В другой крупной компании. Обещали ответить через неделю. Телеграмма в Аризону: «Задержусь ещё на неделю. Кларк». Через две с половиной недели: проект отклонили как несвоевременный.
В третьей компании. Проект держат всего неделю. Ответили отказом.
В четвёртой компании. Седой господин в очках, передавая папку: «Не занимайтесь неактуальными глупостями. Раз вы такой изобретатель, изобретите лучше способ, куда девать хлопок и пшеницу».
В пятой компании. Бюро проектов ликвидировано, и никаких новых изобретений компания не покупает. «Возьмите для просмотра, я продам за очень небольшую сумму». Вечером – телеграмма от Дженни:
«Ввиду неявки к сроку уволили с работы. Как быть дальше? Сижу совершенно без денег».
Вечером – длинные улицы. Из какого-то заведения выходят пьяные люди. Зайду. «Дайте стаканчик виски». Ещё один. Это, кажется, третий. Чего от меня хочет этот субъект? Протёртый котелок, пиджак, твёрдый воротничок с галстуком, но без рубашки, – вместо рубашки к жилету приколот булавками лист белой бумаги. Субъект в котелке деловито: «Поставьте стаканчик виски». Забавный тип. «Дайте ему виски, я заплачу». После четвёртого стаканчика субъект в котелке: «Чёрт побери, если вы принимаете меня, сударь, за простого пройдоху, то вы глубоко ошибаетесь. Я – не пройдоха, а инженер. Да, да, нечего таращить глаза! Если б я в прошлом месяце не продал за пять долларов свой диплом, я мог бы вам его сейчас показать. К тому же я не такой инженер, как все другие инженеры, а инженер-изобретатель. Вся беда в том, что мне не хватает некоторой суммы денег, чтобы закончить своё изобретение. Но я обязательно достану деньги и закончу. Тогда я наконец выйду в люди, и вся эта шантрапа увидит, кто я такой! Если вы, сударь, не филистер, а человек с головой, и если у вас есть немного денег, одолжите их мне, а тогда – шут с вами! – мы поделимся пополам доходами от реализации изобретения… Подождите, куда вы? Надо заплатить за виски! И потом, я ведь ещё не рассказал вам даже, в чём состоит моё изобретение. Я изобрёл замечательный…»
На улице холодный ветер. Я, кажется, вырываясь от этого сумасшедшего, уронил шляпу. Всё равно.
Две недели в поисках какой-либо работы. Возвращаться в Аризону, если бы даже я не потерял работы, всё равно невыносимо. К концу третьей недели приняли чертёжником в небольшую техническую контору. Дешёвая комнатушка. Первая получка – по телеграфу Джении; денег с трудом хватит на проезд.
Дженни приехала. В дороге простудилась маленькая Трудди. Умерла на следующий день. Дома – невыносимо. Получил вечернюю работу. Вошёл в соглашение со сторожем. Буду отрабатывать в помещении конторы. Лишь бы возможно позже возвращаться домой.
Потом ещё три месяца. Потерял всякую работу. Кризис. Потом ещё четыре месяца. Требуются инженеры в Россию. Качает пароход. Трясёт поезд. Укачивает самолёт. Потом – пустыня и экскаваторы. В пустыне роют канал. Угрожающие записки. Голова, вырезанная из газеты. Одноглазый человек со сплющенным лицом. Канал, в котором рвали скалу. За окном кричит верблюд. Два таджика играют в кости. Потягиваясь, вышел третий. Наверное, ещё рано. Люди только просыпаются.
Белая комната с голубым потолком, проделав кругосветное путешествие, крепко осела на земле, на границе СССР и Афганистана, невдалеке от реки Вахш. Больше припоминать нечего. Стоило ли вообще припоминать?
Кларк зевнул, смежил глаза и уснул.
Голой равниной, по дороге, ведущей с головного на второй участок, ехали два всадника. Жёлтое выжженное небо догорало на западе сухим прозрачным пламенем. Жара медленно начинала спадать. Всадники свернули с дороги и пустились напрямик к горам. Лошади пошли шагом. Комаренко вытащил покоробившуюся от пота пачку папирос и, закурив, протянул спутнику:
– Угощайтесь, Мухтаров!
Ехали молча, не торопя вспотевших коней. Коренастый таджик в защитной косоворотке, выкурив папиросу, дотушил её аккуратно о стремя.
За выступом, в расщелине гор, появились первые кибитки. Всадники тронули поводья и мелкой рысцой въехали в безглазую улицу кишлака. Глиняные хибарки, отвернувшись от дороги, играли спиной немую комедию равнодушия. Миновав десяток домов, всадники свернули на шум ручья и остановились у подвешенного в воздухе желоба, – зачерпнуть пригоршню воды. Узкая металлическая струя тонко сверлила тишину. Они отъехали ещё десяток шагов и спешились у глинобитного выступа алауханы. Мухтаров, приложив руки рупором ко рту, прокричал что-то по-таджикски. На призыв из-за ближайшего дувала выглянул лобастый, большеглазый мальчуган и, шмыгнув через ограду, побежал разыскивать председателя. Вскоре появился председатель, добродушный русобородый дехканин со значком Осоавиахима на халате. Усы, закрывающие рот, мешали ему улыбаться, он улыбался ресницами, бородой, всей своей большой прочно сколоченной фигурой. Он обеими руками пожал руку гостям. Через мгновение глиняный выступ оброс кошмой, появилось блюдо тутовых ягод и каса кислого молока.
– Вот что, Давлят, у нас мало времени, – остановил суетившегося председателя Мухтаров. – Давай-ка созови колхозников. Надо будет кое о чём потолковать.
Председатель ушёл. Комаренко и Мухтаров, прикорнув на кошме, занялись тутовыми ягодами.
– Правление ещё переизбрать можно, – заговорил Мухтаров, – хотя придётся отстранять лучших активистов. Но другого такого председателя, как Давлят, не найдём. Хозяйственный мужик, грамотный, кандидат партии, краснопалочник, авторитетный, весь колхоз в руках держит. Кого бы ни поставить на его место, никто так с делом не справится.
Комаренко, очистив блюдо, принялся за молоко.
– Если хочешь, чтобы дехкане действительно высказались по душам, – только постановка вопроса о перевыборах всего руководства развяжет им языки. Откроешь собрание, скажи им как секретарь райкома, что и почему, и дай мне слово. Я с ними немножко побалакаю как член правления их колхоза.
Дехкане сходились медленно, по одному, по два, и рассаживались большим кругом. Секретарь со всеми здоровался за руку. Одним из первых явился старик Икрам Азимов, тот самый, что в прошлом году побывал с экскурсией колхозников в Москве и, вернувшись, рассказывал по кишлакам, что в Москве люди не работают, а целыми днями гуляют; когда ни выйдешь на улицу, – всегда их полно.
За Икрамом пришла вдова Зумрат, уже год, со дня смерти мужа, не закрывавшая лица перед чужими и поговаривавшая с обидой, что советская власть опоздала, ни мало, ни много, лет на тридцать: открой Зумрат лицо тогда – все мужчины окрестных кишлаков сбежались бы на неё смотреть, а сейчас никто даже не обернётся, будто и не открывалась.
Вслед за вдовой приплёлся Хаким-неудачник, – так называли его в кишлаке за исключительное невезение: его бараны на ровной дороге ломали себе ноги, его бахчи из года в год облюбовывали кабаны, – сколько бедняга ни трудился, так и не мог выкарабкаться из нищеты. Когда начали организовывать колхоз, вопрос о Хакиме-неудачнике стал поводом продолжительных и серьёзных прений. Старики категорически возражали против принятия его в колхоз; теперь, когда вся земля должна стать общей и у Хакима не будет своей отдельной полоски, невезение его может передаться всему колхозу.
Прихрамывая, подошёл Рахимшах Олимов, первый председатель колхоза. Большой сторонник коллективизации и рачительный хозяин, он разошёлся с советской властью в одном вопросе: в оценке европейского инвентаря. Когда район снабдил колхоз европейскими плугами и боронами, Олимов принял их как подарки, не выражая своего скептицизма (дарёному коню в зубы не смотрят), но оставил их с почётом стоять на дворе правления и продолжал пахать землю отцовскими омачами и царапать её хворостиной. О неожиданном появлении на горизонте районного начальства предупреждал Олимова обычно стороживший в степи дозорный. Тогда, не столько из коварства, сколько из желания доставить удовольствие щедрым дарителям, председатель быстро перепрягал волов в европейские плуги и с парадом выезжал в поле. Власти долго умилялись образцовой сохранности инвентаря, когда же наконец уловка Олимова была раскрыта, его заподозрили в стремлении к сознательному снижению урожая и сместили, поставив на его место Давлята.
Мало-помалу площадка перед алауханой заполнилась народом. Одним из последних подоспел Хайдар Раджебов, тот самый, который ездил недавно на съезд колхозников в Сталинабад и отбился от своей делегации. Его насилу разыскали на сталинабадском аэродроме, с увлечением наблюдавшего вторые сутки, как взлетают и садятся самолёты. Делегация, не дождавшись его, выехала накануне. Случайно в этот день летел самолёт с врачом для Кларка. Делегата посадили в кабинку и доставили в район. Лётчик рассказывал потом, что делегат, очутившись на земле, низко поклонился самолёту и кинулся бежать во все лопатки, не отвечая ни на какие вопросы. Вернувшись в кишлак, Раджебов, и до того не особенно болтливый, приумолк вконец, – он так и не рассказал ничего колхозникам о съезде. Сначала думали, что отойдёт и расскажет, потом махнули рукой и стали жалеть, что послали именно Хайдара.
