— В какую же другую школу ты можешь поехать, кроме военной, и на что тебе забивать голову книгами, когда ты должен стать военачальником?
Мальчик ответил неуверенно и тихо:
— Я слышал, теперь есть такие школы, где учат возделывать землю, учат всему, что нужно знать о земле.
Но Ван Тигр удивился такому неразумию, сам он и не слыхивал о таких школах, и вдруг заревел:
— Вот еще глупость, если правда, что есть такие школы. Что же, значит, каждый крестьянин должен теперь учиться пахать, сеять и жать? Ну, а я очень хорошо помню, как отец мой говаривал, что человеку нечего учиться пахать, стоит только посмотреть на соседа! — И он прибавил очень резко и холодно: — Но какое нам с тобой до этого дело? Мы оба — военачальники, и ты поедешь в военную школу или совсем никуда не поедешь, а после моей смерти станешь во главе войска!
Сын его вздохнул и, отступив немного назад, как делал обычно, если Ван Тигр начинал кричать, сказал тихо и очень сдержанно:
— Тогда я поеду в военную школу.
Но было в этой сдержанности что-то такое, что рассердило Вана Тигра, и он глядел на сына, дергая бороду, — ему хотелось, чтоб сын высказался откровенно, но он боялся, что рассердится, узнав его мысли, и потому крикнул:
— Собирайся в дорогу, завтра ты уедешь!
Мальчик отдал ему честь, как учил его воспитатель, повернулся на каблуках и ушел, не сказав больше ни слова.
Ночью же, оставшись один в своей комнате, Ван Тигр начал думать о том, что сын его уезжает далеко, и его охватил страх: как знать, что может случиться с ним в тех краях, где люди так коварны и лживы, и он крикнул телохранителю, чтобы к нему позвали человека с заячьей губой. Когда он вошел, Ван Тигр обернулся и пристально посмотрел на это безобразное и преданное лицо и сказал почти умоляюще, а не как хозяин слуге:
— Мой сын, мой единственный сын уезжает завтра на юг, в военную школу, и хотя воспитатель едет с ним, как могу я знать, что на сердце у человека, который столько лет провел в чужих краях? Глаза его скрыты очками, а рот — усами, и мне кажется, что я совсем его не знаю, когда подумаю, что должен доверить ему сына. Ты должен поехать с ним, потому что тебя я знаю, — я никого не знаю так хорошо, как тебя; ты был при мне, когда я был беден и одинок, и теперь, когда я стал богат и силен, ты все тот же. Сын мне всего дороже, и ты должен сберечь его для меня.
И удивительное дело, когда Ван Тигр кончил, человек с заячьей губой заговорил решительно и так горячо, что слова вырывались у него со свистом:
— Генерал, в этом одном я тебя ослушаюсь, потому что хочу остаться при тебе. Если молодому генералу нужно ехать, я выберу пятьдесят самых надежных людей, уже немолодых, и научу их тому, что они должны при нем делать, но сам я останусь при тебе. Ты сам знаешь, как это нужно, чтобы при тебе находился верный человек, — ведь в таком большом войске, как твое, всегда есть недовольство и раздражение: один сердится, другой говорит, что есть генералы и получше тебя, а кроме того сейчас ходят нехорошие слухи, что какая-то новая небывалая война готовится на Юге.
Ван Тигр отвечал ему упрямо:
— Ты слишком высоко себя ценишь! У меня есть еще и Мясник.
Человек с заячьей губой взглянул на Вана Тигра, лицо его исказилось от волнения, и он сказал презрительно:
— Этот… этот дурак! Да, он хорош, когда ловит мух палочками, и если я ему скажу, кого ударить и когда ударить, он, пожалуй, сумеет двинуть своим кулачищем, но у него не хватит ума заметить что-нибудь, если ему не скажут, куда смотреть!
Он все не сдавался, и Ван Тигр просил его и приказывал ему, и терпел его строптивость, хотя не потерпел бы отказа ни от кого другого, но человек с заячьей губой упрямо повторял:
— Что ж, тогда я упаду на свой меч и заколюсь! Вот мой меч, и вот мое горло!
В конце концов Ван Тигр должен был ему уступить: ничего больше не оставалось делать. И когда Заячья Губа заметил, что Ван Тигр сдается, то сразу развеселился, хотя за минуту перед этим был грустен и говорил о смерти. В ту же ночь он побежал выбирать пятьдесят человек, шопотом разбудил их, а когда они собрались во дворе, полусонные, зевая и дрожа от холодного весеннего воздуха, крепко бранил их и кричал, брызжа слюной сквозь раздвоенную губу:
— Вы будете виноваты, если хотя бы зуб заболит у молодого генерала, — вы, которым лучше было бы умереть! Ваше дело итти за ним, куда бы он ни шел, стоять вокруг и стеречь его! Ночью вы должны лежать возле его постели, а днем не доверять никому и никого не слушать, даже его самого. Если он заупрямится и не захочет итти с вами и скажет, что вы ему мешаете, то вы должны отвечать: «Мы служим старому генералу, твоему отцу, — платит нам он, и слушаться мы будем только его». Да, вы должны оберегать его даже от него самого.
