Емельян распорол парус ножом и пихнул ногой Афанасие. Тот испугался и бросился к веслам. Емельян пробрался мимо них на бак, чуть не свалившись в море, но грести не стал, а принялся выбирать буксир. Вытянув, он некоторое время молча, сидя спиной к остальным, рассматривал конец, потом повернулся и, просунув его под банкой Афанасие, подал Адаму. Адам нагнулся и взял его в руки. Чего хотел от него Емельян? В темноте ничего не было видно — конец, как конец. Емельян поднял руки и показал, что трос перерезан:
— Перерезан! — донесся его крик.
Адам нащупал конец: Емельян прав — это не разрыв. Буксир был перерезан ножом. Он поднял голову и посмотрел вслед куттеру, который уже почти скрылся в темноте.
Симион провалился в трюм, за ним, немного погодя, тяжело плюхнулся Ермолай, который захлопнул за собой люк как раз в ту минуту, когда в него попала струя холодной воды от перекатившейся через борт волны. Грубые голоса встретили их ругательствами, но разглядеть в кромешной тьме, кто ругался, было немыслимо. В трюме было тепло; сухой, спертый воздух был насыщен запахами рыбы, смолы, пота и мокрой одежды.
— Кто такие, братцы? — весело обратился Ермолай к сидевшим в трюме рыбакам. — Кто вы такие, родные мои, разлюбезные?
— Это не иначе, как Ермолай! — сказал чей-то голос.
Другой преспокойно обругал Ермолая.
— Разве так хороших людей принимают? Как вам не стыдно, а еще рыбаки!
Ермолай был очень огорчен.
Послышалось новое ругательство.
— А другого ты ничего сказать не умеешь? — обиделся он. — Не многому, видно, ты у матери научился, зато уж чему научился, тому научился!
— А ну-ка, братцы, потеснитесь, маленько, дайте лечь человеку.
В ответ послышались сердитые крики и удары кулака.
— Кто это еще подо мной? Чего дерешься, дьявол? — возмутился Ермолай, вовсе, впрочем, не собираясь двигаться с места.
— Зажгите свечу! — сказал кто-то.
Чиркнули спичкой, зажгли свечу. Из-под Ермолая, охая и держась за живот, вылез встреченный дружным хохотом рыбак.
— Тяжел Ермолай, что твоя белуга!
— Так это ты, Данила? — ласково обратился Ермолай к пострадавшему. — За что же это ты меня бил?
— Что, Данила, отбил, небось кулаки-то! — шутили рыбаки.
Их было человек восемь: усталые, потные, обросшие давно небритой щетиной, с красными, воспаленными глазами. Симион сидел, забившись в угол. Красноватое, дрожащее пламя свечи осветило одеяла, мешки, бочку. Взлеты и провалы куттера валили людей друг на друга; слышался смех; наиболее уставшие злобно ругались. Симион узнал односельчан. Двое из них — один, которого чуть не раздавил Ермолай, и еще другой — когда-то были его приятелями. Сыновья зажиточных родителей, оба владели раньше лодками и снастями, а теперь были рады рыбацкой зарплате, лишь бы их оставили в покое, лишь бы поскорей стерлось то различие, которым они прежде так гордились. Симион, с провалившимися, давно небритыми щеками, мрачно хмурился, что-то сосредоточенно обдумывая. Одна мысль не давала ему покоя. Сердце учащенно билось от страха и предчувствия тайной, преступной радости. Между тем, Ермолай рассказывал о том, что с ними произошло:
— Ну, братцы, и хлебнул же я нынче морской водицы! А какая от нее жажда! Все нутро горит!
— Выпей воды — пройдет, — проворчал кто-то.
— Это вашей-то, вонючей? Да она мутная — еще заболеешь! — с отвращением сказал Ермолай — Очищенной нету? Кирсан, голубчик, неужто тебе все равно, когда рядом братская душа погибает? — вкрадчивым голосом обратился он к соседу, обводя всех своими маленькими, хитрыми глазками, блестевшими, как звездочки, на толстой, красной и не менее блестящей физиономии.
Тот, кого он назвал Кирсаном — тоже приятель Симиона, — повернулся и принялся шарить среди рыбацких пожитков. В ожидании предвкушаемого удовольствия, физиономия наблюдавшего за ним Ермолая расплылась в блаженную улыбку. При виде бутылки, которую, наконец, нашли и вытащили, он радостно потянулся к ней обеими руками:
— Давай-ка, братец, ее сюда — попробую, что в ней такое, и вам скажу.
— Не давайте ему, пока сами не выпьете, а то вам ни капельки не достанется, — крикнул кто-то из глубины трюма.
— Много, видно, у меня здесь врагов! — не без гордости пробормотал Ермолай. — Люди нынче злые стали… А ты, Кирсан, делай, как я говорю — останешься доволен. Чтобы в жизни везло, старших, братец, нужно уважать и слушаться… Не давай! — крикнул он вдруг испуганным голосом. — Подай сюда!
Рядом, за переборкой, гудел мотор, заставляя дрожать все, что было деревянного на куттере. Свеча мигала, готовая каждую минуту погаснуть. Обливаясь потом, со слипавшимися от усталости глазами, рыбаки упирались спинами в станки и по очереди пили из горлышка. От качки содержимое бутылки лилось им на бороды, на одежду. Запах цуйки присоединился к остальным запахам трюма, от чего воздух стал еще гуще. Покончив с цуйкой, ворча и ругаясь, рыбаки принялись искать и вскоре нашли другие бутылки.
Симион, который сидел согнувшись, как и все остальные, потому что иначе в трюме сидеть было невозможно, вдруг поднялся и приоткрыл люк. Струя холодного воздуха, брызги и шум бушевавшего моря ворвались в трюм.
— Закрой! — заорали рыбаки.
Симион огрызнулся на них, крикнув, что идет по нужде.
— Если по нужде, то можно и здесь! — решил Ермолай. — У меня сердце доброе — не обижусь. Такой я человек — не из обидчивых.
Но остальные закричали на него, чтобы он замолчал, и на Симиона, чтобы он поскорее вылезал и поплотнее закрыл за собою люк. Симион выбрался на мокрую палубу, захлопнул люк и, судорожно цепляясь за гик, — куттер мог ходить и под парусом — пополз на корму. Он прекрасно знал, что неминуемо окажется в море, если хоть на миг выпустит гик. Палуба под ним, в какой-то сумасшедшей пляске, вздымалась то левым бортом, то правым. Как только его глаза привыкли к темноте Симион увидел шедшие на буксире лодки. Пустая, принадлежавшая сидевшим в трюме рыбакам, — он только что узнал, что остальные две были брошены ими в море на якорях (это была одна из худших бригад во всей флотилии — пьяницы и лентяи), — болталась в нескольких саженях от куттера. Другая шла дальше. В ней был Адам Жора. Симион ненавидел его всю жизнь. И вот, наконец, Жора был в его власти:
— Ты отнял у меня жену, но и тебе с ней не жить. И тебе ее не любить, не ласкать… — осатанело бормотал Симион, лежа на животе на мокрой палубе, чтобы хорошенько рассмотреть, которая из двух лодок была Емельянова.
— Теперь уж тебе не уйти. На этот раз Адам Жора, тебе каюк — будешь гнить в воде, кормить рыб!
Рассмотрев, на каком именно буксире идет лодка Емельяна, он достал из-за голенища нож и, продолжая крепко держаться левой рукой за гик, перерезал буксирный трос. Обрезанный канат, как змея, взвился в воздух, потом шлепнулся в воду и исчез. Симион от радости забыл, что любая волна могла с легкостью смыть его с палубы, и, чувствуя себя безгранично счастливым, пополз обратно, открыл люк и, под пьяную ругань рыбаков, свалился в трюм.
— Симион, голубчик, пойди ко мне, пропусти глоточек, вспомни, как ты у матери грудь сосал! — взывал размякший от водки Ермолай и, взяв Симиона за голову, сунул ему в рот горлышко бутылки, причем из-за качки чуть не выбил передних зубов.
Симион глотнул, потом попробовал еще из другой бутылки и скоро был вдребезги пьян. Он так паясничал и так громко заливался дурацким смехом, что даже пьяный Ермолай в конце концов заметил, что его собутыльник смеется не только его шуткам и непристойностям.
— Ты, Симион, что-то слаб стал на водку! — сказал он ему с укоризной, но как раз в эту минуту Симион насупился, потому что ему вдруг представилось что Адам все-таки мог спастись и тогда будет нетрудно доказать, кто перерезал буксир. «Впрочем, — утешал он себя, — при таком шторме, без куттера, без надежды, чтобы их нашла «Октябрьская звезда», Жора обречен на верную гибель…» Эта мысль снова привела его в хорошее настроение и вернула прежнюю веселость. Ермолай полез к нему целоваться:
— Ты, Симион, сволочь, конечно, пес, а все-таки хороший малый! И ты сволочь и весь твой род сволочной — все вы сволочи, а все-таки ребята что надо! А ну-ка, потяни еще разок из соски!
И Ермолай опять ткнул ему в зубы бутылкой. Симион торжествовал: он скоро будет в Констанце; там — Ульяна; он отыщет ее, обнимет, как обнимал раньше, когда она принадлежала ему, стиснет, навалится на нее, потом задушит…
— Давайте, ребята, махнем прямо в Констанцу! — предложил он.
Ермолай обрадовался:
— Айда в Констанцу! По крайней мере, выпивка будет, а то наши умники на пароходе буфет закрыли.
— Айда в Констанцу! — орал Симион. — И выпьем, и к бабам съездим!
«А я отыщу Ульяну и убью ее, — думал он. — Вот так, своими руками, сверну ей шею. Лишь бы только никто не узнал…» Некоторые из рыбаков высказали сомнение: ведь дома терпимости закрыты, куда же ехать?
