– Мы собираемся когда-нибудь учить этому языку, вернее, его началам, как это называется, и тогда будем зарабатывать больше денег, чем сейчас.
– Так-то так, да только хватит вам глаза портить, начитались на сегодня.
– Пожалуй. Во всяком случае, я устала. А ты, Мэри?
– Смертельно. В конце-то концов, изучать язык только со словарем вместо учителя труд очень утомительный.
– Справедливо. А уж тем более такой язык, как громоздкий, хотя и великолепный, немецкий. Но когда же Сент-Джон вернется домой?
– Наверное, скоро, сейчас ровно десять (она поглядела на золотые часики, пришпиленные у нее к поясу). Дождь все льет. Ханна, будь так добра, посмотри, как горит огонь в гостиной.
Ханна встала, открыла дверь, за которой я смутно разглядела коридор, а вскоре я услышала, как она помешала в камине – где-то по ту его сторону. Вскоре она вернулась.
– Ах, деточки! – сказала она. – Так-то мне тяжело в ту комнату заходить. Кресло-то пустое, в угол задвинуто, просто сердце надрывается.
Она утерла глаза краем передника. Серьезные лица девушек исполнились печали.
– Оно правда, он теперь в светлой обители, – продолжала Ханна, – и не след нам жалеть, что он нас оставил. А уж спокойней-то смерти и пожелать нельзя.
– Ты говорила, что он про нас даже не упомянул? – спросила одна из них.
– Времени ему дано не было, деточка. Скончался в единый миг батюшка-то ваш. Накануне ему неможилось, да не так чтоб очень. И когда мистер Сент-Джон спросил, не послать ли за вами, он только посмеялся над ним. А утром проснулся – ровнехонько две недели назад это было, – пожаловался, что голова у него тяжелая, снова уснул, да и не проснулся больше. Когда ваш братец к нему вошел, он уже похолодел. Ах, деточки! Последним он был старого-то закала. Вы-то и мистер Сент-Джон совсем другие, чем они были, хоть матушка ваша, правду сказать, такая же была, как вы, и в книгах начитана разве чуть поменее. Мэри, ты прямо ну вылитая она. Диана больше в вашего батюшку пошла.
Мне они казались настолько похожими, что я не могла понять, какое различие видит в них старая служанка (никем другим она быть не могла, решила я). Обе были стройными, их лица отличались свежестью, дышали достоинством и умом. Правда, волосы у одной были чуть темнее, и причесывались они по-разному: светло-каштановые кудри Мэри были разделены на прямой пробор, заплетены в косы и уложены у висков; более темные волосы Дианы ниспадали ей на плечи пышными локонами. Часы пробили десять.
– Небось вы проголодались, – сказала Ханна. – Ну, мистер Сент-Джон как раз к ужину поспеет.
И она занялась приготовлением ужина, а барышни встали, видимо, намереваясь перейти в гостиную. До этой минуты я следила за ними с таким интересом, их внешность и разговоры так меня увлекли, что я почти забыла о своем бедственном положении. Теперь весь его ужас нахлынул на меня, и по контрасту оно показалось еще более отчаянным и безнадежным. И мне представлялось невозможным пробудить в обитательницах дома сочувствие ко мне, заставить их поверить в истинность моей нужды, моих бед, растрогать настолько, чтобы они приютили меня, дали отдохнуть от моих скитаний. Когда я нащупала дверь и робко в нее постучалась, то почувствовала, какой несбыточной была моя последняя мысль. Дверь открыла Ханна.
– Чего тебе надо? – спросила она удивленно, оглядывая меня в лучах свечи, которую держала.
– Могу я поговорить с вашими хозяйками?
– Нет, ты допрежь мне скажи, о чем хочешь с ними разговаривать. Ты откуда?
– Я нездешняя.
– И какие это у тебя за дела в эдакую пору?
– Я хотела бы попросить разрешения переночевать в сарае. И еще кусок хлеба.
Как я и опасалась, на лице Ханны появилось настороженное выражение.
– Хлеба-то я тебе дам, – сказала она после паузы, – а вот ночевать мы бродяжек не пускаем. Еще чего!
– Вы не позволите мне поговорить с вашими хозяйками?
– И не думай. Чего они для тебя сделать-то могут? Вольно ж тебе шляться по ночам! Не к добру это.
– Но куда же мне идти, если вы меня прогоните? Что мне делать?
– Небось сама знаешь, куда тебе идти и что делать. Только от дурных дел остерегись. Вот тебе пенни, а теперь уходи…
– Пенни меня не накормит, а идти дальше у меня нет сил. Не закрывайте дверь! Бога ради, не закрывайте!
– Ишь чего захотела! Дождь-то внутрь так и хлещет.
– Доложите своим барышням… Позвольте мне с ними поговорить…
– И не подумаю. И не такая ты, какой прикидываешься, не то не шумела бы так. Уходи, кому говорю!
– Если вы меня прогоните, я умру.