И он выбранил их как следует, самой сильной бранью, чтобы они напугались хорошенько и поняли, как важны их обязанности, а потом закончил:
— Но если вы исполните свой долг, то получите щедрую награду, так как нет сердца великодушней, чем у нашего старого генерала, и я сам замолвлю за вас словечко.
И они дружным ревом выразили ему свое согласие, так как знали, что этот человек стоит ближе всех к генералу, если не считать родного сына, и, сказать правду, были довольны, что поедут в новые места и посмотрят на все, чего им не доводилось видеть раньше.
Когда же наступило утро, Ван Тигр поднялся со своего бессонного ложа и отпустил сына в дорогу и сам поехал его провожать, потому что нелегко ему было расстаться с ним. Однако этим он мог лишь ненадолго оттянуть то, что должно было случиться, и, проехав небольшую часть пути рядом с сыном, он натянул поводья и сказал:
— Сын, еще в старое время говаривали, что как далеко ни провожай друга, а разлуки не миновать, — не миновать этого и нам с тобой. Прощай!
Он сидел неподвижно на своем коне, принимая прощальный поклон своего сына, и не двинулся с места, пока сын снова не сел на коня и не уехал в сопровождении пятидесяти солдат и воспитателя. Тогда Ван Тигр повернул коня и поехал в свой опустевший дом и больше уже не оглядывался на сына.
На три дня Ван Тигр дал волю своему горю, и рука его не поднималась ни на какое дело, и душа не лежала к прежним замыслам, пока не возвратился с донесением последний из гонцов, отправленных им вместе с сыном. Они возвращались один за другим, через каждые несколько часов, с разных мест дороги, и каждый привозил свое донесение. Один из них говорил:
— Он здоров и, пожалуй, веселее обыкновенного. Дважды он сходил с коня и разговаривал в поле с крестьянином.
— О чем же он мог с ним говорить? — спросил Вак Тигр в изумлении.
И человек ответил, припоминая все от слова до слова:
— Он спросил крестьянина, какие семена он сажает, и посмотрел семена, потом посмотрел, как впрягают быка в плуг; наши люди над ним смеялись, но он не обратил на них внимания и все смотрел на быка и на его упряжь.
Ван Тигр был озадачен и сказал:
— Не понимаю, зачем военачальнику смотреть, как впрягают быка или какое сеют зерно?
И помолчав он спросил с досадой:
— И больше тебе нечего сказать?
Человек, подумав, отвечал:
— На ночь он остановился в харчевне и с удовольствием ел хлеб и мясо и вареный рис с рыбой и выпил маленькую чашечку вина. Там я его оставил и вернулся к тебе с этим донесением.
Потом приехал другой, потом третий с донесениями о здоровьи его сына, о том, что он ел и пил, и так продолжалось до тех пор, пока мальчик не доехал до места, откуда нужно было плыть по реке к морю. Тогда Вану Тигру оставалось только ждать письма, так как далее люди его не могли следовать за сыном.
Ван Тигр и сам не знал, как он перенес бы тревогу за сына, если бы не случилось двух событий, которые отвлекли его и заставили думать о другом. Во-первых, лазутчики вернулись с Юга и привезли необыкновенное известие. Они говорили:
— Мы слышали, что с Юга надвигается такая война, какой раньше не бывало: она не то, что обыкновенная война между генералами, — эта война несет с собой переворот и революцию.
Ван Тигр отвечал пренебрежительно, так как все эти дни был не в духе:
— Ничего нового тут нет. В молодости я слыхал о такой войне и сам пошел сражаться и думал, что совершаю подвиг. А это была война, как война, — правда, военачальники объединились на время против династии, но когда они одержали победу и свергли династию с престола, они опять восстали друг на друга.
Однако все лазутчики приносили одинаковые известия и говорили:
— Нет, это какая-то новая война, ее называют народной войной, войной за простой народ.
— Как же может простой народ воевать? — грозно спрашивал Ван Тигр, удивленно поднимая густые черные брови на своих глупых лазутчиков. — Откуда же они возьмут ружья, разве станут драться палками, вилами и косами?
Он глядел на лазутчиков сердито, а те закашлялись от смущения, переглядываясь друг с другом, и наконец один из них оказал смиренно:
