Так как для каждого матроса было бы чрезмерно хлопотно держать собственные бритвенные принадлежности и самостоятельно бриться в условиях похода, почти вся команда корабля является клиентами цирюльника, и так как в брадобрейный день матросы ко времени вечернего построения уже все должны быть побриты, можно легко себе представить, что за суматоха и беспорядок творятся в очереди к парикмахерам, когда бритвы пущены в ход. Лозунг тут: первым придешь, первым и пройдешь, ибо часто приходится дожидаться несколько часов, не покидая очереди, как бывает на почте, когда конторщики торговых домов получают корреспонденцию, прежде чем тебе удастся занять пьедестал фитильной кадки. Часто толпа сварливых кандидатов вступает в спор и даже в рукопашную по вопросу, кто пришел раньше, между тем как болтливые используют ожидание для того, чтобы почесать язык и посплетничать на всевозможные корабельные темы.
Поскольку дни бритья установлены раз и навсегда, они нередко выпадают на то время, когда дует сильный ветер, на море большое волнение и корабль испытывает самую ужасающую бортовую и килевую качку. Вследствие этого много драгоценных жизней подвергаются смертельной опасности из-за того, что бритвой приходится орудовать при столь неблагоприятных обстоятельствах. Но морские парикмахеры похваляются твердостью ног, и нередко вам приходится видеть, как они, широко расставив их, склоняются над своими пациентами и весьма искусно раскачивают корпус в такт с размахом судна, проводя лезвием у губ, ноздрей и яремной вены.
Бросив взгляд в такое время на мастера и его клиентов, я не мог удержаться от мысли, что, если бы матросы страховали свою жизнь, страхование было бы признано недействительным, случись председателю страхового общества пройтись по соседству и увидеть своих клиентов, подвергающихся столь смертельной опасности. Что до меня, то я считал бритье прекрасной подготовкой к морскому бою, где способность бестрепетно стоять у своего орудия, в то время как вокруг тебя летают осколки, входит в те практические требования, которые предъявляются к хорошему матросу на военном корабле.
Следует присовокупить к этому, что труд наших парикмахеров значительно облегчается тем, что многие моряки считали модным носить большие бакенбарды, так что в большинстве случаев единственные участки лица, требующие оголения, были верхняя губа и подступы к подбородку. Так было более или менее принято в течение всего трехлетнего плавания, но за несколько дней до того как мы обошли мыс Горн, многие матросы удвоили свои заботы по отращиванию бород к возвращению на родину. Там они готовились произвести немалое впечатление огромными и роскошными возвратницами — так они называли буйную растительность, возникшую у них на подбородке. Особенно усердствовали по этой части пожилые матросы, включая старую гвардию морских гренадеров с бака и черных как трубочисты артиллерийских унтер-офицеров и командиров плутонгов, красовавшихся с весьма почтенными бородами исключительной длины и белизны, напоминавшими длинные лишайники, свешивающиеся с ветвей какого-нибудь древнего дуба. Особенно отличался бородой своей старый Ашант — прекрасный образец шестидесятилетнего моряка. Она у него была седая и сивая, картинно расходящаяся веером, впрочем, иной раз склеенная и спутанная от смолы. Этот Ашант, какая бы ни была погода, всегда был готов выполнить свои обязанности и бесстрашно взбирался в шторм на фока-рей, причем длинная борода его развевалась при этом, как у Нептуна. На широте мыса Горн борода эта казалась бородой мельника, ибо была вся присыпана инеем; иной раз в бледные, холодные патагонские лунные ночи она сверкала множеством кристаллов льда. Но хотя он проявлял бурную жизнедеятельность, когда налетал шквал, в обычное время, если от него не требовалось стремительных движений, это был замечательно спокойный, сдержанный, молчаливый и величественный старик, сторонящийся бурного веселья и никогда не принимавший участия в шумных забавах команды. Он решительно противопоставлял свою бороду их ребячливым шалостям, а порой даже разражался тирадой против суетности подобных затей. Иной раз он пускался в философические беседы со своими товарищами, стариками, приписанными к запасным якорям, а также с легкомысленными обитателями фор-марса и парнишками с крюйс-марса, у которых всегда был ветер в голове.
