На родину он приехал в погожий сентябрьский день. Начиналась ранняя осень: жнивье, осенняя с изумрудным оттенком зелень, там и сям желтеющие деревья и звуки родной речи создавали иллюзию, что здесь все как прежде. А между тем вся страна встала на голову, на острие, как перевернутая пирамида, головокружительно и шатко вертясь над пропастью непонятных знаков судьбы. С интересом вглядывался Атаназий во встреченные лица и убеждался, что все по-другому и все неизвестно. Какие-то новые люди повыползали из преисподней, в которой скрывались до поры до времени. Но лица их были не столько счастливыми, сколько напуганными тем, что происходило. Не было ничего от того настроения ничем не сдерживаемого порыва, который ощущался там, в паре километров от пограничной станции; тупость, придавленность, неверие и страх — такова была общая атмосфера, которая чувствовалась сразу. «Посмотрим, что будет дальше. Может, это всего лишь переходный период». Прежние «имущие» были грустны и подавленны. В вагонах почти никто не разговаривал. Переполненный тяжелыми сомнениями относительно того, сможет ли он стать кем-нибудь в этой новой жизни, въехал Атаназий в столицу — на этот раз третьим классом, а не первым, т. е. в качестве товарища Базакбала, а не персидского князя. (Кроме того, он побаивался этого Препудреха — и не столько физически, сколько психически.) Подумать только! Этот презренный дансинговый хлыщ как раз стал кем-то, известным музыкантом и комиссаром, а он, Атаназий, считавший себя чем-то вроде Дориана Грея на фоне салончиков мелкой буржуазии и полуаристократии, въезжал сюда как полное ничто (и в моральном плане тоже), в поисках скромной должности — ибо с чего еще мог он начать свой «великий общественный подвиг»? В общих чертах тот самый «проклятый Темпе» уже все сделал. Смехотворны были все эти глупые разговоры и размышления. Разве что «трактатик», но и он казался ему каким-то блеклым, лишенным крови и жизненных соков. Все три железнодорожных класса были в одну цену, но право на конкретные удобства зависело от выполняемой функции. Это было первое новшество, которое заметил Атаназий, — такого не было даже в Германии. На вокзале его, несмотря на паспорта, что выдал Темпе, мучили невиданными формальностями (на границе была ерунда в сравнении с этим). В конце концов, снабженный немыслимым количеством бумаг, он вышел на улицу и нанял багажную тележку, ибо не имел права на автомобиль и извозчика: он был ничем — и это стало второй новостью. Город он нашел совершенно запущенным. Выщербленные стрельбой стены домов, развалины, пожарища, улицы поменьше заросли травой, почти полное отсутствие движения, за исключением главных артерий. Очевидным было то, что первая революция была невинной шуточкой по сравнению с тремя последующими. «Что там, черт бы их побрал, — думал Атаназий по пути к расположенной неподалеку от Палаццо Берц маленькой гостиничке, в которой ему позволили поселиться, — видимо, заняты достижением высших целей». Проходя мимо Красного дворца, он заметил на нем эмблему Союза Советских Республик — там было посольство. Все прошлое пронеслось в памяти с бешеной скоростью — но он лишь скоренько заглянул в него, — слишком много было свежих новостей. «Трансцендентальная необходимость механизации», — подумал он со странной ухмылкой.
Визит к Темпе был коротким. Саетан стал совершенно другим человеком. Что за адская «куча мала» взрывчатых веществ должна была накопиться в этом немного циничном бывшем поэте и «морском офицерике», чтобы произошла эта перемена. Внезапно взлетевший на самую высокую должность в нивелистической (какое противоречие!) иерархии, он чувствовал себя как рыба в воде. Он обладал той внутренней техникой, которая позволяла ему сжигать содержащийся в нем динамит понемногу, постепенно повышая давление, но не разрывая структуры духа: трансформировать убийственную энергию в повседневное титаническое усилие. Его жизнь была механически систематизирована. Даже на любовь выделялось немного времени. Его секретаршей была, как об этом позже с удивлением узнал Атаназий, Гиня Бир, в девичестве Ослабендзкая. Его предпоследняя, перед тем как он женился, любовница — и Темпе! Что за странное стечение обстоятельств! Как же замечательно иногда складывается жизнь! Порою люди, связанные между собой, крутятся по замкнутому кругу, практически не подпускающему к изолированной системе новых важных особ. Меняются спутники, но планеты в основном вращаются вокруг загадочного центра тяжести всей системы. «Все-таки это доказывает, что страна наша — провинция, — думал Атаназий. — В большом мире психическая материя меняется быстрее: больше образуется новых существенных связей». После этого замечания, сделанного на основе слишком малого количества фактов, Атаназий заснул, пока сидел в сумрачной приемной комиссариата. Вышла Гиня, делая вид, что не знает его, покорная, как сука, но все-таки красивая. На ней ощущалась вся тяжесть властительного любовника, и в ней невозможно было уловить даже тени эротической удовлетворенности. На заговорщицкий взгляд Атаназия она ответила шепотом:
— Не сейчас. Где?