– Как не так! Что-то ты недоброе замышляешь как пить дать, не то бы не стучала в чужие двери по ночам. Коли у тебя есть товарищи, грабители там или разбойники, так скажи им, что мы в доме не одни, а с нами джентльмен, и у нас есть собаки и ружья!
С этими словами честная, но неумолимая служанка захлопнула дверь и задвинула засов.
Это было последней каплей. Мучительнейшая боль – судорога беспредельного отчаяния – сжала, сдавила мое сердце. Я ведь была совершенно измучена и не могла сделать ни шагу. Рухнув на мокрую ступеньку, я застонала, заломила руки, зарыдала в невыносимой агонии. Призрак смерти возник передо мной. Каким ужасным будет мой последний час! В невыносимом одиночестве, отвергнутая людьми!
Я лишилась не только якоря надежды, но и твердости духа – последней, впрочем, ненадолго. Вскоре я постаралась укрепить ее.
– Я могу всего лишь умереть, – сказала я. – Я верую Богу, так постараюсь в смиренном молчании ждать свершения Его воли.
Эти слова я произнесла вслух и, затворив свою смертную тоску в сердце, приложила все силы, чтобы она осталась там – немая и покорная.
– Все люди должны умереть, – произнес голос почти надо мной, – но не все осуждены встретить долгую и преждевременную кончину, какой будет ваша, если вы погибнете тут от изнурения.
– Кто говорит? Человек или нет? – Эти нежданные слова ввергли меня в ужас, и ничто уже не могло пробудить во мне надежду. Совсем рядом я увидела смутную фигуру: ночная тьма и мое слабеющее зрение не позволяли разглядеть ее. Раздался громкий долгий стук в дверь.
– Это вы, мистер Сент-Джон? – спросила Ханна изнутри.
– Да-да! Скорее открой!
– Небось вы совсем промокли и иззябли в такую-то непогоду! Входите, входите! Сестрицы ваши очень из-за вас беспокоились, а я боюсь, тут бродят лихие люди. Нищая в дом лезла… Да она, никак, не ушла! Валяется тут… А ну вставай! Постыдилась бы! Убирайся, говорят тебе!
– Ш-ш-ш, Ханна! Мне надо поговорить с ней. Ты исполнила свой долг, не впустив ее. Теперь я исполню мой долг и приглашу ее в дом. Я был рядом и слышал весь ваш разговор. Мне кажется, случай необычный, и мне следует хотя бы разобраться в нем. Встаньте, женщина, и войдите в дверь передо мной.
С большим трудом я выполнила его приказание. И вскоре уже стояла в чистенькой светлой кухне – у самого очага, вся дрожа, борясь с дурнотой, понимая, как страшно я выгляжу, как течет с меня вода. Обе барышни, их брат, мистер Сент-Джон, и старая служанка – все смотрели на меня.
– Сент-Джон, кто это? – услышала я голос одной из сестер.
– Не знаю. Я нашел ее у порога, – ответил он.
– Она совсем белая, – сказала Ханна.
– Белая как мел, как смерть, – отозвался он. – Она вот-вот упадет. Придвиньте ей стул.
И правда, голова у меня закружилась, ноги подкосились… но опустилась я на подставленный стул. Я все еще оставалась в сознании, хотя не могла вымолвить ни слова.
– Может быть, ей надо выпить воды? Ханна, налей стакан. Но она так изнурена! Исхудалая, и ни кровинки в лице!
– Почти призрак.
– Она больна или просто изголодалась?
– Я думаю, изголодалась. Ханна, это молоко? Дай его мне и ломтик хлеба.
Диана (я узнала ее по длинным локонам, которые заслонили от меня огонь, когда она нагнулась надо мной) отломила кусочек хлеба, окунула его в молоко и прижала к моим губам. Ее лицо было совсем близко, я увидела в нем жалость и уловила сочувствие в ее ускорившемся дыхании. В ее простых словах прозвучала та же целительная симпатия.
– Попробуйте проглотить.
– Да, попытайтесь, – ласково сказала Мэри, и руки Мэри сняли мою размокшую шляпку, приподняли мою голову. Я начала жевать хлеб, который они вложили мне в рот. Сначала с трудом, потом с жадностью.
– Сначала не давайте много. Достаточно! – сказал их брат. – Пока ей больше нельзя. – И он забрал у них чашку с молоком и тарелку с хлебом.
– Еще хоть чуть-чуть, Сент-Джон. Посмотри, какой голод у нее в глазах!
– Немного погодя, сестра. Посмотрим, может быть, она уже способна говорить. Надо узнать ее имя.
Я почувствовала, что на это сил у меня хватит, и ответила:
– Меня зовут Джейн Эллиот. – По-прежнему опасаясь выдать себя, я решила назваться вымышленной фамилией.
– Где вы живете? Где ваши друзья?
Я промолчала.
– Можем ли мы послать за кем-нибудь?
Я покачала головой.