Впрочем, пренебрегать его философией не следовало: в ней было много мудрости. Ибо этот Ашант был старик, наделенный изрядным природным умом, повидавший почти весь земноводный шар, способный рассуждать о цивилизованном человеке и о дикаре, о язычнике и об иудее, о христианине и о мусульманине. Долгие ночные вахты, которые приходится выстаивать матросам, в высшей степени способствуют развитию у всякого серьезного человека мыслительных способностей, сколь бы скромного происхождения он ни был и сколь бы несовершенно ни было его образование. Посудите же сами, что могло дать этому славному мореходцу полувековое выстаивание вахт. Это был своего рода морской Сократ, изливавший, цитируя сладостного Спенсера [441], «с последней мудростью остатки жизни». Я никогда не мог взглянуть на него и на его достопочтенную бороду без того, чтобы мысленно не даровать ему того титула, которым Персий [442] величал бессмертного мудреца, испившего цикуты [443]: Magister Barbatus — Бородатый учитель.
Немало матросов приложило великие усилия, ухаживая за своей шевелюрой, которую франтоватые молодые люди из кормовой команды отпустили до плеч, словно завитые кавалеры [444] Карла I. Многие матросы с естественно вьющимися, как усики лозы, волосами гордились тем, что они называли любовным завитком, — курчавыми прядками волос на висках у самого уха. Мода эта, свойственная одним матросам, возникла, видимо, для того, чтобы восполнить пробел, возникший, когда исчезла Роднеевская косица, которую носили лет пятьдесят назад.
Другая часть команды старательно отращивала кто длинные прямые пряди à la Виннебаго [445], кто — пучки волос морковного цвета, кто щетину неопределенно песочной окраски. Желая обрести изрядную копну волос на голове, они отращивали свою морковную растительность, не обращая внимания на насмешки. Выглядели они истинными гуннами и скандинавами; одного из них, молодого парня из Северо-Восточных штатов, обладателя незавидной бамбуковой заросли желтого цвета на голове, прозвали даже Дикарем Петером [446], ибо можно было подумать, что его, как дикого кота, поймали где-то в сосновых лесах штата Мэн. Но имелось множество роскошных волнистых шевелюр, которые можно было противопоставить плачевному зрелищу головы Питера [447].
Со всеми этими пышными бакенбардами и почтенными бородами всех разновидностей и фасонов (начиная от бород à la Карл V и Аврелиан [448] и кончая бородами козлиными и клинышками), а также копнами волос команда наша выглядела компанией гривастых королей меровингов [449], перемешанной с дикими ломбардцами, или лангобардами [450], получившими свое наименование от длинных бород.
LXXXV
Великое истребление бород
Предыдущая глава удачно вымостила дорогу к настоящей, в которой Белому Бушлату придется сокрушенно описывать прискорбное событие, наполнявшее «Неверсинк» протяжными жалобами, эхом отдававшимися по всем его палубам и марсам. Столь подробно расписав наши роскошные локоны и трижды величественные бороды, я охотно поставил бы здесь точку, не подымая завесы над тем, что последовало, но правдолюбие и добросовестность запрещают мне это.
И вот теперь, когда я верчусь вокруг да около и топчусь на месте, не решаясь начать этот печальный рассказ, на меня находит непреодолимое чувство грусти, которое я никак не могу побороть. Что за безжалостное истребление волос! Что за Варфоломеевская ночь [451] и Сицилийская вечерня [452] загубленных бород! Ах, кто бы поверил! Чувство солидарности побуждает меня пощупать и свою каштановую бороду, пока я пишу эти строки, и я благодарю доброжелательные светила, что каждый драгоценный волосок ее навеки за пределами досягаемости безжалостных корабельных стригачей.
Но эту печальную и в высшей степени серьезную историю надлежит изложить точно во всех подробностях. В течение плавания многие офицеры выражали негодование по поводу того, с какой безнаказанностью матросы разводили под носом самые обширные плантации волос. На бороды они смотрели еще менее одобрительно. Они-де выглядят не по-флотски, неподобающе для моряка; словом, такие бороды — позор для флота. Но так как капитан Кларет помалкивал, а офицерам не полагалось по собственному почину проповедовать крестовый поход против любителей бакенбардов, старая баковая гвардия все еще благодушно поглаживала свои бороды и милые юноши из кормовой команды продолжали любовно перебирать пальцами свои кудри.
