, герой многих подвигов, — сказала она, — вот ты и на этот раз победил! Наклонись и дай мне благословить тебя!
Майоршу стало лихорадить с удвоенной силой. Послышалось предсмертное хрипение. Тяжкие страдания терзали ее тело, но душа уже ничего не знала об этом. Она смотрела на небеса, которые открываются умирающим.
Прошел час, и короткая схватка жизни со смертью окончилась. Покойница лежала такая умиротворенная и прекрасная, что все присутствующие были глубоко взволнованы.
— О милая старая майорша, — проговорил тогда Йёста, — такой мне уже пришлось видеть тебя однажды! Маргарета Сельсинг вновь ожила. Майорша из Экебю никогда больше не заслонит собой ее прекрасного лика.
Вернувшись из кузницы, кавалеры узнали о кончине майорши.
— Слышала она молот? — спросили они. Да, она слышала, и кавалеры поняли, что труд их не пропал даром.
Позже они узнали, что она собиралась оставить им Экебю, но завещание не было сделано. Они считали это для себя за великую честь и гордились этим до конца своих дней. Но никто никогда не слыхал, чтобы они сожалели о потерянном богатстве.
Рассказывают также, что в эту рождественскую ночь Йёста Берлинг, стоявший рядом с молодой женой, произнес перед кавалерами свою последнюю речь. Его удручала печальная участь всех тех, кому предстояло покинуть Экебю. Старческие недуги ожидали их. Холодно встретят в чужом доме старого и угрюмого гостя. Печальные дни ждут бедного кавалера, живущего нахлебником у крестьянина; вдали от друзей, лишенный беспечной жизни с веселыми приключениями, зачахнет он в одиночестве.