— Гостиница «Под Красной звездой». Восьмой номер, — так же шепотом ответил Атаназий.
— Завтра в семь. Мы работаем до семи. — Из кабинета послышался звонок. — Номер из отдела по контролю прибывающих и свидетельство из канцелярии прошений, — сказала она громко.
— Вот. — Атаназий протянул ей какой-то жетон, который где-то там ему выдали, и бумагу, которой он прождал целый день, бродя по городу, как полоумный, напрасно пытаясь встретить кого-нибудь из знакомых и узнать хоть чей-нибудь адрес. От Бёренклётца его послали на какой-то контроль, но, возмутившись этим предложением, он не пошел туда. А к ci-devant князю Препудреху идти не посмел. Черт знает, что может сделать такой новоиспеченный музыкант и комиссар, может, посадит его просто в каталажку, и делу конец. Он предпочел сначала как-то закрепиться на какой-нибудь должности. Везде карточки, подписи, печати, фотографии, пустословие, визуальные и прочие проверки. Мелкотравчатость всего этого просто поражала Атаназия. Ел он тоже за какую-то карточку и должен был подать так называемую «трудовую декларацию», без нее никуда — хоть с голоду подыхай. Однако, перед тем как устроиться на службу, он хотел поговорить с Темпе, дабы оказаться поближе к центру событий. Ибо то, что он увидел, было хоть и слегка новым, но таким безнадежно скучным, что порой его схватывало отчаяние и он начинал жалеть, что тигр не сожрал его в цейлонских джунглях. «Работа на благо общества» постепенно раскрывалась перед ним во все более и более неприглядном свете. Некоторое время спустя из кабинета вышла Гиня и сказала: «Войдите». В одном этом слове был виден весь мармелад, который из нее, этого «демона», сотворил тот титан. Оробевший Атаназий вошел в комнату, обитую красной фланелью. За столом в сером английском костюме, с красной звездой на левой стороне груди, сидел Темпе.
— Как дела, Сайтек? — вымолвил Атаназий с наигранной развязностью, приближаясь на подкашивающихся ногах к столу. Казалось, что Темпе выделяет какие-то загадочные флюиды, излучает своеобразное магнитное поле отталкивания неизмеримо большого потенциала. Сила била из него, словно поток электронов с катода, казалось, что пространство вокруг искривилось. И весь демонизм этой штучки состоял в том, что было неизвестно, что лежит в основе — внешне это был все тот же обычный Темпе, который всегда был прав, ничего больше, и все же... А может, это должность, власть — нет, это было в нем самом. Он мог бы сидеть в тюрьме — впечатление было бы то же самое, Атаназий был в этом уверен. — Спасибо за документы. — Он протянул ему руку. Лицо Темпе не дрогнуло. Не вставая с места, он ответил на рукопожатие и холодно сказал:
— Чего ты хочешь, мой дорогой? Только быстро. Как можно короче.
— Мне хотелось бы поговорить с тобой пообстоятельнее. Может быть, вечером? — спросил Атаназий, забыв о Гине.
— Не сейчас. Возможно, через месяц у меня будет пара выходных дней.. Чего ты хочешь? — повторил он более грозным голосом. — Хочешь работать с нами, найти применение своему интеллекту?
— Да, как раз...
— Хватит. Три года адвокатской практики. На машинке печатать умеешь.
— Да. Я хотел передать тебе мою памятную записку о трансцендентальных основах социальной механизации. — Он достал из кармана рукопись и протянул ее Темпе, тот взял ее и бросил в ящик стола.
— Не сейчас. — Он позвонил и принялся что-то искать среди бумажек на столе. Вошла Гиня. Он официально: — Товарищ, это товарищ Базакбал, третья канцелярия, восьмой стол. Вы ведь знакомы, — добавил он иронически.
— Так точно. Слушаюсь, — ответила Гиня плоским верноподданническим голосом, слегка при этом краснея.
— А ты, Атаназий, — продолжил уже немного добродушнее Темпе, — не удивляйся переменам в городе. Мой принцип: сначала организация сверху, а потом детали. Прощайте.
